Лес

* * *

Генри трясет меня.

— Ты должна проснуться.

Мне требуется мгновение, чтобы точно вспомнить, кто он, почему он здесь и почему я всё ещё слышу писк из своего сна. Ещё один момент, чтобы осознать, что это мой будильник, и что он, вероятно, уже давно пищит. Если мама зайдёт проведать меня и увидит здесь Генри, мне конец. Засуньте меня в гроб и сделайте надгробную плиту с надписью: «У неё в комнате был мальчик, поэтому мать убила её. Пусть это станет уроком для всех».

— Эта твоя проклятая машина не останавливается…

Я отталкиваю его и хлопаю ладонью по кнопке отключения, затем щёлкаю выключателем рядом с ней. Часы показывают 6:52. Он звенит уже последние семь минут. К счастью, я слышу, как трубы лязгают в стенах — мама принимает душ. Вряд ли она слышит.

Я откидываю голову на подушку со стоном. Я засиделась допоздна, думая о работе, которая не должна требовать особых размышлений (патрулировать лес, поймать путешественника, отправить его обратно), и теперь мой мозг кажется липким, как будто он отслаивается от моего черепа и двигается обратно на место.

Генри берёт часы и переворачивает их.

— Что это за адское приспособление?

— Это будильник, — говорю я, мой голос глубокий и скрипучий ото сна. — Он тебя будит.

Он ставит его обратно.

— Очевидно, нет.

Я показываю ему язык, и он поднимает брови.

Я жду, пока мама выйдет из душа, затем проскальзываю в ванную с крошечной косметичкой, которую она купила для меня в средней школе, её содержимое практически нетронуто. Я работаю быстро, покрывая лицо пудрой, чтобы казаться бледнее, чем я есть на самом деле, и прислушиваясь к движениям мамы.

Когда я возвращаюсь в свою комнату, телевизор включен. Генри смотрит «Спасённые звонком»[6].

— Мне кажется, я начинаю понимать ваш жаргон, — говорит он мне.

— Хорошо.

Хотя на самом деле это не так. Если бы я правильно выполняла свою работу, ему не нужно было бы понимать мой «жаргон». Он вернулся бы в восемнадцатый век и жил бы своей жизнью, как ему и полагалось.

Вообще-то, он был бы мёртв.

От этой мысли у меня сводит живот. Что я говорю? Он мёртв. Я могла бы отвезти его сегодня в Брайтоншир, и мы могли бы вместе посмотреть на его могилу. Просто потому, что он сидит в моей комнате, смотрит телевизор и носит мою футболку, это не значит, что он часть моего мира. Ему нужно вернуться, прожить свою жизнь и умереть так же, как и все остальные.

Я стараюсь не думать об этом долго — это слишком болезненно для семи пятнадцати утра.

— Например, — говорит Генри, — у тебя классные бриджи.

Я улыбаюсь.

— Брюки. Не бриджи. И это пижамные брюки, если быть более точным.

— Ах.

Он смотрит на мои ноги, и, хотя я знаю, что его интересует только ткань, я чувствую, что должна прикрыться.

— Па-джа-мас.

Это слово звучит странно на его языке, но, с другой стороны, так круто.

— Мы будем работать над этим, — говорю я.

Я говорю Генри подождать в комнате и не шуметь, а затем медленно спускаюсь по лестнице. Я морщусь при каждом шаге, прикрывая глаза рукой, как будто солнечный свет, льющийся через окна, причиняет физическую боль. Мама на кухне ест булочку с отрубями, собирая бумаги в свой портфель. В ту секунду, когда она видит меня, её глаза расширяются.

— Винтер? С тобой всё в порядке?

— Я не очень хорошо себя чувствую, — говорю я, падая на табурет у острова.

Мама хмурится и кладёт руку мне на лоб.

— Ты не чувствуешь, что у тебя жар.

Но я, должно быть, хорошо постаралась выглядеть жалкой, потому что она похлопывает меня по спине и говорит:

— Иди спать. Я позвоню в школу и скажу им, что ты сегодня будешь дома по болезни.

— Нет, я могу пойти…

Я устраиваю большое шоу, пытаясь встать, моя голова болтается на плечах, как будто она вот-вот отвалится.

— Не будь смешной, — говорит мама, прогоняя меня обратно. — Хочешь, я позвоню Джо и спрошу, сможет ли он патрулировать за тебя сегодня утром?

— Нет!

Последнее, что мне нужно, это чтобы Джо пришёл, пошарил вокруг и обнаружил в нашем доме путешественника, произносящего такие слова, как «круто» и «электричество».

Мама моргает.

— Я имею в виду, нет, не беспокойся об этом. Я могу позвонить ему. Ты же не хочешь опоздать на работу.

Она смотрит на часы.

— Ты будешь в порядке здесь одна? У меня целое утро лекций и несколько студенческих собраний во второй половине дня, но я могла бы прийти домой к обеду и приготовить тебе суп…

— Всё в порядке, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал хрипло. — Думаю, я всё равно буду спать весь день. Я знаю, где мы храним еду, если я проголодаюсь.

— Ты уверена?

Я киваю.

— Хорошо, — говорит она, закрывая крышку своего термоса. — Поспи немного, детка.

— Спасибо, мама.

Я поднимаюсь по лестнице, как девяностолетняя старуха, медленно и уверенно. Я горжусь своим представлением — я не симулировала болезнь с пятого класса, и я сомневалась, что смогу справиться с этим. Но в наши дни у мамы не так много возможностей нянчиться со мной, и она, вероятно, просто в восторге от того, что я посоветовалась с ней о своём решении вообще остаться дома, вместо того, чтобы напрягаться в школе, как обычно. Я пишу Мер и сообщаю ей, что остаюсь дома по болезни и не смогу заехать за ней.

Она отвечает: НЕЕЕЕТ. Ты не можешь быть больна!!! Сегодня вечером футбольный матч, и Тревор БУДЕТ ТАМ.

Конечно, он будет там. Он же в футбольной команде. Я борюсь с усмешкой, когда пишу ответное сообщение: Я очень больна. Я не думаю, что смогу прийти.

Мер: БУ.

Я: Прости.

Мер: Ты должна, по крайней мере, попытаться добраться до костра, так как он будет прямо по соседству.

Я: Что ты имеешь в виду?

Мер: Брайан Феррис разводит костёр у себя на заднем дворе. Он твой сосед, верно?

Я хмурюсь. Брайан Феррис ещё больше отшельник, чем я. Я бы никогда не подумала, что он пригласит всю школу к себе домой на костёр. Мне придётся приглядеть за этим. Убедиться, что никто не приближается к моему заднему двору.

Я: Да, он мой сосед. Хотя я не знаю, получится ли у меня это сделать.

Мер: Ну, ПОПРОБУЙ. Возможно, это твой единственный шанс заполучить пару на бал выпускников.

Я: Ой. Действительно ли это необходимо?

Мер: Правда причиняет боль.

Мама уходит в семь тридцать. Я стираю пудру с лица и быстро переодеваюсь для утреннего патрулирования. Я провожу Генри в папин кабинет, напоминая ему, чтобы он возвращал всё на свои места. Я приношу ему чашку кофе и клубничные печенюшки, которые, по его словам, являются самым вкусным блюдом, которое он когда-либо ел.

Я хватаю свою куртку из прихожей на тот случай, если на улице наконец-то будет похоже на октябрь, но не повезло. Воздух уже напоминает августовское утро, несмотря на то, что до Хэллоуина осталось всего две недели, и влага скользит по моей коже, когда я направляюсь в лес.