Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

— Коля — это брат мужа, я не успела тебе объяснить.

— Мне сказал мой… сказал Ларош!

Жюстен не знал, стоит ли произносить слово «отец», но с некоторых пор оно само собой слетало с губ — и все потому, что доктор Фоше и Корнелия так именовали мсье Лароша все две недели, что он провел на их попечении.

— Хорошо, что ты вообще жив! — сказала Мариетта. — Когда я увидела тебя на земле, с окровавленным животом, почитай мертвого, мне захотелось прикончить этого мерзавца! В тот вечер он меня отмутузил ни за что, ты, наверное, знаешь?

— Да, я слышал, как ты плакала в конюшне. Я потому и пришел. Хотел глянуть, что с тобой, и тут Ларош выстрелил.

— Жюстен, почему ты не донес на него жандармам?

— А ты, Мариетта?

— Ба! Как он стрелял, я не видела. Что бы ни сказала, судьи обвинят во вранье, потому что мсье Ларош — он в Гервиле хозяин, ведь и виноградники — его, и замок, и денег куры не клюют!

Жюстен откинулся на спинку шезлонга, прижался головой к полосатой ткани. На мгновение зажмурился, потом открыл глаза.

— Я знаю, он предложил тебе за молчание кругленькую сумму, — сказал он. — И ты молодец, что согласилась. Хотя бы не придется теперь стирать чужое белье. И одета ты элегантно, как горожанка.

— А, эта красота — чтоб съездить к тебе в гости, — отмахнулась Мариетта. — На ферме работа грязная, проще управляться в сабо и грубой юбке. Жюстен, скажи, ты на меня не в обиде?

Было видно, что ее это действительно беспокоит. Взгляды черных глаз Жюстена и орехово-карих — Мариетты, встретились. Потом юноша отвел глаза и… невольно залюбовался округлостью ее грудей, обтянутых тонким шелком.

— Обижаться на тебя невозможно, — сказал он искренне. — Нам есть что вспомнить, Мариетта. Но только мне лучше про это не думать, чтобы в голову не лезли всякие глупости… Ты такая румяная, белокурая, хорошенькая… Повезло твоему Бертрану!

От таких похвал дыхание у молодой женщины ускорилось. Из всех ее кавалеров Жюстен — единственный, кто думал о ее удовольствии и был нежен.

— Рассказала бы я тебе о своем муженьке, будь он неладен! — буркнула она. — Бертран — не чета тебе. Вечером залезет на меня, пару раз дернется — и спать!

— А Ларош? Ты говорила, он взял тебя силой.

— Старый развратник… Отказываешь — он прямо чертенеет! Я его так боюсь, что делаю, что скажет. Только теперь — шиш ему! Ноги моей в замке не будет! Жюстен, ты мне очень нравишься. За тебя мне надо было выходить! Но теперь поздно, у меня малыш, и назад ходу нет.

Это признание растрогало юношу. Он ласково провел пальцем по нежной коже на ее запястье.

— Ни о чем не жалей, Мариетта. Через недельку я уеду и больше не вернусь в Шаранту. Мне нечего предложить женщине. Ни дома, ни заработка! И я не хочу врать, только не тебе: мое сердце навсегда отдано Элизабет. Мы бы не смогли пожениться, потому что родня по крови, но перестать любить ее я не могу!

Мариетта надолго замолчала. Она приехала с тайной надеждой заманить своего давнего возлюбленного в дом и в последний раз предаться любви: стонать под его ласками, ощущать внутри себя и, наконец, испытать оргазм — обнаженной, в его руках. От сладких грез ее отвлекла Корнелия.

— Жюстен, мсье Ларош хочет с вами поговорить! — объявила она. — Я сообщила ему, что у вас гости, и он сказал, что подождет в гостиной.

Жюстен удивился. Они с помещиком не виделись с того самого утра, когда Ларош хлопнул дверью и уехал.

— Ларош? — изумилась Мариетта. — Не выслеживал же он меня! Теперь скажи, что он не дьявол во плоти! Хотели посидеть спокойно — явился!

— Тебе лучше уйти, Мариетта! — сказал юноша. — А завтра, если получится, приезжай еще!

