На поверхности

— Называй это культурной традицией, — ответила я, теребя в руках провод от наушников.

— Полагаю, ты должна рассказать мне, что это за проклятие.

— Женевьева заставила меня пообещать держаться от тебя подальше. Она сказала, что Кинкейды наделены дарами, которые делают нас уникальными, но каждый дар — это палка о двух концах.

Адам нахмурился.

— Обратная сторона исцеления — то, что после ты превращаешься в лед.

— Точно, — кивнула я. — Вот откуда я знаю, что она права во всем, что сказала, Адам. Что-то одной рукой дается, а другой забирается. Баланс.

— Почему твоей семье был дан дар знать, с кем ты должен быть, если ты не можешь быть с ним?

Вспомнив слова мамы, я твердо знала, что Адам не поверит ни единому ее слову.

Зачем ему это делать?

Он был рациональным.

Он был логичным.

Он не был цыганом.

А я? Я была, даже если совсем немного. Я знала, что мы могли сделать в нашей семье. Знала, даже больше, — боялась этого.

Тем не менее, Адам тоже должен был это знать. Более того, должен понять, почему я считаю, что моя мама права.

— Она сказала, что когда-то давным-давно одна из Кинкейд была настолько точна в своих предсказаниях, что судьба решила наказать ее за то, что она слишком много знала.

— Ты же не серьезно, — сказал он, нахмурившись.

Не вопрос. Заявление.

Закрыв глаза, я откинула голову на спинку сиденья.

— Я знала, что ты не поймешь. Вот почему я не стала тебе ничего объяснять, а просто сбежала из Бостона так быстро, как только смогла.

— Вот почему ты бросила меня? — прошептал он, уставившись на меня и сжав кулаки.

— Нечего было бросать, Адам, — ответила я. — Ты жил с Марией, вместе с ней воспитывал ребенка. У нас была та ночь, но я знала, что это все, что я смогу получить от тебя…

— До тех пор, пока не выпустят Каина. Ты должна была знать, что это дерьмовое шоу будет продолжаться только лишь до тех пор…

— Я никогда не думала, что ты разведешься, — ответила я, пожав плечами. И это было правдой. Я думала, Анна позаботится о том, чтобы они с Марией были связаны навсегда — в конце концов, Хосе был спонсором ее избирательного фонда.

— Ты ошибалась. Я пожертвовал достаточным количеством лет ради этого ублюдка. Ни за что, черт подери, я не вступил бы в этот брак, думая, что это будет навсегда.

— Ты никогда мне этого не говорил.

— Я-я просто думал, что ты знаешь, — сбивчиво сказал он, потирая лицо рукой. — Я думал, что это очевидно.

Услышав дрожь в его голосе, я была удивлена этому, несмотря на то что приняла правду того, что он говорил — он действительно думал, что я понимаю.

— Ты сказал, что срок давности…

— Да, но как только Каин выйдет, об этом не стоит беспокоиться, не так ли? Мне просто нужно было сохранить мир до тех пор, и я это сделал.

— Его выпустили в прошлом году, верно?

Он кивнул.

— Я собирался сделать это тогда, — ответил Адам на мой безмолвный вопрос. — Но затем Олимпиада и коронавирус… — он вздохнул. — Они сдвинули мой график на год. Я хотел, чтобы ты участвовала. Я не хотел мешать тебе, Тея. Я знал, сколько энергии и сил ты посвятила тренировкам, знал, что у тебя все равно не будет свободного времени для меня, поэтому позволил тебе делать то, что тебе было нужно делать, и выжидал.

Я стиснула зубы от его самоуверенности, хотя, безусловно, он был прав.

Как только Адам сообщил о разводе, я оказалась здесь, собираясь провести с ним пару недель наедине — и я очень сомневалась в том, что мы будем скучать.

— Мы не можем быть вместе. Не на долгий срок, — сказала я ему.

