Во времена Саксонцев

IX

Король Август только проехал через Варшаву, не показываясь никому. Победа под Калишем позволяла догадываться, что война ещё продолжится, потому что о трактате, заключённом в Альтранштадте, мало кто знал, а ещё меньше людей ему верило.

Ведь после заключения его Брандт ещё побил шведов.

Однажды вечером в окнах замка виден был свет, на следующее утро ворота стояли открытыми и замок был пуст. Кучки соломы и сена были рассыпаны по дворам. А король? Поехал на охоту? В Краков? В Беляны? Кто это мог знать? Тишина наполнила город, стражники у замка исчезли. Саксонцы разошлись в разные стороны…

Говорили, что остатки солдат, уцелевших, король продал куда-то на корабль, за море.

Тот, кто видел его на дороге, вроде бы следующим в Краков, рассказывали, что он был в хорошем настроении и смеялся, прощаясь: «До свидания!»

Саксонцы тихо напевали песенку «Der lieber Augustin!». A нота её долетела до Польши.

Тем временем в Дрездене готовились к приёму гостей. Королева-мать, королева, кто знает?.. может, даже король вернётся. Графиня Козель готовилась его принять. Из Чехии подъехал Огилви, а Стенау должен был заменить отправленного. А Карл XII свободно сидел в Альтранштадте, ездил в Лейпциг, осматривал своё войско, расположившееся на зимовку, навещал Лещинского в Лесьнике и приказывал сурово собирать контрибуции. Вечером пятнадцатого декабря Аврора заехала навестить Цешинскую.

– В замке ожидают короля, – сказала она. – У Козель все окна светятся. Может ли это быть? А швед под Лейпцигом.

– С ним заключили мир, это точно! – вздохнула Уршула. – Война всё-таки закончилась.

– Ты думаешь? – отпарировала Кёнигсмарк. – Я ничего не понимаю и ничему уже не верю.

– А я! Надеюсь на лучшие дни, – воскликнула Уршула. – Я просила погадать приведённую цыганку… она пророчила светлые дни и развлечения.

В дверях зашелестело женское платье, на пороге стояла графиня Реусс и, подняв вверх руку с платком, кричала еле дыша:

– Король! Король! Поехал прямо к Козель!!

Обе приятельницы вскочили.

– Может ли быть? Приехал?

– Фризен видел его собственными глазами. Обгорел, но лицо весёлое! – добавила Реусс.

– О, когда хочет, всегда умеет быть весёлым! – добросила Уршула. – Всегда!

Все три сбежались на тихий разговор. Затем дверь снова отворилась, первый камердинер княгини вошёл быстрым шагом.

– Наияснейший пан в Дрездене, – сказал он, точно новость принёс, но Уршула только рукой махнула.

Допоздна все носили по городу известие о возвращении. Давным-давно там не видели Августа.

На верхнем этаже в каменице «Под рыбами» над раскрытой Библией сидел до неузнаваемости похудевший, бедно одетый, один-одинёшонек Витке. Иногда он склонялся над книгой, читал несколько слов и думал.

Перед ним стояло пустое старое кресло, некогда занимаемое вечерами матерью, она уже покоилась на кладбище. Витке был один и проклинал свою судьбу… В нём и около него всё было в запустении, он сам не жил уже, но влачил жизнь. Ничто его не интересовало… он сдал всё на слуг.

Когда среди этой думы на лестнице послышались шаги, он вовсе не шелохнулся. Потом кто-то нетерпеливо стукнул по двери рукой, ища ручку. Витке не шелохнулся.

Затем с проклятиями на устах вбежал как буря и вихрь Константини, посмотрел на сидящего, который даже не шелохнулся, и страшно выругался.

– Ну, вставай! Ты нужен королю!

Захарий пожал плечами.

– Мне не нужен король, – сказал он холодно, – ты и он вы взяли у меня что я имел самого дорогого… я стал трупом, не служу никому, пожалуй, пригоден только в добычу червям.

И он отвернулся.

Мазотин подошёл к нему и ударил его рукой по плечам.