— Нет, завтра у нас сенокос. Если не пойду на луг со всеми, Бертран разозлится и свекровь застыдит, я у нее и так лентяйка!

— Если мадам пожелает, она может подождать со мной на кухне, пока мсье Ларош не уедет, — предложила Корнелия. — Я варю очень вкусный кофе!

Мариетта, конечно, согласилась и, послав Жюстену воздушный поцелуй, посеменила следом за сиделкой. В этом игривом жесте он увидел обещание, и в нем моментально взыграло желание.

Гуго Ларош уехал. В этот раз хлопать дверью не стал: разговор с сыном прошел лучше, чем ожидалось. Он был доволен, он ликовал — так, что даже его изможденное лицо просветлело, разгладилось. Быстро оседлал своего Галанта и сразу за воротами пустил его крупной рысью. Едва ощутив под копытами земляную дорогу, жеребец пошел галопом.

Мариетта сразу же поспешила в сад. Жюстен был на ногах и помахал ей рукой.

— Что этому старому безумцу от тебя надо? — спросила молодая женщина, чуть ли не повисая у него на шее.

— Сейчас расскажу! Только пройдем в дом, Мариетта.

И он увел ее в комнату, которую ему отвел доктор, — скудно обставленную, но удобную. Любопытная Мариетта прошлась вдоль стен, разглядывая гравюры медицинского свойства, сунула нос за ширму, где были туалетные принадлежности, похлопала ладошкой по упругому матрасу.

— Узкая у тебя кровать, — посетовала она.

— Узковата. Зато можно лежа любоваться закатом и как солнце золотит листву магнолии. Кажется, что и она тоже — вся из золота.

— Ты красиво говоришь, Жюстен! Мне нравится!

Вся трепеща в предвкушении, Мариетта его обняла. Этого мужчину ей хотелось до дрожи, до крика. Жюстен наклонился и деликатно поцеловал ее в губы. У него много месяцев не было женщины, и возбудился он моментально.

— Только закрою дверь в коридор, — шепнула Мариетта. — А ты проверь ту, стеклянную, что ведет в сад. И шторы задерни! Твоя сиделка — дама с понятием, мешать не станет.

— Ты уверена?

— Она все про нас поняла! И говорит мне: мол, пойду поглажу белье. У них тут специальная комната есть, на другом конце дома. Жюстен, ты не бойся, я помню про рану!

— Она не болит совсем, зарубцевалась! — шепнул он ей на ушко.

— Помоги, да побыстрее! — попросила Мариетта, поворачиваясь к нему спиной. — Эти городские наряды — ни надеть на скорую руку, ни снять. Там крючочки расстегивай! -

Жюстен постарался на славу — и вот она, желанная полунагота! Под ситцевой полупрозрачной нательной сорочкой угадывались тяжеловатые груди с напрягшимися сосками. Не спешила Мариетта снимать и отделанные кружевом панталоны с застежкой между ног на пуговички. Шляпка и зонтик давно уже валялись на полу.

Жюстен уже мало что соображал, вся энергия его сосредоточилась в одной конкретной части тела. Он обнял Мариетту так, что та застонала, и стал осыпать поцелуями, все более жадными.

— Приляг-ка на постель, — сказала она, отстраняясь и ловя ртом воздух.

Он подчинился, взбудораженный, нетерпеливый. Она развязала шнурок на его полотняных штанах. Открылась небольшая аккуратная повязка на уровне талии.

— Бедный мой! — прошептала Мариетта, касаясь мужского живота губами.

Сноровистая в любовной игре, жадная до удовольствий, она вслед за ним забралась на кровать. Склонилась над Жюстеном, не сводившим с нее своих черных страстных глаз. Он тихо застонал от блаженства, когда она обхватила член рукой и стала ритмично сжимать. А потом оседлала его и замерла в экстазе, полузакрыв глаза.

Не помня себя от возбуждения, молодая женщина качнула бедрами взад-вперед

— медленно, сладостно. И закусила губу, чтобы не закричать. Жюстен не отставал: сжимал ей груди, подразнивал соски, подбрасывал ее на себе. Он сдался первым: в паху словно огнем обожгло.

— Ты! Ты! — шептала она, инстинктивно продолжая двигаться.

