Социалистический реализм: превратности метода

Ответив на этот вопрос, мы тем самым выявим и ту их генетическую общность, которая на первый взгляд, казалось бы, отсутствует. Более того, это позволит нам понять предпосылки и формы превращенных модификаций соцреализма. Естественно, ответы на эти вопросы будут зависеть от выбора системы теоретических координат, в рамках которых и будет проводиться исследование данного предмета.

В этой связи заметим: соцреализм — это метод, несущий в себе и самосознание идеи метода творчества. Последнее вовсе не означает, что он появляется в голове художника или вождя (творческого союза или страны), как это часто принято думать. Соцреализм, как и любой другой метод, рождается из драматургии развития художника в объективно развивающейся реальности. Соцреализм как метод идеального разотчуждения действительности появился из социально-креативной практики 20-х гг. сначала как метод исторической практики и только затем началось его проектирование в сферу художественной культуры.

Таков генезис метода соцреализма. Вот почему данный метод нельзя специально «сделать» или экспортировать из какой-то другой сферы (идеологии или искусства) — он может появиться только как производная культурно-исторического развития художника и особого типа общества, взятых во всем богатстве их граней.

* * *

Предложенное выше решение проблемы онтологических основ генезиса соцреализма позволяет по-новому взглянуть на гносеологические предпосылки рождения этого метода. Сегодня, когда «один верит в реализм, другой — в соцреализм, третий — в авангард, четвертый — в постмодернизм»[117], данный вопрос становится особенно важным. Соответственно возникает проблема: на какой гносеологической основе должно выстраиваться исследование соцреализма?

На основе того или иного локального дискурса? Но, как пишет В. Курицын, «локальные дискурсы никогда не смогут “договориться” о чем-то определенном и четком; более того, они не должны к этому стремиться, чтобы не изменить своей природе. Они не могут “договориться” потому, что отказались от “правоты”: и от своей собственной, и от некоей абстрактной категории “правоты”»[118].

Может быть, для исследования проблемы соцреализма необходима некая метатеория, определяющая методологию изучения данного вопроса? Но не появляется ли в таком случае угроза монистического подхода, подминающего под себя все богатство наработанных взглядов и воззрений на данный предмет?

Надо отметить, что проблема методологии исследования соцреализма как одна из важнейших в концепте советской культуры является достаточно трудной с гносеологической точки зрения, что и подтверждает существующий уровень разработанности данного вопроса. Это признают и такие современные исследователи, как А. Морозов: «Тоталитарная субкультура советского образца была и остается на удивление устойчивой против объективных, научных методов ее постижения»[119]. Эти гносеологические сложности особенно проявляются при изучении какого-либо конкретного предмета из проблематики советской культуры.

Касаясь в этом контексте такого вполне конкретного предмета как художественное сознание 30-х гг. и, в частности, мифотворчество, исследователь А. Морозов подчеркивает генетическую сложность данного феномена, который нельзя однозначно охарактеризовать в категориях «добра и зла», имея в виду его актуальное политическое и нравственное содержание, что не исключает необходимости видеть все его разнородные составляющие, требующие полной (а в ряде случае даже жесткой) определенности в их оценке[120].

Такое положение объясняется целым рядом обстоятельств.

Во-первых, тот опыт научных разработок проблемы соцреализма, который был наработан еще в советский период, сегодня требует критического их сопряжения с новыми подходами, появившимися в перестроечное и постсоветское время. Схоластическое толкование данного понятия лишь усиливает догматизм, которым оно обросло сначала в советский, а затем — в постсоветский период. И различие идейных оценок здесь мало что меняет. Вот один из примеров такого установочного отношения к данному понятию: «Выступая в качестве “основного творческого метода” советской культуры, он предписывал художникам и содержание, и структурные принципы произведения, предполагая существование “нового типа сознания”, которое появилось в результате утверждения марксизма-ленинизма. Социалистический реализм признавался раз навсегда данным, единственно верным и наиболее совершенным творческим методом»[121].

Во-вторых, нельзя не отметить сохраняющуюся до сих пор власть доктринального отношения (апологетика или негация — это не столь важно) к понятию «соцреализм», затрудняющему и без того сложную проблему его методологического осмысления.

В-третьих, практика изучения данного вопроса и советского, и постсоветского периода нередко сталкивалась с проблемой уже методологического характера, разрешение которой оказывалось равно трудной как для его апологетов, так и для его «критиков». Речь идет о том, что подходы, как первых, так и вторых, нередко исходят из «априорной установки», согласно которой исследователь из массива отобранных им единичных фактов путем абстракции сначала извлекает общие признаки (у каждого они свои) соцреализма, а затем фиксирует их неким «общим понятием», которое, по выражению Э.В. Ильенкова, в действительности является лишь термином, выражающим исходное интуитивное представление[122].

