Семко

I

На следующее утро в монастырскую калитку постучали, и люди Хавнула, которые привыкли снабжать провизией и всевозможными запасами отцов францисканцев, привезли то, что было нужно на стол князя.

Немец помнил о том, что специи в то время были самым первым деликатесом, поэтому не было недостатка ни в шафране, ни в имбире, ни в гвоздике, ни в так называемых райских зёрнах, которые должны были добавлять вкус рыбе и мясу.

Один из братьев был поваром, и принял подарок с большой радостью, так же как отец-хранитель погреба – пиво, мёд и так называемое романское вино. Поэтому голода не боялись, но не до обеда, не после него Хавнул сам не объявился и не дал знать о себе.

У слуги не было никакого поручения и не обещал его. Отец Павел же утверждал, что Хавнул, которого там называли по-разному: войтом, старостой и подскарбием, – чаще всего имел обыкновение наносить им визит вечерами.

Отцы хвалили его, как человека, который больше работал ради веры, чем для себя, а была она ему уже многим обязана. С некоторого времени ходили слухи, о которых знали и в монастыре: что у Ягайллы было намерение стать христианином, что это даже гарантировал крестоносцам, но крещением из их рук гнушался. Не лучше к ним были расположены и отцы францисканцы; они помнили о том, что тевтонский орден во время своих походов на Польшу и Литву не пожалел ни костёлов, ни монастырей, ни духовных особ. Примеров этому было много.

Настоятель отец Павел говорил о них с ужасом и в то же время с жалостью, не в силах понять, как они смели называться орденом, не имея ни одной из монастырских добродетелей и склонные ко всяким проделкам. Рассказывали об их грабежах и убийствах в Литве почти невероятные вещи – если бы живые свидетели и жертвы не были широко известны.

Этому также приписывали отвращение Литвы к христианской вере, которая приходила с кровью и убийствами.

Весь этот день до вечера в гостевой комнате велись тихие беседы, из которых князь много узнал о дворе и лицах, в него входивших, познакомился с многочисленной семьёй Ягайллы.

Уже в сумерках неожиданно прибыл Хавнул, как обычно, только один, с двумя слугами, которых оставил за калиткой. Ему не нужен был там проводник, он был как дома.

На всех лицах засветилась радость, когда его увидели, а он также поглядел на свою группу с той внутренной радостью, какую ему давало убеждение, что был её опекуном не только словом, но и делом. Семко не терпелось узнать, как обстояло дело, которое он доверил Хавнулу.

– Ягайлло ночью только с охоты вернулся, – сказал Хавнул, – получил там сведения о новом нападении крестоносцев на границы, несмотря на недавно заключённое перемирие. Он был сердит и разгневан, говорить с ним было не время. Я пытался только попасть к великой княгине-матери, которая ныне занята одной мыслью: вступить в монастырь, чтобы окончить в нём жизнь на молитве, – но сперва хочет выдать замуж дочку. Мы отговариваем её надевать рясу, потому что без этой женщины, которая имеет на сына большое влияние, нам будет трудней с ним. Ваша милость не хотите ждать тут дольше? – прибавил Хавнул.

– Не могу, – прервал Семко, вздыхая. – Я и так сделал для Витовта большую жертву.

– Я как раз из-за спешки, – продолжал Хавнул дальше, – старался поговорить сегодня с княгиней-матерью и всё ей рассказал.

Она слушала меня, побледнев, была безмолвна, но без гнева и злой воли. Когда я рассказал ей о вас, она задумалась, не говоря ни слова, рассуждая над тем, что я принёс. Эта женщина большого ума и важности, но, когда речь идёт о решительном шаге, так же робка и неуверена, как и сын.

Поэтому она даже не сразу мне ответила, начиная с того, что искренности Витовта нельзя было верить.

Она видит выгоды примирения, но оно будет знаком к новой и жестокой, упорной войне с Орденом, который за предательство отомстить не преминет. В те мгновения, когда Витовт сбежит, нужно уже быть готовым к отражению нападения крестоносцев.

Княгиня Юлианна не против того, чтобы Крево с наследством вернуть сыну Бируты, но предвидит, что будет очень трудно смягчить сына и склонить его к прощению и примирению.

– Вы упомянули ей обо мне? – спросил Семко. – Вы говорили, кто это привёз?

– Сначала я только объявил о заслуживающем доверия посланце князя, не называя вашего имени, – отвечал Хавнул. – Только потом, когда она начала сомневаться, не является ли вся миссия коварством и предательством крестоносцев, я был вынужден назвать вас по имени и поведать о кольце, данном как знак.

Услышав о Бируте, княгиня заплакала и вытерла слезу.

– Ягайлло, – говорил дальше Хавнул, – завтра снова едет в лес и не вернётся вплоть до ночи. Если хотите, мы можем завтра с полудня вдвоём пойти к старой княгине. Никто не узнает, кто вы, а я к ней провожу.

Коротко подумав, Семко согласился на это. Хотел, насколько возможно, ускорить завершение переговоров. Его обуревал страх, как бы из-за дела Витовта не испортить своего собственного. Бартош из Одоланова требовал подкреплений, а они без приказа князя не могли быть высланы.

На экспедицию следующего дня Хавнул порекомендовал князю надеть костюм, как можно меньше обращающий внимание, и такой, по какому можно было угадать скорее русина, чем гостя с запада. Поскольку Руси было там много, всегда гостили на дворе князья и бояре, посланцы от родственников и свойственников, а литвины, уже привыкшие к ним, были и почти считались своими. Также из Новгорода, Твери, Пскова, из Смоленска и из Куявии прибывали купцы, молодые родственники княгини, их язык и одежда никого не поражали.

