Febris erotica. Любовный недуг в русской литературе

«Экспериментальный роман» à la russe

Триумф психологической модели у Чернышевского, однако, не абсолютен и даже несколько обманчив. Несмотря на то что Кирсанов отвергает медицинский подход, лечение Кати Полозовой в более широком смысле соответствует его клинической практике, о которой в романе говорилось ранее. Тогда мы узнали, что Кирсанов не занимался медицинской практикой, хотя и проводил много времени в больнице. Он утверждал, что «работает для науки, а не для больных», и берется только за особо трудные случаи (каким оказалась болезнь Кати). Сотрудники больницы успокаивали безнадежного пациента, заверяя, что этот доктор – «мастер», и, что важно, внушали, что он «и как есть, отец» [Чернышевский 1939–1953, 11: 147]. Профессиональная репутация Кирсанова, таким образом, охватывает не только его научные и медицинские знания, но и указывает на «отцовскую» роль, которую он взял на себя в случае с Катей. Его техника наблюдения за больными и разговора с ними, использованная при постановке диагноза Полозовой, также считается основной методологией клинической медицины.

Однако, что важнее всего, сам Кирсанов определяет свой научный метод как экспериментальный: «я не лечу, а только наблюдаю и делаю опыты» [там же]. И действительно, Кирсанову удается поставить диагноз Кате Полозовой и вылечить ее именно через серию поэтапных экспериментов. Он начинает с гипотезы о том, что ее болезнь имеет духовное происхождение – скорее всего, это любовная болезнь, – и проверяет это предположение во время их разговора, который представляет собой тщательно продуманный набор провокаций и ловушек[308]. Метод лечения Кирсанова-доктора также в значительной степени зависит от наблюдательных способностей и экспериментальных навыков. Гипотеза, которая проверяется (или, скорее, подтверждается) в этом эксперименте, – его теория рационального эгоизма. Кирсанов убеждает Полозова разрешить Кате обручиться с Соловцовым, чтобы выиграть время и остановить развитие болезни, уверенный, что девушка сама поймет, какой на самом деле подлец ее избранник. В соответствии со своими утилитарными принципами Кирсанов предполагает, что его пациентка не будет упорствовать в стремлении к тому, что ей самой не полезно и не выгодно: «Почему вы не надеетесь на рассудок вашей дочери? Ведь она не сумасшедшая? Всегда рассчитывайте на рассудок, только давайте ему действовать свободно, он никогда не изменит в справедливом деле» [там же: 299]. Оптимистическая вера Кирсанова в человеческую рациональность явно противоречит традиционной романтической концепции любви как иррациональной силы, своего рода безумия, и не может убедить упрямца Полозова.

Затем, чтобы добиться согласия отца на помолвку, Кирсанов ставит другой эксперимент: он манипулирует консилиумом знаменитостей (которых автор называет «куклами» в руках молодого, дерзкого доктора), заставляя их прийти к выводу, что состояние пациентки безнадежно и лучше умертвить ее дозой морфия, чем позволить страдать. Эксперимент достигает своего апогея, когда это заключение сообщается Полозову, который до этого утверждал, что скорее даст Кате умереть, чем позволит ей выйти замуж за Соловцова, но теперь сталкивается с перспективой того, что его дочь убьют на его глазах и с его одобрения. Этот кульминационный момент акцентирует внимание на взгляде Кирсанова и подчеркивает его роль стороннего (хотя и неравнодушного) наблюдателя и постановщика этого довольно рискованного эксперимента: в течение двух минут, пока старик пытался осознать новость, «Кирсанов смотрел на Полозова с напряженным вниманием: он был совершенно уверен в эффекте, но все-таки дело было возбуждающее нервы» [там же: 301–302]. Как и следовало ожидать, Полозова «хватило, как обухом по лбу», и он согласился на брак.

Эта уловка спасает жизнь Кати, но не избавляет ее от возможной нравственной угрозы стать женой недостойного человека. В соответствии со своей ролью врача/просветителя/эмансипатора, Кирсанов, конечно, не может бросить дело Кати даже после улучшения ее физического состояния: «надобно было… помогать Катерине Васильевне поскорее выйти из ослепления» [там же: 303]. Теперь его задача состоит в том, чтобы показать, что брак с Соловцовым не может принести ей счастья. И снова Кирсанов полагается исключительно на рациональную оценку ситуации Катей: «Если Соловцов так дурен, как вы описываете, – и я этому совершенно верю, – убеждает он Полозова, – ваша дочь сама рассмотрит это» [там же]. Для этого Кирсанов искусственно создает ситуации, которые заставляют Катю осознать истинную природу ее возлюбленного, и эксперимент приводит к успешному результату:

Теперь он [Кирсанов] сел в группе, которая была около нее и Соловцова, стал заводить разговор о вещах, по которым выказывался бы характер Соловцова, вовлекал его в разговор. Шел разговор о богатстве, и Катерине Васильевне показалось, что Соловцов слишком занят мыслями о богатстве; шел разговор о женщинах, – ей показалось, что Соловцов говорит о них слишком легко; шел разговор о семейной жизни, – она напрасно усиливалась выгнать из мысли впечатление, что, может быть, жене было бы холодно и тяжело жить с таким мужем [там же: 305].

Вскоре Катя сама берет на вооружение экспериментальный метод и начинает испытывать Соловцова, «как вчера испытывал его Кирсанов». Когда же, разочаровавшись в женихе, она решает отложить свадьбу, Кирсанов предлагает провести решающий тест (или, скорее, эксперимент) – объявить об этом решении Соловцову и понаблюдать за его реакцией на возможность потерять выгодную партию. После того как Соловцов предсказуемо проявляет низость и подлость, Катя окончательно разрывает с ним отношения. Таким образом, искусный эксперимент Кирсанова, проведенный в реальной жизни, дважды излечивает Катю: сначала от любовной тоски, вызванной разлукой с Соловцовым, а затем от любви к недостойному объекту[309].

