Мать Сумерек

* * *

Бану и Маатхасу постелили в зале.

— Интересно, что он тут забыл? — спросил Маатхас, едва они остались наедине.

— Это имеет значение сейчас? — улыбнулась Бану, подсаживаясь к мужу ближе. — Не хочу о нем думать.

— Я тем более, — согласился Сагромах, обхватывая Бансабиру за плечи. Несмотря на тепло, от прикосновения кожа женщины покрылась мурашками, и Маатхас встревожился. Молча подтянул к себе один из пледов из войлока, принесенных на случай, если шкуры будут давить на грудь, обернул плечи супруги. Мазнул носом по виску, поцеловал над ухом. Праматерь Всеблагая, сколько времени ни проходит, а сердце у него по-прежнему вот-вот выпрыгнет из груди.

— Это точно, — заметила Бансабира, и теперь Маатхас понял, что обронил мысли вслух.

Как когда-то давным-давно, что и не вспомнишь сейчас наверняка, в склепе дома Яввуз накануне сорокоднева по Сабиру Свирепому, оговорилась сама Бану. Маатхас взял её лицо в ладони.

— Тогда, в склепе, — он на миг прикрыл глаза, — ты сказала, что я вру.

— Прости, — выдохнула Бансабира, отводя глаза. — Если сейчас оглянуться и вспомнить, насколько я была дурой…

Сагромах приложил палец к губам Бансабиры, качнул головой.

— В тот день, Бансабира, ты впервые сказала мне «ты».

У Бану перевернулось сердце.

— В тот день ты впервые назвал меня «Бану», и я поняла, что никогда, никогда, — подчеркнула она, положив руки поверх ладоней на своих щеках, — никогда, Сагромах, не смогу оттолкнуть тебя.

Он вдруг насупился, блуждая взглядом в глазах жены, потом просиял и с восторгом исторг:

— Всеблагая, Бану! Ты ведь и правда никогда… никогда с тех пор не отвергла меня.

Бансабира молча разулыбалась.

— Быть не может! Погоди! — Маатхас непроизвольно обхватил голову Бану крепче. — Это значит, что если бы я не был таким нерешительным и так не тянул…

Бансабира расхохоталась, отпустив руки Сагромаха. Потом распрямилась, коснулась его плеч и открыто сказала:

— Са, я ни разу не соврала ни тебе, ни себе в том, что касалось нас. Когда ты вытащил меня из осады и сказал все то, что сказал тогда, я… я долго думала над твоими словами. И именно поэтому больше всего боялась встречи с тобой на похоронах отца. Потому что знала, что жизнь, которую ты спас — ты присвоил.

— Бану…

Она закрыла его рот пальцами.

— С того момента ты мог делать со мной что угодно, как угодно, где угодно — я не нашла бы сил сопротивляться.

Сагромах легонько, почти невесомо поцеловал приложенные к губам пальцы, затем поймал их горячей ладонью, второй рукой приобнял Бану за талию крепче, и заглянул в глаза.

— Милая, ты… — он, отец двоих детей, почему-то не мог произнести то, что хотел.

— Сагромах, ты сокровище, посланное мне Илланой, и я люблю тебя. Это все знают, — теперь Бансабира обхватила голову мужа, встала на шкуру на колени, расставив ноги по обе стороны от вытянутых его. Сагромах перевел глаза куда-то за плечо Бансабиры, глянул на входную дверь в зал.

— Ты ведь знаешь, что мы не одни, — спросил он, возвращаясь взором к жене. Та только кивнула.

— Но…

— Неважно! — чуть возвышаясь, она заглядывала в черные, ни на чьи непохожие глаза. — Это все так не имеет значения, Сагромах, — сказала Бану, и Маатхас услышал в её голосе слезы.

— Он увидит, — в бессмысленной последней попытке шепнул мужчина.

— Значит, пусть видит, — так же тихо отозвала Бану у самых губ мужа. — Пусть смотрит и умирает от зависти. Пусть…

Сагромах больше не ждал. Он обхватил талию Бану, с силой подтянув к себе, отчего у Бану с дыханием вырвалось шипение.

Сагромах рыкнул: она же ударилась спиной о борт сегодня, там наверняка приличный синяк! Он попытался открыть рот и что-то сказать, но Бану тут же качнула головой, прижалась плотней. Она любила мощь его рук. Маатхасу самому нравилось показывать, с какой легкостью он может взвалить на себя её ношу — и вынести всю. С тех пор, как он в их первую ночь обвинил всех мужчин, с которыми Бану имела дело прежде, в никчемности и слабости, он делал все, что мог, чтобы она верила: в нем достаточно сил, чтобы в любую бурю стоять впереди неё.

Сагромах целовал Бансабиру, как одержимый. Ненадолго отстранялся от губ, утыкаясь лицом в шею, позволяя Бану ерошить его волосы, улыбаться в них. Он жадно вдыхал потрясающий, родной аромат тела; руки прошлись по бедрам, охватывая властно, сошлись на ягодицах. На крепких, упругих ягодицах, пьяный от наслаждения подумал Сагромах. Боковые разрезы туники сейчас оказались как никогда кстати, позволяя мужчине быстрее задрать подол, обжечь и обжечься об обнаженную кожу.

— Са, — горячим облаком доверия выдохнула Бану у самого уха. Сагромаха встряхнуло.

Окрыленный, взволнованный, Маатхас потянул руки вверх, стаскивая с Бану одеяние. Сбросил в сторону. Прижался губами к ключицам, накрыл одной рукой грудь — округлую, не вскормившую ни одного ребенка — другой продолжал поддерживать женщину под спину. Повалил на пол и сорвался окончательно.

Она забыла стыд еще в самом начале их брака. Она забыла смущение за свои шрамы и несовершенства. Она давно забыла все, что было до него.