— К черту это, к черту проклятие, и к черту свою мать. Мне плевать на эту гребаную чушь. Я отказываюсь верить в то, что несмотря на нашу связь, мы должны быть несчастны. Должны любить друг друга, но, черт подери, никогда не быть вместе! Я не верю в это, потому что пережил достаточно дерьма, как и ты — мы заслуживаем друг друга, Тея. Мы заслуживаем того, что обещает нам эта связь.

— Не могу с тобой не согласиться, Адам, — прошептала я. — Я ненавижу это так же сильно, как и ты. Но ты не видел мою мать. Ты не слышал ее — в том, что сделала с моим отцом, она винит себя и проклятие. Мама сказала, что бабушка велела ей оставить его в покое, держаться от него подальше, но она этого не сделала.

— Мы не твои мать и отец, Тея, — прорычал Адам, и я не удивилась, когда его лицо внезапно оказалось рядом с моим.

Обхватив меня рукой за шею, он притянул меня к себе и накрыл мой рот своим.

Стон вырвался из меня прежде, чем я успела остановить его. Я хотела бы, чтобы он был мягким и тихим, но он вышел протяжным и громким. Нуждающимся. Я едва смогла подавить хныканье, стоны и звуки восторга, грозившие вырваться из меня, когда Адам прижался своим языком к моему, трахая мой рот, требуя меня, напоминая мне о том, чем мы были вместе.

Чем мы могли бы быть вместе.

Я задрожала напротив него, наслаждаясь ощущением его руки на моей шее, крепкого объятия, твердой хватки, которые заставили меня осознать одну горькую правду — Адам не собирался меня отпускать.

И боже, помоги мне, я не хотела, чтобы он это делал.

Кто-то откашлялся рядом с нами, и я вздрогнула, но не из-за этого, а потому что стюард коснулся моей руки, заставив меня отшатнуться и прервать поцелуй. Я смотрела на парня невидящими глазами даже после того, как он, отведя взгляд, начал раскладывать передо мной столик, а затем покрыл его белой тканью и разложил столовые приборы.

Женщина сделала то же самое со столиком Адамом, и после того, как они оба исчезли, нам принесли поднос.

Я уставилась на свои блинчики, чувствуя смятение, мой разум сломался несмотря на то, что Адам снова склеил куски моего разбитого сердца вместе.

Мой аппетит пропал — к еде, не к Адаму. Мое тело болело, пульсировало и дрожало, так отчаянно нуждаясь в нем, что я не была уверена, что выживу, если он не обнимет меня снова, если не возьмет меня снова и не сделает своей. Адам взял меня за руку и наши пальцы автоматически сплелись.

— Тея, ты должна съесть, пока не остыло, — пробормотал он.

— Я не голодна, — моргнув, ответила я.

— Голодна. Я знаю, что вчера ты мало ела, и ты такая худая сейчас, что…

Мой вес был ниже нормы, мы оба это знали. Мой подкожный жир был на низком уровне восемнадцати процентов, что было требованием в период соревнований, и это должно измениться теперь, когда мне больше не нужно было тренироваться так усердно.

Он был прав.

Мне нужно было поесть.

Конечно, это не означало, что я теперь могла есть вредный углеводный мусор, но ни с того ни с сего я этого захотела.

Возжаждала еды, в которой мне было отказано в течение нескольких месяцев, когда мы с тренером боролись за то, чтобы вывести меня на уровень максимальной результативности.

— Все в порядке, я поем, — заверила я Адама, сжав его пальцы.

— Больше никаких разговоров, — пробормотал он. — Давай просто расслабимся и насладимся полетом. Мы можем вдоволь наговориться, когда приедем в отель…

— Мы остановимся не в отеле, — перебила я. — Мы будем жить в частной квартире. Ненавижу отели. Хватит того, что на этой неделе я уже провела время в одной из них, — ответила я с набитым ртом.

Боже, как я могла жить без пшеничной муки?

Простонав после того, как отправить в рот очередную порцию блинчиков, я обнаружила, что Адам полностью сосредоточил на мне свое внимание.

Бросив на него взгляд, я прищурилась.

