Во времена Саксонцев

IX

Вплоть до нового 1695 года внешне положение изменилось мало; тайно продолжались переговоры с главнейшими вождями оппозиции, уверяли даже, что был приобретён примас, и что прекрасная подкоморина Любомирская, неизвестно каким образом, вмешалось в это приобретение и играла в нём некоторую роль, несмотря на мужа, и, возможно, без его ведома.

Верно то, что громко при каждой возможности выражалась с самой живой симпатией о красивом, о милом, о несравненно любезном с женщинами короле Августе. Не подлежало сомнению, что она его видела, была им восхищена, но вздыхала по той минуте, когда открыто и явно сможет с ним познакомиться ближе. Это расположение красивой Уршулки так было на руку и примасу, и Товианьской, что не только её не воздерживали от этого пыла, но, казалось, побуждали и рассчитывали на чародейку, чтобы влияние, какое умела приобрести, на выгоду себе обратить.

Очень ревнивый молодой Любомирский не знал ни о тех предприятиях жены, ни о её симпатии к королю.

Между тем, приобретя себе мягкостью и очень ловкой поблажкой Собеских, епископа Залуского, также Любомирского с семьёй его, приготовив объединение на Литве двух противоборствующих партий: Сапегов и шляхты, король Август уже не колебался предпринять путешествие в столицу.

На жалобы и возмущения против злоупотреблений саксонских войск, изгнания которых из страны настойчиво требовали, король очень ловко отвечал приказом, переносящим их в Пруссию, откуда не так легко могли доходить крики и шляхты было мало, и великопольскую не волновали уже так сильно.

Весь свой многочисленный и роскошный двор, всё величие его, костюмы и блёстки Август перевозил в столицу, в которой мазурам хотел показаться так же прекрасно, как в Кракове малополянам.

Заранее так сделали, что командующий в варшавском замке сдаст его без сопротивления саксонской гвардии, которая сопровождала короля.

Весь этот достаточно медленный поход от одной столицы к другой был как бы триумфом для Саксонца, который мог теперь себе льстить, что, так хорошо начав, дальше уже никаких угрожающих трудностей для преодоления не найдётся.

По дороге не было почти ни стоянки, ни ночлега, на котором бы группы шляхты с урядниками во главе не приветствовали Августа окриками и не возлагали почестей. Не изучая прошлого, ни ища за него мести, король всех без разницы их давних отношений в противоположном лагере, принимал с чрезвычайной любезностью, с ясным лицом и открытым столом, и полными рюмками.

На каждом ночлеге устраивали пир для гостей, а Август со своими приспешниками засиживался на нём, пируя, почти до минуты, когда нужно было готовиться к дальнейшему путешествию. На более удобных стоянках, в местечках, задерживались на целые дни.

Шляхта восхищалась новым паном, который так любезно её поил, принимал и постоянно радовал весёлыми улыбками. Разговориться с ним, правда, мало кто мог, кроме тех, что знали французский, но лицо его говорило, что чувствовал себя счастливым и всех около себя хотел видеть счастливыми.

Самый блистательный из тех пиров по дороге состоялся в Радоме, в монастыре бернардинцев, в канун дня Трёх Волхвов, где Август застал не только громады шляхты, но много значительных особ, которых было важно ему приобрести. Их прибытие и соединение с панским кортежем имело большое значение. Оппозиция потеряла силу и смысл существования.

Хотя Рим до сих пор поддерживал дело короля в Польше через нунция, через иезуитов, хотя обращением его в католицизм духовенство казалось приобретённым, для Августа было не менее важно заиметь в нём как можно больше приятелей, так как апостольская столица до сих пор из-за каких-то неизвестных побуждений признать его королём медлила.

Поэтому Август очень рад был, найдя тут приятеля покойного Собеского и его семьи, весьма умного, учёного и повсеместно уважаемого Залуского.

Примас, как говорили, был уже куплен, и был, или должен был вскоре быть оплаченным. Согласился за семьдесят пять тысяч талеров, а Товианьская, капризничая, колеблясь, болтая о фальшивых камнях, принимала драгоценности за двадцать пять. Король, который любил побрякушки и покрывался ими, тоскливо вздыхал по утрате красивых камней, но мир и согласие стоили больше. Примас обещал идти с королём и сильно его поддержать. Оппозиция была распущена.

Особенно в Радоме великая любовь к Саксонцу родилась и выросла при густо заставленных столах. Рассказывали, что он на всё согласился, чего только желала себе шляхта, что недисциплинированных солдат вытягивали в Пруссию, что оппозиционерам было обещано безусловное прощение, что знаменитый вождь должен был тут же идти возвращать Лифляндию или вместе с царём московским повернуть против турок, чтобы захватить тот незабвенный Каменец.

Можно себе представить, каким медленным было это путешествие Августа, когда в канун Трёх Волхвов, пируя в Радоме, потом в Варте, только после приёма Собескими в Виланове, 15 января он совершил въезд в Варшаву. Оба королевича вышли ему навстречу, прямо к дверей кареты.

Всё это путешествие было чередой удачных для короля обстоятельств. В Радоме прямо в праздничный день, с помощью Залуского и Любомирского удалось приблизить к себе фанатичных врагов, тревожащих мир на Литве, – Слушку, каштеляна Виленского, с Литовским подскарбием Сапегой. Тут значительная численность вдвойне опьянённой шляхты и панов присоединилась к походу и сопровождала короля до Варки.

