Семко

Менее проницательный епископ считал это добрым знаком, думая, что она подчинилась и поддалась убеждению. Более смышлённого Доброгоста беспокоило молчание, которое выражало для него нечто другое.

После резкой первой вспышки сдача не могла последовать так внезапно. Это не согласовалось с характером Ядвиги, который уже показал себя достаточно энергичным.

Ясько из Тенчина, Николай из Бжезия, Ян из Тарнова, Винсент Купа и все паны согласно тотчас после аудиенции у королевы не колебались отправить к Хавнулу гонца, чтобы приезжало посольство. Спытек из Мелштына, которого невеста, прекрасная Эльза, пыталась обратить на сторону королевы, был менее активен, но препятствий не ставил. По его мнению, спешить выдавать королеву не следовало. Он не был ни за Вильгельма, ни против Ядвиги – стоял в стороне.

Ясько из Тенчина, который, несмотря на всё своё почтение к королеве и пожелание ей счастья, в соединении с Ягайллой видел дело Провидения, не отступал от первой мысли.

Все епископы, не исключая Радлицы, молились за то, чтобы Литва приняла христианство. Торопили маленького епископа, чтобы он, будучи к Ядвиге ближе всех, старался её преобразить, и задобрить; но епископ Краковский сжалился над девушкой, откладывал и не смел торопить, рассчитывая, что со временем и постепенно она привыкнет к этой мысли.

Брак с Ягайллой до сих пор держался в тайне, вдруг он громыхнул по городу и стране. Удивление было сильным; но не все видели в этом будущее величие и силу. Многие сетовали на это. Уже оттого, что Малопольша вела на трон литовского князя, великополяне были против. Так что вновь начали намекать на Семко.

Бартош, которого отпихнули и обидели, выехал из Кракова недовольный, но вскоре явился обратно. Он привёз новые надежды, соблазны. По его мнению, раз Вильгельм не был мужем Ядвиги, им должен быть Пяст. Он гарантировал, что Великопольша горячо выступит за старых панов своего рода.

Кроме того, великополяне не хотели Ягайллу, ссылаясь на то, что вся мощь крестоносцев ринется на Польшу, что то и дело Польшу и Литву придёться охранять и защищать от них.

Семко ни на минуту не дал ему ввести себя в заблуждение и мечтать; его сдерживало торжественное слово, данное Хавнулу, а вместе с тем и то очарование, какое представляла для него королева. Он был чересчур горд, чтобы навязать себя ей; он ждал и мечтал, хоть сам чувствовал, что мечты обратятся в ничто. Пан из Одоланова рассчитывал на своё былое влияние, несколько дней он не давал князю покоя, наконец, почти не попрощавшись, покинул Краков. Семко уже не хотел говорить о надеждах на корону.

Затянувшийся визит был истолкован тем, что медленно тянувшиеся переговоры до сих пор не были завершены.

Через епископа Радлицу канцлер выхлопотал выгодные условия, между прочим и уплату долгов евреям в Кракове.

Ими Боброк, который влезал везде, был осведомлён о перемещении Семко, совсем на него не рассчитывая. Оттуда он отправлял донесения в Мальборк, пытаясь завязать отношения среди тех, которых надеялся возмутить против Ягайллы.

С духовенством ему совсем не везло, потому что оно всё и единодушно голосовало за соединение с Литвой. Тут для него открывалось широкое поля для миссионерства, преображения, а первыми учителями религии не мог быть никто иной как поляки и русины. Как монашествующее духовенство, так и светское с запалом готовилось к великому делу крещения. Радлица с другими, несмотря на сочувствие к королеве, просил Бога, чтобы соединение с Ягайллой состоялось.

Из панов только те, кто, как Гневош, усматривал в этом собственную выгоду, или от враждебности к выше стоящим, были рады им мешать, давали притянуть себя на сторону Вильгельма. Однако значительная часть, которая знала, каким щедрым до расточительности был Ягайлло, ожидала от него больше и к нему обращалась.

Большие выгоды, какие государство должно было получить, не помешали рассчитывать и на личные виды.

Клеха, введённый Гневошем к Хилде, своей покорностью, услужливостью, поддельным обожанием молодой пани, готовностью к жертвам внушил ей доверие к себе. Правда, на дворе для услуг королевы было двое клириков, Михно и Ясько, которые помогали писать и читали, когда было нужно, несмотря на это, Бобрек умел делать себя полезным и незаменимым. Два клирика не знали так хорошо Кракова, как он, не имели той находчивости и такого мастерства захватывать умы. Знание языков также рекомендовало Бобрка, а за характер, казалось бы, ручается набожность, которою тот гордился и демонстрировал.

С многочисленным мужским двором Ядвиги, даже с музыкантами: старым фаворитом, лютнистом Хандсликом, флейтистами, Громком и Аулем; и придворными каморниками, Збрамиром, Добком из Честович, Дерславом, Сасином, подконюшим, и прочими Бобрек через несколько дней был на короткой ноге. Он водил их по самым весёлым пивнушкам и кабакам, устраивал знакомства с женщинами для развлечения, приобщал к той столичной жизни, которую сам знал отлично. Перед ними он прикидывался местным. От захмелевших слуг он узнал такие вещи, которых иначе бы не получил. Он знал уже о настроении королевы и о её сильном решении сопротивляться связи с Ягайллой, готовясь активно помогать герцогу Вильгельму, как только он приедет. Поездка Гневоша в Вену и возвращение его с Вильгельмом были рассчитаны так, что герцог должен был опередить посольство Ягайллы. Гонец от Хавнула выехал практически одновременно с Гневошем.

