Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

— Будь счастлива, моя прекрасная, невозможная любовь! — прошептал он, целуя этот драгоценный клочок бумаги. Остров Эллис [21] , в тот же день, в два пополудни

Бонни, Элизабет и Жан вышли из иммиграционного бюро Соединенных Штатов, выполнив все необходимые формальности: прошли медосмотр, ответили на все вопросы, задекларировали деньги, какими каждый из них располагал. Оставалось сесть на паром, соединявший остров с нью-йоркским портом.

Капитан судна «Гасконь» их, похоже, поджидал, потому что, едва приметив, стал махать рукой.

— Мсье Дюкен, дамы! Не мог уйти, не попрощавшись. Желаю, чтобы на американской земле вы обрели свое счастье. Хорошо, что чиновники иммиграционного центра не стали вас задерживать.

— Странно, а нас с отцом в свое время высадили не здесь, а в Касл-Клинтон, — заметила Элизабет.

— Вы совершенно правы. В те годы «Шампань» прибывала в Касл-Клинтон, как и другие пароходы. Контролировали приезжих не так строго, было множество нарушений. А последние семь лет прибывающих в Америку принимает этот центр, более современный и располагающий специальными помещениями для пассажиров на карантине. Есть и огромная столовая, и спальни. Некоторых после долгого путешествия, зачастую в стесненных условиях твиндека, отправляют назад, на родину — если у человека сомнительное прошлое или серьезная болезнь.

— Слава Богу, нас это не коснулось! Все, кто болел на борту «Гаскони», поправились. Так что наши усилия не пропали даром! — порадовалась Бонни.

— Каждому мы выдали сертификат официального образца, составленный бортовым врачом, — подтвердил капитан. — Кстати, интересный факт: у острова Эллис есть и другое название — «Остров плача», или «Остров разбитых сердец». Как напоминание о тех, чьи надежды не оправдались, и кому пришлось вернуться в Старый Свет — в Ирландию, Германию, Италию.

— Если честно, я тоже немного заволновался, когда меня стали расспрашивать о наших планах заняться коммерцией, — сказал Жан Дюкен. — Если б не помощь переводчика, меня бы, наверное, тоже отправили обратно во Францию! Но как только я упомянул Эдварда Вулворта, нашу принимающую сторону, все устроилось наилучшим образом.

Элизабет их почти не слушала. Она всматривалась в лица медленно, вереницей проходивших мимо пассажиров третьего класса, которым вот-вот предстояло ступить на землю вожделенного Нового Света. Женщины принарядились как могли. Кто в шляпке, а кто и в простом головном платке, они тащили на себе тюки с постельным бельем, чемоданы, а многие — укутанных в одеяльца младенцев.

Мужчины несли багаж потяжелее, и их взгляды были устремлены на импозантное, похожее на замок здание, где располагались приемный зал, иммиграционная служба, больница и столовая.

«Какая судьба уготована этим несчастным? — задавалась она вопросом. — Они выглядят такими встревоженными, растерянными!»

Наконец она увидела Анри с детьми. Луизон держал сестричку Агату за руку. Девочка все еще была очень бледна и прижимала к груди тряпичную куклу.

— Извините, мне надо на минутку отлучиться! Я скоро! — воскликнула Элизабет и побежала навстречу своим подопечным.

— А вот и мы, мадам! — звонко поприветствовал ее Луизон, лучась улыбкой.

— Пришла поцеловать вас с Агатой на прощанье, — сказала молодая женщина.

Оба получили по поцелую в щеку, и вид у них при этом был чинный, серьезный. Молодой вдовец приподнял шляпу.

— Мы вам очень благодарны, мадам, за все, что вы для нас сделали! — сказал он. — Не знаю, какая судьба нам уготована в Нью-Йорке, особенно теперь, когда с нами нет жены!

— Желаю, мсье Моро, чтобы счастье вам улыбнулось!

К концу путешествия они узнали друг друга лучше. Элизабет рассказала Анри Моро, что муж ее погиб в шторм и как сложилась судьба ее родителей тринадцать лет назад, он ей — о своих планах.

— Нас есть кому приютить на первое время, — пояснил мсье Моро. — Престарелый кузен моей покойной жены управляет прачечной на Бродвее. Дела идут хорошо, он обслуживает театры и гостиницы. Обещал, что даст нам жилье, мне — работу.