Экспериментальный метод был небезызвестен медицинской (и литературной) традиции любви как болезни: в конце концов, наблюдение за физиологической реакцией пациентов на объект любви – метод, описанный Плутархом и Авиценной, – есть не что иное, как проверка гипотезы с помощью эксперимента в реальной жизни. Однако более вероятно, что увлечение Чернышевского проведением опытов проистекало из экспериментальной ориентации науки того времени – подхода, наиболее систематически продвигаемого тем же Клодом Бернаром, который в романе так высоко оценивает научную работу Кирсанова.

Знаменитая теоретическая работа Бернара по научной методологии «Введение к изучению опытной медицины» вышла в 1865 году (через два года после публикации «Что делать?») и быстро добралась до России, где оказала большое влияние (эта книга была у Достоевского, и, как утверждают исследователи, в «Братьях Карамазовых» писатель также рассматривал вопросы научного метода)[310]. Однако это была не первая работа Бернара по экспериментальному методу, ей предшествовали двухтомные «Лекции по экспериментальной физиологии применительно к медицине» (1854–1855)[311]. Учитывая частое появление имени ученого на страницах романа и заинтересованность Чернышевского в обсуждении вопросов физиологии, можно предположить, что русский писатель был знаком с теоретическими идеями Бернара, по крайней мере понаслышке[312]. И хотя Чернышевский никогда прямо не объявлял экспериментальный метод Бернара своей эпистемологической или литературной моделью, как это сделал Э. Золя в «Экспериментальном романе» (1880), он явно перенял этот подход для «Что делать?».

В своем трактате Бернар проводит различие между наблюдательными и опытными науками (хотя и подчеркивает взаимосвязь обоих методов). Не всякая наука может быть опытной, объясняет он; в астрономии, например, объект исследования находится слишком далеко и поэтому может только наблюдаться – состояние небесных тел не может быть изменено экспериментатором: «Именно в этом, в возможности для исследователя действовать на явления, заключается различие, отделяющее опытные науки от наук, называемых наблюдательными» [Бернар 2010: 22]. Для Чернышевского в экспериментальном методе важнее не столько его детерминизм, сколько потенциальное влияние на реальность, которое он предполагает («…как скоро условие явления один раз узнано и выполнено, – утверждает Бернар, – явление должно всегда и необходимо воспроизводиться по воли экспериментатора» [там же: 86]. И действительно, как Чернышевский, в отличие от Герцена, меньше думает о причинах и больше о том, что делать, так и экспериментальный научный метод, в интерпретации Бернара, ставит вопрос не почему, а как. Мы не знаем, почему опиум усыпляет нас, но если мы знаем механизм сна и знаем, как опиум нас усыпляет, мы можем предотвратить или вызвать сон, «и мы в состоянии будем действовать на явление и управлять им по своему произволу» [там же: 107]. Очевидно, что именно идея изменения реальности и чувство контроля, которое испытывает экспериментатор, сделали экспериментальный метод столь привлекательным для радикальной программы Чернышевского[313]. Идея контроля, более того, присуща самому понятию эксперимента, согласно определению Бернара: «Этот-то род поверки, посредством разсуждения и фактов, и составляет, собственно говоря, опыт, и это единственный прием, который мы имеем, чтобы изучить природу вещей, находящихся вне нас» [там же: 6].

Идея самообразования через эксперимент, ключевая для определения Бернара, в романе Чернышевского менее заметна из-за тенденции представлять процесс приобретения знаний его героями как беспроблемный. Если Катя Полозова в результате эксперимента действительно узнаёт о Соловцове то, чего не знала раньше, то Кирсанов, ставя свои многочисленные опыты, не приобретает новые знания, а добивается практического результата, действуя на основании уже подтвержденного им предположения (даже проводя самый опасный эксперимент с Полозовым, он «был совершенно уверен в эффекте»). Поэтому все опыты в романе неизменно успешны: будь то эксперимент по освобождению женщин, созданию социалистического кооператива или построению идеального общества.

В целом, как я уже замечала, положительные герои Чернышевского достаточно легко приобретают знания – они либо уже им обладают, либо, если чего-то не знают, то очень быстро выясняют без особых сомнений и неуверенности[314]. Когда Вера Павловна страдала из-за любви к Кирсанову, «никто не замечал ничего» или приписывал ее бледность какому-то «легкому нездоровью», но Лопухов точно понимал, в чем дело: «…он и так знал [всю ситуацию], ему и смотреть-то было нечего» [Чернышевский 1939–1953, 11: 190]. Если в романе Герцена «легенькая горячечка» Круциферской ввела в заблуждение врача, ее мужа и ее саму, то в книге Чернышевского Лопухов обладает всей полнотой знаний; сокращенная конструкция – «он и так знал» – еще больше подчеркивает всеохватность его осведомленности. Примечательно, что вторая часть предложения («ему и смотреть-то было нечего») отвергает визуальный канал получения знаний как излишний и второстепенный: в отличие от Толстого, Чернышевский явно отдает предпочтение логическим и вербальным средствам познания перед силой взгляда[315]. Кирсанов, оценивая состояние Кати, тоже сразу приходит к правильному выводу без какого-либо обширного визуального или тактильного осмотра (обратите внимание на формулировку, аналогичную той, что описывает знания Лопухова: «Кирсанову нечего было много исследовать больную»).