Заблудившиеся

* * *

Сегодняшний день показался Сайкину таким бесконечно длинным, а предстоящие события просто бесконечными, что он лишь сплюнул вязкую слюну и обречено пошел к дому, опустив голову. Олега Леонидовича на пороге уже не оказалось. Навстречу Сайкину из дверей дома незнакомый черноволосый мужик в сером костюме и приличном галстуке вынес жидкий синтетический венок на проволочном каркасе с широкой алой лентой. На ленте блеклым золотом было начертано: «От правления АОО „Восход“».

На ленте второго венка тоже были золотые буквы, но Сайкин не мог разобрать, что там написано. Стоя возле самых дверей, он наблюдал, как вынесли еще один венок, такой же проволочный, с лентой; мужчина, держащий легкую ношу перед собой, пошел вслед за другими к автобусу: Сайкин разглядел на ленте, что этот венок от профкома. Следом появилась пузатая женщина в синем одноцветном платье, вынося еще один проволочный венок. «От родных и близких», — прочитал Сайкин и подумал, что венки эти брали на оптовом складе, и сколько еще будет этих венков — неизвестно. Двое мужчин снесли с крыльца крышку гроба и пошагали с ней к автобусу. Боясь опоздать, Сайкин вошел в дом.

У изголовья гроба в окружении женщин стояла Лариса и, не отрываясь, сухими глазами смотрела в лицо отца. С одной стороны гроба у изголовья уже стоял Олег Леонидович с лицом печальным и строгим, и Сайкин встал по другую сторону. Словно его только и дожидались. Гроб тут же по команде Олега Леонидовича подняли с четырех сторон и понесли. Никто больше не проронил ни слова, и стало слышно, как в этой тишине поскрипывают половицы, будто прощаются с хозяином.

Гроб показался Сайкину почти невесомым, перехватив его основание в узком дверном проеме у Олега Леонидовича, оттеснил того плечом в сторону и дальше, уже до самого крыльца, нес его со своей стороны один. На ступеньках идущие спереди мужики замешкались, один из них оступился, гроб слегка покосился, и Сайкин с усилием выровнял его, с другой стороны подхватили и дальше до задней раскрытой двери автобуса несли медленно и осторожно.

Опущенный на металлические крутящиеся валики гроб въехал внутрь автобуса. Сайкин отошел от машины в сторону и смотрел, как через переднюю дверь женщины и мужчины проходят в автобус, а те, кто не поедет на кладбище, занятые приготовлением поминок, подходят к задней двери, смотрят и отходят в сторону. Плакали только две женщины, обе вытирали слезы концами черных платков. Сайкин увидел Ларису, ее под руку держала Любовь Ивановна.

— Думаешь, я настолько пьян, что гроб в руках не могу удержать? — рядом, как из-под земли, появился Олег Леонидович.

— Не полагается вам нести покойного брата. — Сайкин дружелюбно обнял его за плечи. — Говорят, примета плохая.

Тряский автобус, проехав по знакомому Сайкину мосту, прибавил газа на единственной деревенской улице, миновал длинный, похожий на коровник клуб и замедлил ход у заметно покосившегося памятника павшим воинам. Крашенный белой краской солдат в плащ-палатке и каске, с автоматом на груди, выполненный в человеческий рост, стоял на гранитном цоколе, расправив плечи, и выражение его каменного лица было печальным. Проезжая мимо памятника, водитель нажал на клаксон. Сайкин оглянулся насидевшего сзади Олега Леонидовича и подумал, что тот лицом похож на скорбного солдата на пьедестале.

Отвлекаясь на внешние детали, Сайкин избегал взглядом Ларисы, севшей рядом с ним. Он взял ее запястье в свою ладонь. Он понимал, Лариса здесь единственный человек, которому больно по-настоящему. Справиться с этой бедой Лариса должна сама, и нет смысла рвать себе душу, стараясь сопереживать, решил Сайкин.

Автобус притормаживал на ухабах, Сайкин смотрел, как Любовь Ивановна то и дело наклонялась к розовому гробу, поправляла простыню, заменявшую саван. Он отвернулся в окно на голую скучную степь без единого дерева.

— Что-то долго едем, — отметил он вслух.

— Отец просил похоронить его в соседней деревне, рядом с мамой, — голос Ларисы звучал тускло. — Мама родом оттуда, ее и похоронили там. Вот теперь отца на то же кладбище везем.

От того места, где остановился автобус, до погоста гроб несли на плечах, и Сайкин удивился, что идти пришлось через железнодорожные пути, через насыпь. По другую сторону от Сайкина гроб держал председатель колхоза, часто поправлявший пятерней чуб спутанных черных волос. Процессия растянулась, к сельчанам из Шадрино добавились и местные деревенские, людей оказалось неожиданно много.

Пошел совершенно не ко времени, нарушая ритм и некоторую торжественность похорон, тяжелый длинный товарняк. И десятка полтора людей пережидали по ту сторону железнодорожной ветки, когда поезд пройдет и можно будет нагнать ушедших вперед с гробом и венками. Сайкин нес гроб, подлаживаясь шагом под идущих впереди мужчин. Он давно потерял из виду Ларису, оглянулся, увидел, что она идет сзади, а Любовь Ивановна держит ее под руку.

Он шел, чуть пригибая спину, чтобы удобнее было нести невысокому председателю, и чувствовал мучительную незнакомую слабость в ногах. Гроб с каждой минутой тяжелел, сильнее и сильнее давил плечо и кисть уже занемевшей левой руки.