Эта перспектива Элизабет успокоила. И все же, прежде чем попрощаться с детьми и их отцом, она поддалась спонтанному порыву:

— Если столкнетесь с трудностями, мсье Моро, приходите, не стесняйтесь! Я живу в Дакота-билдинг, на Манхэттене, в апартаментах Эдварда Вулворта. Это возле Сентрал-парка. Я вам охотно помогу, и мне будет приятно снова повидаться с Луизоном и Агатой! А, Бонни мне машет! Паром скоро отчаливает.

Удачи вам и детям!

Молодая женщина вздрогнула, когда почувствовала, что ей в карман жакета что-то положили. Луизон отступил на шаг, когда Элизабет повернулась к нему.

— Я отдаю вам назад оловянного солдатика, мадам! — сказал мальчик своим звонким голосом. — Вы подарили мне еще и юлу, зачем мне две игрушки? И это был ваш талисман, я не могу взять его себе.

— Спасибо тебе, Луизон! Ты очень добрый мальчик. Мы еще увидимся, обещаю!

Бонни звала Элизабет по имени, Жан уже готов был бежать и привести ее силой… Молодая женщина еще раз чмокнула детей в щеку и пошла к своим. На душе у нее было тяжело.В порту Нью-Йорка, через некоторое время

Мейбл, замирая от волнения, впивалась затянутыми в белое кружево пальцами в руку мужа. Среди сотен женских лиц они высматривали свою Лисбет, которая должна была прибыть на этом вот только что причалившем пароме.

— Эдвард, ты ее видишь? Ты видишь Лисбет? Она наверняка в светлом платье в цветочек, сегодня ведь так жарко! Чего они ждут, почему не спускают сходни?

— Дорогая, не стоит так волноваться! Возможно, она приедет на следующем пароме. Я же говорил, иногда иммигранты проводят на острове Эллис по многу часов. Жана Дюкена могли оставить на ночь, если он не ответил удовлетворительно на вопросы или если он болен.

— Не говори так! Не хочу об этом даже думать! Если придется ждать до завтра, я с ума сойду!

— А, кажется, я вижу Бонни! — радостно воскликнул мистер Вулворт. — Могу, конечно, и ошибаться, но…

— Где она? Скажи, умоляю! — потребовала супруга.

— Видишь ту пожилую даму в фиолетовом платье, с зонтиком? Бонни идет следом за ней! Да, я прав, это точно она!

— Слава тебе, Господи! Я ее вижу! Эдвард, помаши ей!

Вулвортов окружали толпы встречающих. Люди жались поближе к причалу, смеялись, перекликались. А еще — толкали друг друга и торговцев с тележками, нагруженными самыми разными товарами, которые работали тут же, на набережных. Было жарко, в порту пахло жареными во фритюре пирожками, жженым сахаром, потом и женскими духами. Пронзительные крики морских птиц то и дело пробивались через гул голосов и все остальные шумы.

— Лучше бы мы подождали в сторонке! — посетовал негоциант, которому такое оживление было в новинку. — А, наконец-то! Сходни спущены!

Первыми на берег спустилась группа мужчин в кипах — похоже, ортодоксальные евреи. Следом за ними — Бонни под руку с красивым мужчиной в светлом полотняном костюме.

— Эдвард, вот она!

Можно было и не уточнять: они оба смотрели на стройную молодую женщину в длинной темно-серой юбке и очень скромной черной блузке, с собранными в низкий шиньон волосами.

— Лисбет! Господи, это она! Эдвард, как наша девочка переменилась!

Глотая слезы, Мейбл бросилась навстречу своей обожаемой девочке, которую любила, как родную. Бонни и Жан шагнули в сторону, давая ей дорогу. Элизабет увидела, как приемная мать распахивает ей свои объятия, и ее восторженное лицо, и полные слез глаза.

— Ма! Милая моя ма, наконец-то я приехала! — слабым голосом проговорила она, пока Мейбл осыпала ее поцелуями, прижимала к сердцу. — Ма, если б ты только знала! Ричард погиб!

Больше ничего вымолвить Элизабет не смогла. Она просто стояла и упивалась переполнявшей Мейбл бесконечной нежностью, а та тоже плакала, не помня себя от счастья.

Подоспевший Эдвард услышал последние слова молодой женщины. Потрясенный страшной новостью, он обнял своих любимых жену и дочь.

— Едем! — сказал он. — Лисбет, наконец-то ты дома!