– Что ты болтаешь! Всё исправится. Вставай… Мне нужно кого-нибудь в Варшаву отправить. Важные бумаги остались там, привезёшь их.

– Не поеду, не привезу! – ответил Витке. – Не забочусь о вас, не боюсь вас… Иди искать новых жертв себе… Иди! Иди!

Итальянец смотрел, слушал, ушам верить не хотел.

– Что же с тобой сделалось? – рассмеялся он принуждённо. – Ты с ума сошёл…

– Предпочитаю моё безумие, чем ваш разум, – замурчал Витке, и, опёршись на локоть, погрузился в книгу.

Константини стоял над ним и подёргивал плечами.

Затем, чувствуя его за собой, Захарий медленно начал говорить, не обращаясь к нему:

– Кто вас коснулся, кто с вами имел дело, погиб, вы как змеи, носите яд в себе, который убивает всех, и только вам не вредит. Вы убили мою мать. Вы убили этого невинного ребёнка… Вы убили во мне всякую веру, кроме как в дьявола, который вас наплодил. Отойдите от меня.

Итальянец нахмурился.

– Обезумел, – повторил он и, помолчав немного, добавил: – Мне тебя жаль, в самом деле жаль мне тебя. Встань, отряхнись, зло исправится, вернутся утраты.

Так он продолжал дальше, но Витке с опущенными на страницы книги глазами, казалось, его не слушает и не слышит.

Константини немного подождал. Зашёл спереди, чтобы взглянуть ему в глаза, покружил вокруг, сплюнул и, хлопнув дверью, вернулся в замок.

Через мгновение Витке тоже встал, приблизился к двери и запер её… Вытянул руку в сторону замка и проговорил:

– Отродье сатаны!

На следующее утро невзначай стянутые вестью о возвращении короля старые слуги, господа дворяне, случайно оставшиеся в опустевшем Дрездене, начали сновать около замковых ворот. Там швейцарская гвардия ходила по-старому, зевая…

Заглядывали в замковые дворы и конюшни. Стояло несколько недавно выпряженных грязных карет, но людей и оживления нигде видно не было.

Карлик Касперл, который ни с королём, ни с королевой не выехал отсюда и сидел, как кот, в покинутом доме, зевая и потягиваясь, поглядывал на улицу.

Из города пришёл к нему старец с небритой бородой, в грязной одежде, но с панской и гордой миной…

– Касперл, – воскликнул он хриплым голосом, – король у себя? Будем мы наконец снова пить за его здоровье? Мне уже и кислого пива не на что купить… Вот, вот что нам эта Польша стоит, а теперь заплатить нужно, чтобы себе её у нас взяли. Гм? Король есть?

Касперл страшно зевнул и весь затрясся, точно эта скука до внутренностей разволновала.

– Какой король? Где король? – начал он бормотать. – Курфюрст вчера прибыл к Козель и утром сегодня назад уехал.

– Куда?

– С комплиментом к брату, королю шведскому, – сказал карлик.

Сказав это, он обвязался потёртым кожушком и тылом повернулся к старику. Так было в действительности. Вечером 15 декабря смеющийся, сияющий фальшивой прихотью Август приехал к Козель, привёз с собой Флеминга. Ему поставили ужин, который он поел, а потом пил допоздна.

Едва на рассвете следующего дня верховые лошади стояли в замковом дворе. Было их три: для короля, для Пфлуга, который должен был его сопровождать, и для камердинера. Хотя шведы занимали посты по дороге, Август ехал только один, с пистолетами в кобурах, в Лейпциг.

– Завтра, – объявил он Флемингу, – завтра буду в Лейпциге, а послезавтра навешу брата Карла в Альтранштадте. Он должен мне смягчить условия мира. Всё-таки достаточно ему уже, должно быть, и пролитой крови, и потраченных денег. Какие красивые драгоценности можно было купить за эти съеденные в разовом хлебе холопами миллионы!

С этой верой в ясность своей улыбки Август в этот же день верхом, несмотря на достаточно крепкий мороз, приехал в Лейпциг и сел за ужин, приказав объявить в Альтранштадте, что завтра навестит короля шведского.

