Время между нами

— Ну и? — Ее глаза расширяются, и вся она выглядит так, словно вот-вот лопнет от любопытства. — Начинай же! Расскажи мне, как прошла эта неделя. Было что-нибудь интересненькое?

В ответ я слышу свой голос:

— Все было, как обычно, хорошо. — Я снова смотрю на разделочную доску, нож впивается в моцареллу, и я наблюдаю, как на дереве скапливаются кусочки сыра.

— А что у тебя? Как прошел день? — Я спрашиваю это очень писклявым и каким-то неестественным голосом.

Стараюсь не смотреть на нее, но краем глаза замечаю, что она беспокойно ерзает на стуле, будто не знает, куда себя деть, проходит пара секунд прежде, чем она начинает говорить.

— Ну перестань! — говорит она наконец. — Не может быть, чтобы моя очередь наступила вот так быстро.

Она встает, чтобы проверить соус, и снова подпевает под музыку. Перемешав его, возвращается на свое место за столом.

— Ну же! — повторяет она с лучезарной улыбкой, в ее голосе слышится мольба. — Должно же было быть хоть что-нибудь интересное.

Мне так хочется рассказать ей правду. О том, как один парень исчез прямо у меня на глазах. О том, что я чуть не получила замечание за первое в моей жизни опоздание. О том, как я шла домой из школы пешком, потому что я и моя лучшая подруга не разговаривали друг с другом. О том, что сейчас в моей сумке лежит карандаш, который вовсе не должен быть важен для меня. Я очень хочу рассказать ей, что ничто на этой неделе не прошло «как обычно», и уже одно это безумно интересно. А больше всего мне хотелось рассказать ей о парне, который оказался в центре всех этих событий, чтобы она могла спросить меня, симпатичный ли он, а я бы в ответ покраснела и просто кивнула. Но вместо этого я продолжаю смотреть на разделочную доску и говорю:

— Я получила пятерку за работу по анатомии, с которой ты помогла мне на прошлой неделе.

Она натянуто улыбается мне.

— О! Что ж…это хорошо. — Все еще чувствую, как она наблюдает за мной, надеется, что я расскажу еще что-нибудь, а я выжидаю удобный момент, чтобы можно было перевести разговор на нее. Спустя несколько минут слышу, как она начинает барабанить пальцами по стойке. И вот, наконец, когда повисшее молчание становится для нее невыносимым, она выпрямляет спину.

— Ладно, давай я, — говорит она и начинает рассказывать длинную историю об одной из медсестер, которую поймали целующейся с фельдшером в отделении скорой помощи.

Проходит пятнадцать минут, и я слышу, как открывается и закрывается входная дверь.

— Я дома! — кричит папа из холла. Он входит в кухню в тот самый момент, когда мы с мамой, стоя бок о бок у барной стойки, уже выкладываем листы лазаньи, соус и сыр в сотейник.

— Привет, Анни. — Он наклоняется и целует меня в макушку.

— Привет, пап. — Я вынимаю свои липкие от сыра и помидоров пальцы из лазаньи и машу ему.

И прежде, чем он успевает сделать еще один шаг, мама поворачивается к нему и берет его лицо в свои перепачканные соусом ладони.

— Привет, милый.

Папа отступает на два шага назад, ярко-красные ладони отпечатались на его щеках, мы обе смотрим на него широко раскрытыми глазами и ждем его реакции. А он просто застыл, ошеломленный. Затем качает головой и целует маму в нос.

— Пойду, умоюсь, — говорит он.

— Да уж, иди, умойся, — отвечает мама сквозь смех, и мы обе смеемся от души, завершая наше творение горкой тертого сыра. Блюдо отправляется в духовку, мама идет в душ, а я устало плетусь в свою комнату, чтобы заняться домашним заданием.

Плюхаюсь на ковер и открываю рюкзак. В маленьком переднем кармашке нащупываю карандаш, именно там, где я его и оставила, среди кучи фантиков. Кручу его в руке, между пальцев, точно так же, как это делал Беннетт сегодня утром, когда я вошла. Я закрываю глаза и вспоминаю, как он улыбался мне, когда протягивал карандаш. И начинаю обдумывать план, как бы мне его теперь вернуть.