Наконец Мариетта улеглась с ним рядом, и Жюстен чмокнул ее в лоб, потом — в волосы.

— Не уезжай, — едва слышно попросила она. — С тобой так хорошо!

Жюстен, у которого после полученного удовольствия сердце выпрыгивало из груди, набрал в легкие побольше воздуха и только потом ответил:

— Мы сразу занялись делом, а поговорить есть о чем, Мариетта! Я еще не знаю, уеду или нет. Отец кое-что мне предложил, и, думаю, я соглашусь.

— Называешь Лароша отцом? Это что-то новенькое!

— Какая разница? Ты прекрасно знаешь, какая у меня была в детстве жизнь, уж Мадлен постаралась. Бывало, она меня лупит, а я мечтаю, как вырасту и отомщу… И вот она, моя родная мать, наказана! Мадлен умрет в тюрьме. А у меня есть шанс отыграться!

— Это как?

— Ларош может устроить так, что мне не придется возвращаться в часть, в Сент-Этьен. У него большие связи, и меня демобилизуют раньше срока. Кажется, он раскаивается — ну, из-за меня. Сама подумай: Ларош стареет, и он очень одинок. Хочет, чтобы я помогал ему управлять виноградниками, и не как прислуга — как хозяйский сын. У меня будет своя комната в замке, и он меня усыновит! Меня, у которого и фамилии-то никогда не было!

— Быть Ларошем — подумаешь, велика честь! — осадила его Мариетта. — Жюстен, твой папаша — негодяй каких мало и потаскун. Он чуть тебя не убил!

— Но сразу одумался! Доктор Фоше рассказывал, как все было. Ларош привез меня вечером в фаэтоне, и доктор сразу меня осмотрел. Ларош умолял его меня спасти, твердил, что я — его сын.

— Делай как хочешь, мне-то что! — отрезала молодая женщина, вставая. — А мне пора домой. Только помоги мне с этими треклятыми крючками!

Жюстен застегнул штаны, одернул на себе рубашку. И, помогая Мариетте одеваться, то и дело ее оглаживал.

— Разве ты не этого хотела? — шепнул он, целуя ее сзади в шею. — Я никуда не уеду, и мы можем встречаться. Кто мне запретит выезжать верхом по утрам или вечером, как тебе удобнее.

— Правда? Мы правда будем встречаться? Лучше — в охотничьем домике, что за дальней оградой. Жюстен, ты без пяти минут хозяйский сын, а не загордился… А я-то собиралась порадовать тебя подарком! Теперь ты будешь жить в замке, и он тебе ни к чему. Но все равно держи!

Из полотняной вышитой сумочки Мариетта извлекла фотокарточку. Элизабет стоит на замковом подъемном мосту!

— Она уже была у меня в кармашке фартука в тот вечер, когда старый псих в тебя выстрелил, — пояснила молодая женщина. — И все это время я ее храню.

— Спасибо, Мариетта! Я всегда буду носить эту фотокарточку при себе. Спасибо от всего сердца!

— А твое сердце отдано ей, — с горечью отозвалась Мариетта.

— Не огорчайся, я тебя тоже очень люблю. Мы могли пожениться, но судьба распорядилась иначе.

Он утешил подружку нежным поцелуем. Мариетта подобрала с пола зонтик и соломенную шляпку, с решительным видом выпрямилась и сказала:

— Все это женские глупости, Жюстен! Я рада, что ты не уедешь. Но мне надо торопиться, иначе пропущу дилижанс[20]!

— До свидания, моя прекрасная гостья! Скоро увидимся!

Они улыбнулись друг другу. За окном уже клонилось к холмам солнце.

Жюстен, проводив подружку, присел на край кровати и долго всматривался в фотографию, на которой Элизабет в своем белом, сшитом специально по случаю помолвки платье, кажется, о чем-то замечталась. И не мог налюбоваться — так она была прекрасна, и небесная голубизна ее глаз угадывалась, даже несмотря на оттенки сепии, в которых было выполнено фото. Как будто она снова рядом… Благо общих воспоминаний у них было предостаточно.

Они с Элизабет не пошли дальше поцелуев, легких, как касание птичьего крыла, но каждый раз, когда они осмеливались соприкоснуться губами, Жюстену казалось, что он в раю.