Двое Собеских сначала тут его у переправы через Пилицу приветствовали, а потом полетели вперёд к Виланову дабы приготовить там ему приём и отдых, прежде чем обдумали бы, с какой торжественностью должна была встречать его столица.

Несмотря на зимнюю пору, которая не позволяла оценить всех красот Виланова, старая резиденция Собеского королю очень понравилась.

Не знали, верно, Собеские, что Август доверительно шепнул на ухо Флемингу:

– Это как бы создано для меня, Собеские должны мне, рады не рады, этот маленький Версаль уступить!!

Наконец день пятнадцатого января был предназначен для въезда. Из столицы навстречу прибывающему монарху выехали в каретах Залуский, подканцлер Радзивилл, подскарбий Сапега, Денбский, референдарий Шчука, подкоморий Белавский и много более маленьких.

Король не сел на коня по причине холода, въезжал, украшенный в свои бриллианты и парчу, со всей театральной помпой, к которой привязывал такое значение и так её любил, в восьмиконной позолоченной карете, окружённый своей прекрасной и отборной саксонской гвардией. Бесчисленные толпы частью за ним, частью навстречу ему вылились из столицы… среди пушечного грохота, звона всех колоколов, криков радости, въехал он такой торжествующий, направляясь прямо в костёл св. Яна, где речи и Те Deum заключили торжественный захват столицы.

Витке, который с другими находился в замковом костёле, заметил, как размещённая на возвышении, недалеко от большого алтаря, наряженная, как чудесная картина, и в действительности являющаяся чудесной картинкой, Любомирская, с прищуренными глазами приветствовала улыбкой Августа, который очень явно вернул ей эту улыбку и многозначительно склонил голову.

Это доказывало, что её уже знали. Немец пожал плечами и сказал себе потихоньку:

– Ну, теперь уж он настоящий король Польши, потому что и Эстер заменит пани подкоморина!

Об этом, однако, до сих пор слышно не было. После посещения королевы вдовы, после захвата замка, к которому потянулись саксонцы, начались сначала торжества, пиры, забавы и турниры. Сам король хотел принимать в них участие и красоваться своей ловкостью и силой.

Второго или третьего дня после обеда и множества выпитых рюмок, которые только подзадоривали хорошее настроение, так как король Август голову имел сильную, и нелегко она у него кружилась, бегали саксонцы за кольцом. Пробовали и некоторые из наших эту забаву. Суть была в том, чтобы на коне с копьём в руке, разогнавшись, концом его попасть в висящее сверху кольцо и снять его.

Даже наиболее опытные в этой игре очень часто промахивались, потому что любое содрогание коня или руки, держащей копьё, отводило от цели, и хоть кто дотронулся до кольца, но не снял его, считался промахнувшимся.

Поскольку как-то давно в Польше эти рыцарские игры прекратились, так как развлекаться времени не было, когда казачество заливало полстраны, мало кто мог бегать за кольцом и показать свою ловкость. А была это демонстрация, в котором красивый, здоровый юноша мог порисоваться силой и гибкостью. В этот день никому не везло, и немцы, и поляки бегали напрасно, мучая коней и себя. Происходил этот турнир на площади перед замком, опоясанной цепями, за которыми толпа народа, смотрящего на эти панские соревнование, как на представление, была огромна. Всегда галантный король для первых гостей и дам велел на все эти дни построить из досок трибуны, которые обвешали разноцветными плотнищами. Все наряженные дамы, жёны сенаторов и дочки занимали тут места, просиживая часами, чтобы могли присмотреться к красивому молодому королю.

Среди иных прямо против того места, на котором сидел король в окружении дам, под балдахином, как судья и вождь, случай или расчёт дал сесть пани подкомориной Любомирской вместе с каштеляновой Товианьской и её невесткой. Между польскими дамами красавиц было хоть отбавляй, были, быть может, и превосходящие Уршулу чертами лица и великолепием фигуры, но, невзирая на это, Любомирская сияла тут как звезда. Имела она особенный дар обращать глаза на себя. Её личико, взгляд, вся внешность, какая-то оригинальная, одежда, очень удачно применённая, при том живость движений, смелость, кокетство затмевали всех, что её окружали. Гневались, завидовали, но взгляд мужчин, как на радугу, был уставлен на неё. Все видели, что король неустанно поворачивал к ней глаза, а она также постоянно на него смотрела. Подкоморий несколько раз подходил ей что-то шепнуть, был хмурый, но она ни его и никого слушать не имела привычки.

Среди смеха, аплодисментов, криков, игры на трубах зрелище шло так неудачно, что сам король встал и шепнул Флемингу, чтобы ему привели его коня.

В бегании за кольцом он имел немалый опыт и очень часто в Дрездене ему удавалось сряду несколько раз взять награду.

На этот раз, однако, Флеминг был против, хотел отговорить Августа от этой демонстрации.

– Слава из этого невеликая, – шепнул он ему, – а если бы не удалось, досада ощутима, столько глаз смотрит.

Не послушал король доброго совета приятеля. Поднялся сильный шум, начали передавать из уст в уста: «Король, король побежит за кольцом».

Любомирская хлопала в ладоши.

Действительно, было на что посмотреть, потому что сильный конь и дородный король, выглядящий геройски и рыцарски, представляли весьма заманчивую картину. Посадка на коня, взятие тяжёлого копья, которым он владел как перышком, управление иноходцем, каждое движение, полное изящества, пробуждали восхищение в смотрящих.

С великой уверенностью Август объехал сначала арену, ведя за собой скакуна как в танце. Женщины аплодировали и размахивали плотками, Любомирская сходила с ума, почти лишаясь чувств.