Герцог Вильгельм, если бы немедля отправился в дорогу, мог бы остановиться в Кракове, где Ядвига его ждала с тоской и беспокойством, но помехой к этому оказался характер юного герцога и желание выступить с такой роскошью, с такой изысканностью, которая бы, в его убеждении, поляков ослепила, очаровала, вынудила бы дать ему первенство перед диким язычником.

Когда Гневош из Далевиц появился в Вене с письмом королевы, его приняли с большой горячностью и сразу же начали делать большие приготовления в дорогу.

Но не так легко было удовлетворить требования Вильгельма. Сначала он приказал сшить новые одежды, специально предназначенные для этого выхода, потом цвет для всего двора. А оттого, что многочисленные домочадцы герцога каждый день одинаково одеваться не могли, что он сам должен был там затмить всех, на первых порах начали кроить, шить, вышивать, обрамлять, примерять, советоваться, подбирать цвета, а сам молодой господин решал эти важные задачи.

Кроме того, количество и подбор лошадей, упряжи, сидений, сёдел был важным делом; всего, чего в Вене, где знали молодого герцога, хватало, не хватало в Кракове.

Также следовало самых верных, самых смелых и самых видных людей поставить в ряд, назначить им начальника.

Подкоморий, который был уверен, что Вильгельм немедленно отправится с ним в путь, просидев там неделю, убедился, что отъезд задержится.

Герцог выходил к нему с утра, причёсанный, благоухающий, с барским, привлекательным личиком, которому пытался придать важность, не свойственную возрасту, рассказывал ему об огромной работе, какая была у него с приготовлениями, и пытался ему донести, что было очень важно так появиться в Кракове, чтобы сразу одержать победу.

В сердце Ядвиги Вильгельм совсем не сомневался, верил в него, полагался на него, но ему было важно одержать триумф над Советом, речь была о том, чтобы затмить блеском своей особы всех королей и князей. В победе герцог не сомневался, но именно для того, чтобы её одержать, Вильгельм должен был следовать осмотрительно.

Дни проходили за днями…

Однажды волнение было чрезвычайным, по той причине, что фламандского сукна кирпичного цвета для двора не хватило. Его искали по всей Вене и не нашли. Это событие приписываемой ему чрезмерной важностью приобрело неслыханные размеры. Было отчаянное волнение. Герцог с неумолимым педантизмом упрямого юноши настаивал на своём цвете.

В другой раз в обрамлении одежды ошиблись с рисунком. Вильгельм приказал распороть и шить заново.

Но то, что касалось его собственной особы, заботило его ещё больше.

На всякий случай герцог хотел иметь с собой то, о чем можно было только мечтать. Шатры, кареты, разнообразное оружие, драгоценности в таком количестве, чтобы одинаковых не нужно было класть дважды. Охотничье снаряжение, для турниров, для скачек, и наконец все изысканные принадлежности для костюма, утварь, духи должны были быть приготовлены в достаточном количестве.

Придворный лекарь вёз аптечку, потому что надо было предусмотреть больных и раненых. Герцог брал с собой придворного поэта Сухенвирта, двух лучших шутов, Бубу и Хексу, карла, двоих гигантских гайдуков и т. п. Музыка ограничилась только парой лютнистов.

Такой двор, который при выездах, путешествиях должен был демонстрировать великолепие, достойное пана, который обладал таким изысканным вкусом, целиком приходилось обшивать и мазать, приводить в некоторый порядок и придать ему должный авторитет. В Вене весь этот сброд мог позволить себе многое, это не влекло никаких плохих последствий, не оскорбляло господина, но за границей каждый шаг нужно было рассчитывать.

Герцог Вильгельм так всегда был уверен, что таким образом он вынудит польских панов склонить голову перед ним, что выбирался, словно намеревался остаться в Кракове. Его звала Ядвига, признавала его право на свою руку; что значили сопротивление и фантазия грубоватой польской шляхты, о которой Вильгельм имел самое нелестное представление?

Об этом государстве в целом ещё со времён Казимира ходили слухи, распространившиеся на императорском дворе и в Вене, рисующие его наполовину варварским. Знали, что Казимир много сделал, чтобы вывести его из этого состояния, но это всё ещё была дикая окраина.

По прошествии недели Гневош, увидев, что приготовлениям нет конца, потребовал аудиенции, ещё пытался настаивать на поспешности, и получил гордый ответ, что герцог не может выехать до тех пор, пока весь его двор не будет достоин сопровождать его.

Дальнейшее пребывание показалось подкоморию опасным, поэтому он просил письмо, и решил опередить Вильгельма, предлагая ему под гостиницу свой дом, когда приедет. Герцог сильно удивился, услышав это, и ответил с достоинством, что рассчитывал, как ему подобает, остановиться в замке. Подкоморий должен был объяснить, что, даже если бы это и произошло по воле герцога, всегда подобает стараться о том, потому что замок внимательно охраняют, а с многочисленным двором каштелян обычно не пускал.

Вильгельм выражением личика дал понять, что для его особы должно быть сделано исключение. Впрочем, он Гневоша не задерживал, потому что назойливость этого посла уже немного выводила его из себя.

Отправленный с подарком подкоморий, немного разочарованный, отправился назад в Краков. Герцог, правда, показался ему красивым и чересчур мягким, изнеженным юношей, но пятнадцатилетний парень, придающий такое значение костюму, изяществу, показу, казался ему не созданным для борьбы с энергичными панами Совета.

Чуть только подкоморий спешился, побежал к Хильде и королеве, рисуя там в самых живых красках радость герцога, его нетерпение, привязанность к Ядвиге, и обещая скоро приехать.