Условившись с Хавнулом, князь спокойно ждал завтрашнего дня. Для большей безопасности князь сам обещал прибыть за Семко, отвезти его сначала в свой дом в посаде, а потом пешком проводить в дом великой княгини.

Хотя следующий день был сырым и туманным, Хавнул появился в назначенный час, и Семко, для которого лошадь была готова, поехал с ним вместе в город и замок, который был виден издалека, опоясанный толстыми стенами, домами и святынями.

Долгое время они были вынуждены кружить то песчаными, то грязными улочками, узкими и запутанными, прежде чем приехали в замок. Там уже можно было увидеть несколько более значительных построек из дерева и камня, спрятавшихся под стеной.

Рядом с ними стоял обширный дом старосты Хавнула, в который они сначала заехали. Хозяин настойчиво приглашал князя войти в дом.

Неприметный снаружи дом немца внутри был устроен с большим великолепием и комфортом, но как требовали те времена, эта роскошь была подвижной, чтобы при малейшем знаке, во время опасности можно было очистить от неё дом и эти сокровища спрятать.

Во всём виден был человек, который знал и любил западные обычаи. Поскольку случалось, что князья, бояре и более значительные литвины заходили к старосте, христианской символики не было, но Хавнул похвалился князю закрытой на ключ часовенкой, полностью светившейся от золота. Там горела вечная лампада перед образом Богородицы, о котором Хавнул утверждал, что его рисовал св. Лука, приписывая ему заоблачную цену. Из дома Хавнула они пошли пешком в нижний замок, который помещал в себе и языческую святыню, окружённую не многочисленными, но очень старыми деревьями.

От самого храма язычников была видна только бесформенная башенка из полевых камней, построенная много веков назад, и такая же бесформенная стена, опоясывающая святыню, из которой поднимался густой дым, огромным столбом взлетая вверх.

Староста рассказывал, что там горел вечный огонь, который Литва почитала и считала святым, кланясь ему и принося жертвы.

Издалека больше ничего разглядеть было нельзя, кроме проскальзывающих около стен, между дубами, фигур в длинных одеждах, с широкими белыми поясами, в шапках, в венках, с кривыми палками в руке.

Это, должно быть, были священники и прорицатели, которые следили в этот день и ночь за огнём.

В этой долине, по рассказам Хавнула, состоялись очень великолепные похороны Кейстута, по языческому обычаю; в этом месте, где сжигали тела всех умерших князей.

– Помоги Бог, – добавил он тихо. – Я надеюсь, что Ягайллу уже сжигать не будут, а будет погребён по-христиански, и на месте идолопоклоннического костра будет возвёден алтарь настоящему Богу, а над ним крест Господень.

Хавнул говорил это с волнением и слезами на глазах.

В глубине обширного двора к реке, отделённые высокими заборами, стояли терема княгини Юлианны, в которых она жила с дочками и своим двором. Эти дома, частью построенные из камня, частью из дерева, снаружи были ярко выкрашены, а на главных стенах около двери и узких окнах видна была позолота.

Хавнул, показывая издалека эти постройки, говорил, что там находится русская церковь, на которой, как на костёле, не было ни креста, ни какого-либо внешнего знака.

– Ягайлло уважает религию матери, – говорил староста, – но должен оглядываться на своих духовных лиц, которые уже враждебны и возмущены, что тут же рядом со святыней стоит церковь и христианские священники проходят около неё, а особенно это неприятно Нестору, капеллану княгини, потому что относится к ней неуважительно. Сам Ягайлло должен был ему напоминать и предостерегать.

Семко с интересом смотрел, ибо то, что там видел, было непохоже ни на то, что видел у крестоносцев, ни на то, что встречалось в Польше и Мазовии. Однако тут и там он замечал влияние запада, а ещё больше Руси, значительная часть которой принадлежала литовским князьям, или была с ними в тесных связях.

Они не спеша приближались к дому старой княгини, проехав ворота, в которых на страже сидел старый привратник. Дворы поменьше, окружающие его, содержались аккуратно, а перед входом стояли декоративные резные столбы и крылечки с расписными перилами.

– Я должен просить вашу милость, – сказал Хавнул, – остаться на минуту здесь, а я пока узнаю, нет ли у княгини кого-нибудь из её духовных лиц, потому что, увидев вас, могут сказать лишнее.

Тем, что ему велели ждать, Семко почувствовал себя немного униженным, покраснел, потому что горячая кровь легко в нём волновалась, и, не желая стоять на месте на глазах стражи, пошёл дальше во двор, на который выходили боковые окна дома.

Оттуда было видно немного, потому что даже эти отверстия из осторожности, как бы мужская челядь не заглядывала в женский двор княгини, все были затянуты густой зелёной сеткой.

Здание выглядело, как тюрьма, хотя сквозь окна можно было заметить какие-то оживлённо двигающиеся фигуры. Были это многочисленные русинки и гречанки, оставленные на службе княгини и её дочек, которые были заняты около прялок и разных дел.

Сделав несколько шагов в эту сторону, Семко остановился, ещё под впечатлением гнева, который ему трудно было побороть. Он стоял неподалёку от этих таинственных окон, когда в одном из них отогнулась зелёная сетка и показалась любопытная женская головка.

Князь был мужчиной в самом расцвете лет, чьё благородное происхождение можно было легко определить, угадать его не только по чертам лица, но по гордой и свободной фигуре.

Его странное появление здесь, гостя, совсем незнакомого, должно быть, заинтриговало юную девушку, потому что она с детской смелостью устремила в него большие голубые глаза.