Круглый стол на пятерых
- Автор: Георгий Шумаров
- Жанр: Медицина / Советская проза
- Дата выхода: 1966
Читать книгу "Круглый стол на пятерых"
— Я не обижаюсь на тебя, — сказал он с усилием. — у тебя, как видно, хандра. Не обижаюсь еще и потому, что все люди одинаковы. Если угодно, то все люди хищники. Но я не лев, не царь хищников, а ты не серна, не из травоядных. А что касается хандры, то у меня, как назло, в кармане одни медяки. Мелкие осколки гонорара, — добавил он и опять сплюнул.
— Ты не погибнешь, — вздохнула она, подставив ладонь первым дождевым каплям. — Проводи меня до автобуса.
Он возвращался злой на все человечество. Загудел на тормозах трамвай. Дождь разошелся вовсю. Васильев бросился бегом и едва, успел вскочить на подножку. Стоя у окна, он вглядывался в темень и пытался угадать то место, где они стояли на мосту.
У театра Васильев вышел, едва открылись двери вагона. Прыгая через лужи, забежал в сквер, в конце которого, прильнув, к глухой кирпичной стене банка, светился окнами буфет.
Внутри было шумно. На стойке красовались дорогие коньяки, но за столами, сервированными а-ля фуршет, пили магазинную перцовку. Буфетчица оказалась незнакомой, и он пожалел, что, испугавшись дождя, не зашел в магазин и не купил чего-нибудь попроще. Пришлось взять коньяку. Он поискал глазами место и протиснулся к столику, где трое оживленно обсуждали какую-то подходящую тему. Компанией заправлял коренастый измазанный человек. Он рассказывал про Бискай и часто хватал себя за грудь, показывая грязную тельняшку.
Васильев выпил, обвел глазами знакомое заведение. В нем просыпался реалист. Нестерпимо захотелось создать что-нибудь откровенное, свежее, отыграться за свою плакатную мазню, которую он выставил. И не верилось, что утром на трезвую голову он не найдет в себе этой зоркости и опять его будет тянуть к холодной форме, потому что там легче обрести кое-какое лицо: сейчас все необычное причисляют к новаторству — девочки визжат, мальчики изрекают умные слова и — вот она, известность. Немногие, черт побери, из нас, похожих один на другого, понимают в душе, что мы воздействуем на нервы человека путем щекотки. А если и понимаем, то помалкиваем и кривимся на людях от Сурикова, который не щекотал.
Маленький человек, сосед коренастого, дождался в разговоре своей очереди. Стол ему был по грудь. Он уцепился за стакан и выкладывал несвязно своим приятелям:
— Подал на пересудок… Ехать мне не от кого, а на суд вот как надо… Хочу сдать телку, она стала худать, даром что кормлю ее хорошо, утром клевер даю… И надоела мне маленькая свинка, не жрет… Что ей надо — сам не могу знать. Если меня не заберут, я ее опалю, собачку такую…
Третий в компании был самым высоким. Он молча потреблял водку по глотку и после каждого глотка затягивался сигаретой.
— Замолкни! — приказал он и повернулся к коренастому, который опять про Бискай начал.
— Гришка Макаров взял сорок семь кил круп на двадцать четыре рубля… — всхлипнул маленький, выспрашивая сострадание.
Васильев достал карандаш и раскрыл папку.
— Мужики, хотите я вас изображу? — предложил он.
Длинный, разливавший водку, уставился на него.
— Сходственно? — усомнился маленький, вытирая слезы.
— Сколько запросишь? — хрипло спросил который в тельняшке, деловой видно.
— Стакан дадите?
— Эт-ты, брат ты мой, — развеселился тот, — а у тебя горловина. Ну шары, только я чтобы в бушлате..
Все трое позировали напряженно, по-пьяному. Васильев рисовал гладко, избегая нечетких, приблизительных линий — в народе так легче идет. Это была чистейшая халтура. Но в сознании еще жила до поры мысль, что жанровая сценка где-нибудь пригодится, когда-нибудь всплывет. А не всплывет, так и черт с ней! Умудренному человеку дан один-единственный талант — не терзаясь зарабатывать деньги.
Он протянул рисунок. Трое склонились над ним, засмеялись, тыча пальцами. Наконец коренастый, прихрамывая, подвинулся к нему.
— А картинка-то не годится! — язвительно оценил он.
— Ни в какую! — поддержал маленький. — сходственности нет.
— Стакан водки! — ужаснулся длинный и допил из своей посуды.
— Что вы, братцы! — растерялся Васильев. — Я же художник, член Союза. В кинотеатре мои панно видели?
— Панно! — передразнил коренастый. — Тебе панно, а людям г….
Васильев вырвал рисунок. Татуированная рука коренастого повисла над столом. Жанровая сценка когда-нибудь пригодится. Можно считать, что поработал над эскизом. На эскизы времени не жалко. Жаль, не удалось выпить.
Он презрительно посмотрел на подонков и вышел. В голове уже созрело решение съездить в мастерские. Там должны обмывать выставку. Обиженному нужно смириться и попросить приюта.
