Febris erotica. Любовный недуг в русской литературе

То, что эмансипационные усилия Кирсанова обусловливают его медицинскую методологию, несколько менее очевидно в эпизоде с Катей Полозовой, но и здесь мы видим, как процесс диагностики оборачивается пропагандой радикальных идей (вспомним его речь о свободе): другими словами, он одновременно лечит, воспитывает и освобождает девушку[304]. Отказ Кирсанова от традиционного тропа «разговор с отцом» следует рассматривать в том же ключе: писатель подрывает традицию с целью провозгласить «новую мораль» радикалов, при которой семейный авторитет должен быть низложен, чтобы человек (особенно женщина) стал действительно свободным. Примечательно, что именно способность Кати скрыть от отца истинную причину своего недуга служит Кирсанову доказательством силы ее характера, что он с удовлетворением отмечает во время консилиума. Катя никогда не восстает против отца, как Вера Павловна против матери, просто потому, что старый Полозов вызывает у читателя симпатию: это вовсе не деспотичный родитель, а, скорее, излишне снисходительный и упрямый. Вместо этого освобождение Кати от семейного влияния (и окончательное излечение от меланхолии) происходит более опосредованно – когда ее отец разоряется, девушка освобождается от груза его богатства, а затем и от фальшивых поклонников. Усилия Кирсанова по лечению/ воспитанию/освобождению оправдывают себя, когда Катя вступает в ряды «новых людей»: она сближается с Верой Павловной, открывает аналогичный кооператив и выходит замуж за Лопухова, который в конце романа вновь появляется в образе американца русского происхождения Чарльза Бьюмонта.

Склонность Чернышевского преуменьшать значимость и эффективность научных исканий и медицинских вмешательств своих персонажей также может объяснить преобладание психологического подхода к любви как болезни над медицинским, более ожидаемым в контексте эпохи. Нейтральная, объективная позиция идеального ученого или врача, которую отстаивали французские натуралисты, была чужда радикальной программе Чернышевского по активному преобразованию действительности[305]. Психологическая модель более привлекательна для него, поскольку позволяет фигуре «доктора» оказывать глубокое влияние на сознание человека и его жизнь в целом. И именно поэтому эта модель не появляется в романе в чистом виде, хотя автор сохраняет решающую роль медицинского работника в диагностике и лечении болезни. Функция врача, обращающегося к психике, а не к телу, любопытным образом аналогична функциям священника, которого традиционно воспринимали как «духовного врача», и продолжали так называть в публицистическом дискурсе 1860-х годов в противовес «врачу плоти»[306]. Преобладание психологического подхода к лечению душевного расстройства можно рассматривать как еще одно проявление религиозной основы романа и его политической программы, уже установленной в исследованиях Чернышевского[307].