Сайкин смотрел на медленно приближавшиеся пыльные тополя, главные приметы кладбища и, истекая потом, гадал, хватит ли такта и ума у председателя не выступить у могилы с казенной речью. Страдая от своей неожиданной слабости, он думал, что, если уж председатель решил использовать для выступления этот самый неподходящий момент, помешать ему вряд ли удастся, разве что самого столкнуть в могилу.

— Жарковато, — сказал председатель. — Да, с начала лета тут дождей не было. Ни единого.

Видно, ему и в голову не приходило выступать на могиле, и Сайкин посмотрел на председателя с благодарностью. Олег Леонидович, склонившись над гробом, долго разглядывал и, наконец, поцеловав в лоб, отошел в сторону и достал свой белый платок. За ним к изголовью гроба подошла Лариса. Сайкин отвернулся. Задрав голову, он долго, не отрываясь, смотрел, как шевелятся в вышине листья тополей в почти недвижимом воздухе, а какая-то незнакомая птица, часто меняя направление полета, рисовала невидимый узор в светлом выгоревшем небе.

Обратная дорога в Шадрино оказалась не такой муторной, Сайкин даже замечал улыбки на лицах. Люди, казалось, оставили душевную тяжесть у высокого свежего холмика, в который с четырех сторон воткнули проволоку венков. И только Лариса, тяжело и безутешно зарыдавшая у могилы, когда по крышке опущенного гроба ударил первый ком земли, вытирала в автобусе опухшее от слез лицо и все еще находилась в муторном сомнамбулическом состоянии.

Любовь Ивановна, устав от безуспешных попыток выдавить из себя слезы, нашла дело, утешая Ларису одними и теми же бессмысленными словами, которые, как ни странно, действовали. Олег Леонидович оживился, складки его сурового лица смягчились. Подсев к Сайкину в автобусе, он словоохотливо рассказывал о своей работе, как оказалось, последние десять лет он занимает в районе должность заместителя директора техникума по хозяйственной части.

Уклоняясь от его влажного перегарного дыхания, Сайкин думал, что это лишь прелюдия к тому разговору, который Олег Леонидович все собирался начать, но откладывал. Что разговор это важный и для Любви Ивановны, он определил по тому, как женщина, отрываясь от Ларисы, смотрела в их сторону часто и внимательно. Сайкин думал: почему Олег Леонидович, все не решаясь дойти до главного, топчется с разговором на месте. Иногда он оглядывался на Ларису на заднем сиденье и натыкался на тревожные глаза Любви Ивановны.

— Ну, что вы все огородами да огородами, давайте напрямик, по-солдатски, — сказал Сайкин, когда вышли из автобуса, и мужчины, разбившись на группы, перекуривали, ожидая скорого угощения. — Чем могу помочь?

— Напрямик я тоже люблю, — сказал Олег Леонидович, прикуривая предложенную Сайкиным сигарету с фильтром. — Сын у меня, Юрка, от первого брака сын, в Москву перебрался. Вот недавно письмо прислал. Что-то у него в столице нашей Родины не получается, не заладилось что-то. Вроде, так я из письма понял, обратно он вернуться хочет, к нам, то есть вернуться. Только вот жить нам негде. Квартира у нас с супругой двухкомнатная, малогабаритная, не развернуться. Самим, можно сказать, тесно. Она возражает, чтобы Юра с нами жил. Ее понять можно, он ей не родной. Он армию отслужил. Потом год у нас в райцентре водителем на автобусе работал. Не ушел бы с автобуса счастья в Москве искать, может, квартиру бы здесь дали.

— Так что же от меня требуется? — спросил Сайкин.

Прошедшие сутки теперь казались ему некоей бесконечной чередой встреч с чужими людьми, встреч столь утомительных в своей бестолковости, что хотелось застонать в голос.

— Вы, насколько я знаю из рассказа Ларисы, человек самостоятельный, свое дело имеете. — Олег Леонидович пристально смотрел в глаза Сайкина.

— Если это вопрос, то он риторический, — улыбнулся Сайкин, думая о том, как унизительно людям преклонного возраста, таким, как Олег Леонидович, плясать под дудку молодых хищных жен.

— Так вот, очень бы вас попросил, может, вы поможете Юрке, так сказать, освоиться, устроиться в Москве, чтобы ему оттуда не уезжать?

— Всего-то? Вы об этом все не решались меня попросить? — Сайкин, чтобы закончить этот разговор, был готов на все.

— Ну, да. Чтобы вы помогли ему трудоустроиться на приличное место, чтобы он мог квартиру снять в частном секторе. — Олег Леонидович, сказав о главном, заулыбался. — А там, глядишь, и на москвичке женится. Осядет в столице. Он парень видный, красивый. А то у меня в Москве ни друзей, ни родных, одна Лариса, да вот вы теперь.

— Все, больше ни слова, — Сайкин вынул из нагрудного кармана пиджака визитную карточку и протянул ее Олегу Леонидовичу. — Вот, пусть звонит и приходит. Постараюсь помочь. Родственник все-таки.

— Так я могу сказать супруге, что вы обещали посодействовать? — Олег Леонидович внимательно изучил визитку и убрал ее в свой большой потертый бумажник.

— Скажите сыну, чтобы не тянул, приходил побыстрее.

— Конечно, конечно, — забормотал Олег Леонидович и проверил, на месте ли бумажник. — А то ведь некому парню помочь. Подтолкнуть некому. Скажу ему, родственник просил зайти обязательно, он и придет. Он не гордый, придет.