— Ты знаешь, каково это в преддверии соревнований.

— Да, но я никогда раньше не наблюдал, как ты ешь блинчики после них. Ну, со времен Форт-Уэрта, — ответил он, полностью повернувшись ко мне на своем сиденье и наблюдая, как я ем, забыв о своих яйцах Бенедикт.(Прим. перев.: яйца Бенедикт — обычное американское блюдо для завтрака или позднего завтрака, состоящее из поджаренного тоста или булочки, покрытой канадским беконом, яйцом-пашот и голландским соусом).

На моем лице появился румянец, но, черт возьми, я не собиралась отказываться наслаждаться своим первым нормальным завтраком за слишком долгое время, потому что даже в отеле я ела омлеты из яичного белка.

Когда я закончила — а это заняло небольшой промежуток времени, — Адам приступил к своему завтраку. Я видела, что его бутерброды все еще дымятся, а это означало, что свои блинчики я смела с тарелки как торнадо.

Не чувствуя ни малейшего стыда, я потянулась за чаем и сделала большой глоток.

С набитым желудком я была близка к тому, чтобы замурлыкать, особенно теперь, когда пришло мое время наблюдать за Адамом.

В нем было что-то, что привлекало мое внимание, и я не сильно задавалась этим вопросом, потому что знала, что во мне он чувствует то же самое. Он часто посматривал на меня, хотя я не издавала звуков удовольствия, как только что, когда завтракала.

Находясь рядом, мы всегда смотрели друг на друга, наши взгляды постоянно находили способ встретиться.

Я давно считала нас магнитами. Все в нас объединялось и связывалось, даже если нам было суждено быть разорванным на части, а жизнь забрасывала нас дерьмом. Но я не хотела об этом думать. Не сейчас. Сейчас я хотела сосредоточиться на предстоящем отпуске, что, к сожалению, было почти всем, что я могла нам позволить.

Адам не видел мою маму в тюрьме. Возможно, если бы было по-другому, он бы понял. Он бы согласился с тем, что она говорила правду, разделил бы со мной мои опасения.

Он не был цыганом. Он был гадже. И это особенно было заметно тогда, когда я объясняла ему проклятие. Даже мне, которая часть своей жизни росла в той культуре, было трудно это понять, но, увидев маму, я поверила.

Она любила моего отца.

Любила его, хотя он причинил ей боль.

И это была не та любовь, которую подвергшаяся насилию женщина испытывала к своему обидчику. Это была не та извращенная привязанность, которая удерживала двух людей вместе, когда они должны были быть разделены целым миром.

Нет, это была любовь, пришедшая с сожалением.

Она винила себя.

Опять же, не как женщина, подвергшаяся насилию, которая сказала бы: «О, я не должна была его злить. Я слишком долго разговаривал с тем парнем на кассе, вот почему он ударил меня». Вина Женевьевы была связана с проклятием.

Она знала, что ей следовало держаться подальше от Никодимуса, и ее наказанием была жизнь без него, дочь, которую она не могла воспитать, мать, которая умерла без нее, и слишком много лет в тюремной камере.

При этой мысли у меня перехватило горло.

Если бы я не держалась подальше от Адама, что бы могло случиться с ним? Со мной?

Внезапно я осознала, что полностью завладела вниманием Адама, и когда я сосредоточилась на нем, он покачал головой.

— Мы не они, Тея.

Четыре простых слова, но их смысловое наполнение было сложным.

— Нет, не они, — согласилась я. — Но это не значит, что мы не закончим, как они.

— Ты думаешь, что убьешь меня?

Я нахмурилась.

— Уверена, что если бы ты спросил об этом мою маму, она бы никогда не сказала «да». Это не то, что ты думаешь, что когда-нибудь сделаешь, не так ли?

— Мы другие, — упорно возражал он. — Я не цыган. Полагаю, я первый джило в твоей семье?

Я закусила нижнюю губу.

— Так и есть.

По крайней мере, насколько я знала. Я не посвятила десять лет копанию в своем генеалогическом древе, не так ли?