Попытка ограничить научный анализ понятия соцреализма лишь описанием и оценкой его художественных эмпирий, ориентированных на иллюстрирование исходных установок, либо делает такой подход неполным, либо редуцирует его к идеологеме. Это в свою очередь блокирует научное понимание, как само содержания проблемы соцреализма, так и значения культурного наследия его искусства.

В-четвертых, в поле научного исследования вторгается и другой фактор, который приходится учитывать в любом случае — это не угасающий и, более того, заметно растущий в последнее время интерес к советскому искусству, причем не только в России, но и за ее пределами. Влияние данного обстоятельства на исследовательскую ситуацию подчеркнуто, в частности, в работах А.И. Морозова: «Но “радиоактивная масса” сталинского искусства сохраняет способность излучать помехи в поле ее научного осмысления еще на десятилетия. Не с этим ли связана удивительная несогласованность способов интерпретации “соцреализма”, которые образуют, а точнее, все еще не образуют, — традицию его изучения?»[123].

В-пятых, заметно проявляющийся в последнее время интерес к теме искусства и метода соцреализма сделал это понятие предметом живых обсуждений, но в первую очередь в рамках публицистического, искусствоведческого и культурологического, а не философского дискурса. Такое обстоятельство обязывает представителей академической стороны включаться в развивающийся ход обсуждения данного предмета на основе диалога с ранее уже представленными позициями, различающимися в том числе и дисциплинарными подходами.

В силу этого история исследования данного вопроса на его современном этапе, характеризующаяся доминированием междисциплинарного формата его обсуждения, обязывает, в свою очередь, его академических представителей, не утрачивая теоретической высоты и соответствующего языка, быть в то же время более открытыми и диалогичными ко всему иному в данной дискуссии (идеологии, методологии, языку). В связи с этим актуальным становится следующее предупреждение А.И. Морозова: «Но если вы пишете “историю искусства” в полном смысле слова, а не создаете нужную версию истории для нужных людей и определенных надобностей, то вы, как минимум, не имеете права исключать из поля своего рассмотрения проблемы и факты, которые не согласуются с вашей идеологией»[124].

Вот почему, исследуя феномен соцреализма и подчеркивая противоречивую сращенность данного метода с партийно-идеологическим диктатом, мы считаем необходимым, показать его бинарную природу и, более того — его «основное течение» (как и в советской культуре вообще), находящееся в глубоком противоречии с практикой идеологического подчинения художника.

Этим и обусловлена актуальность диалектического метода применительно к исследованию данного вопроса, ибо культурно-практический дискурс соцреализма можно понять прежде всего через выявление различий, «доходящих до противоположности и прямого противоречия между отдельными «случаями»[125].

На наш взгляд, гносеологическая особенность проблемы соцреализма заключена в следующем: с одной стороны, в современной литературе (как советской, так и постсоветской) на описательном уровне данный метод представлен настолько подробно, что, казалось бы, почти не остается никаких научных перспектив открытия в нем хоть какого-то нового содержания. С другой стороны, на эмпирическом уровне попытка привести достаточно широкий круг примеров проявления этого «партийного императива» в художественной культуре оказывается не такой уж простой. Это обстоятельство подчеркивает и В. Ванслов: «Да и сами произведения, отразившие культ личности Сталина, канули в Лету. С середины 50-х годов они не выставляются, не воспроизводятся, не пропагандируются»[126].

Причем что любопытно, примеры превращенных форм соцреалистического искусства найти значительно проще, чем примеры форм адекватных социально-творческим началам соцреализма.

Получается, что на абстрактном уровне соцреализм как явление с подробным описанием его свойств и признаков «схватывается» гораздо легче, чем на конкретном. Это подчеркивает и В. Воздвиженский: «Тут мы вступаем в область странную. Уже более полувека соцреализм считается основным методом советской литературы — и тем не менее остается чем-то неосязаемым, скорее мифом, чем реальной эстетической категорией»[127].

Но ведь если существуют превращенные формы какого-то феномена, то это означает, что есть и сам феномен, причем (что важно) и в своем не адекватном виде, по отношению к которому превращенные формы выступают его производными.

Но почему же тогда не превращенная сущность искусства соцреализма улавливается с таким трудом, тем более, если речь идет не о каком-то единичном его явлении, а о целой художественной тенденции советской культуры?

Если не превращенная сущность искусства соцреализма номинально существует, но при этом она не может быть выражена через набор абстрактно-общих признаков, не означает ли это, что ее природа имеет конкретно-всеобщий характер? На наш взгляд, именно в силу этого выявление конкретно-всеобщей природы соцреализма в отличие от легко выявляемых общих черт его превращенных форм представляется более сложной задачей, решение которой, однако, окажется весьма конструктивным.

Кстати, противоречие между сущностью и явлением соцреализма было подмечено еще в докладе И. Эренбурга на Первом съезде советских писателей: «Наши критики сделали бы куда более полезное дело, если бы... занялись теорией современной прозы, проблемой нашей поэтики, всей совокупностью того, что мы называем — еще не видя при этом точных контуров, но чувствуя всю грандиозность явления — социалистическим реализмом»[128].