Около полудня в костюме из парчи со славными бриллиантовыми пуговицами ехал Август к двоюродному брату.

Для его приёма Карл не сменил даже пары грубых, тяжёлых, грязных ботинок, которых уже несколько дней не снимал, даже идя спать. На нём был его гранатовый кафтан из грубого сукна, а у бока тот меч в железных ножнах, который заржавел от крови.

Швед хотел быть с кузеном чересчур вежливым и, предупреждая Августа, до наступления дня выехал самой короткой дорогой, ведущей в Лейпциг, ему навстречу; не ведая друг о друге, в дороге они разминулись.

Король Август уже доехал до Гунтерсдорфа, который находился в получасе езды от Альтранштадта, где стоял с канцелярией Пипер, когда ему объявили, что Карл XII выехал ему навстречу; Пипер просил отдохнуть у себя.

Выслали гонца, чтобы развернул шведа, и спустя неполные четверть часа топот коня по мёрзлой земле объявил прибытие Карла. Август поспешно выбежал ему навстречу на лестницу, на середине которой они встретились, троекратно подавая друг другу руку, как можно сердечней обнимаясь и целуясь. Необычайно нежный Август угождающе приветствовал Карла, словно не имел к нему ни малейшего предубеждения. Швед платил равной любезностью, но холодной и натянутой, и в течение всего времени пребывания гостя не смягчился и не оттаял ни на минуту.

На лестнице уже начались церемонии, имеющие некоторое значение. Август на собственной земле считал себя хозяином, поэтому хотел первым сделать шаг и подать правую руку Карлу, но швед со своим гигантским мечом тоже хотел хозяйничать и принимал как гостя Августа.

Оба бормотали какое-то время, руками указывая друг другу дорогу, но в конце концов саксонские бриллианты опередили это скромное, послушное шведское убожество.

Пипер для приёма господ велел добросить в камин несколько поленьев.

Разговор, сначала казавшийся весёлым, начался, по-видимому, с Карловых сапог, истории о которых Август слушал с живой заинтересованностью, перешёл потом на зиму и морозы, на путешествие, проделанное в декабре из Варшавы, на самые незначительные предметы вплоть до медных пуговицах шведа и его воротника.

Они стояли рядом в углублении окна, отвернувшиеся, избегая долгих взглядов, и пробыли так почти целый час. Август постоянно улыбался. Наконец швед вскочил, как бы уставший.

– Поедем ко мне, – сказал он.

На лестнице Август должен был идти впереди.

Перед крыльцом стояла свежая лошадь, для него приготовленная, на которую он ловко запрыгнул, потому что в этом преуспел, и поскакали рядом друг с другом в Альтранштадт. Там их ждали с обедом, который у Карла никогда не продолжался и часа.

Помещение, которое он занимал, было необычайно тесное и скромное.

В первой комнате стоял круглый простой стол, уже накрытый, и несколько деревянных стульчиков. Только для Августа приготовили мягкое кресло. В другой виден был тапчан, застеленный суконным одеялом, с кожаной подушкой, столик для умывания в углу, а на гвоздях по стенам немного совсем невзрачного оружия.

Подали еду. Швед был молчаливый, Август оживлённый, веселый, но пытался скрыть усталость и озабоченность. Ранняя ночь вынудила его там ночевать, но утром он вырвался после самых сердечных объятий в Лейпциг, с радостью, что на этот раз ему не велели кланяться и обниматься с королём Лещинским, потому что это уже было сверх его сил.

Но первый визит объявляет только о последующих и взаимных, а швед настаивал на том, чтобы однажды у его стола было сразу два польских короля, на спартанской своей полевке.

Несравнимо более опытный в роли, какая казалась ему необходимой, Август эти любезные встречи со своим двоюродным братом переносил как холодную ванну, после которой, вздрогнув, запив её, был почти горд, что переносил её таким геройским духом. Карлу, который привык говорить правду, притворство удавалось с омерзением и отвращением, а среди них вырывались движения, которые выдавали презрение.