Масленые глаза
и сальные разговоры —
жирновато для девиц
Одна дамочка несла хула-хуп. Потом такой же алюминиевый обруч пронес мужчина. А когда встретилась девочка, Карпухина осенило, и он спросил, где продают такое увеселение. Девочка показала пальцем на длинную очередь, подпиравшую стену магазина, и еще соседнего дома, и еще здания нотариальной конторы.
Он сообразил: товар штучный, все пойдет в темпе, как перед кассами метро. Занял очередь и действительно очень скоро, оглядываясь, мог оценить проворство продавщиц. Передвигаясь по тротуару, Виталий разглядывал девушек, которых здесь было не меньше, чем на ярмарке невест или на выступлении Евгения Евтушенко. Короткие юбочки в обтяжку, легкие платья — за ними в ветер девчата никак не уследят руками. Ножки, шейки, локоточки — глазу мужчины приятен цвет загара.
Он заметил, что три девушки, стоявшие от него неподалеку, посматривают в его сторону, перешептываются, громко смеются. С некоторых пор внимание девушек не трогало Карпухина. Даже как-то скучно становилось. Он и сейчас хотел подойти к этим троим и сказать, что масленые глаза и сальные разговоры — жирновато для девиц, но не подошел и не сказал — побоялся пожилых. Только посмотрел на них строго, давая понять, что они ошиблись — он не главный флиртолог области.
Впереди него стояла старушка. Она покрикивала, чтобы не пускали без очереди, нетерпеливо напирала на передних. Виталий размышлял о своем, а старуха скоро совсем из себя вышла от крика.
— Не пускайте ее! — визгливо требовала она. — Пусть станет в очередь — вон какая толстая!
Толстая упрашивала пропустить ее. Она обращалась то к одному, то к другому, но люди отворачивались или застенчиво отказывали. Женщина передвигалась вдоль очереди, и наконец Карпухин расслышал, как она сказала:
— У меня сын больной, понимаете? Ему врачи прописали…
— А что с сыном? — спросил Виталий и выпятил грудь, чтобы старуха, стоявшая впереди, разглядела медицинский значок.
У него болезнь Бехтерева, — ответила женщина, подходя к нему и угадав в нем медика. — Ему врачи прописали лечебную физкультуру, а я боюсь, не достанется обруч…
Виталий чуть не присвистнул — болезнь Бехтерева!
Глупо было бы говорить, что ее сыну, к сожалению, хула-хуп не поможет. Посмотрев на девушек, он молча отступил назад и пропустил женщину впереди себя. Старуха перестала кричать, потому что уступить позади себя — это пожалуйста. Другие вообще молчали, расслышав, в чем дело.
— Как вы думаете, поможет? — спросила толстая женщина.
— Непременно, — ответил он, не терзаясь по своей профессиональной привычке сказанной ложью.
Минут через пятнадцать они вошли внутрь магазина, где очередь была не такой пугающей. Старуха сбегала к прилавку и сообщила, что там, ого, всем хватит.
Случайно посмотрев в ту сторону, где был обувной отдел, Виталий узнал в длинном парне жениха Галины Ивановны. Хула-хуп висел у него на плече, жених присматривал женские туфли. Обычно женихи знакомых девушек вызывали у Карпухина сложное чувство, основной составляющей которого была неприязнь. Но сейчас он порадовался за секретаршу. Пусть устраивается. Может, этот долговязый поумнеет за долгие годы супружества.
Жених выбрал маленькие изящные туфельки — несомненно для Степановой, уж Карпухин-то запомнил ее ножку. Будущий муж разглядывал обувь, колупал пальцем подошву и даже, кажется, обнюхивал покупку.
Карпухин тоже почувствовал себя в некотором роде покупателем. Он попросит, чтобы Галина надела эти туфли, когда он вместе с Валей придет к ней в гости.
Очередь подвигалась живо. За прибавками звякали хула-хупы. Старушка снова стала нетерпеливо вытягивать шею, но у кассы был порядок.
Наконец Виталии подошел к окошечку и попросил выбить хула-хуп в количестве одной штуки.
— Это для девочки, — объяснил он, — она болела полиомиелитом.
— В какой отдел? — раздраженно спросила кассирша.
Он пожал плечами. Неужели не ясно? Но спорить не стал. Вспомнив вывеску за спиной продавщицы, ответил:
— В «Отдел отличного обслуживания».
— Я вам не девочка! — окончательно разозлилась кассирша. — Все нормальные говорят — во второй отдел, а вы тут…
На Карпухина напирала очередь. Везет же Карпухину на таких работниц торговой сети!
Так вот, как оно все происходит —
холодно и медленно, очень медленно,
и мысли похожи на изрезанную
шпульку ниток
На пустынной, изрытой самосвалами улице зажигались огни в туманных от дождя окнах. Вздрагивали тонкие, немощные тополя, привязанные к грубым палкам. Остроконечный, почерневший от мокрети штакетник по траве, по лужам тянулся от дома к дому, обходил сады и пропадал в темноте, откуда доносился собачий лай и домашняя музыка, странная и не веселящая, потому что дождь, пустынно и слякотно на улице.
В темноте он разглядел, что хозяева еще не выставили вторых рам — виднелся граненый стакан с солью и игрушки, чтобы прохожим было забавно.
Зайдя в низкую открытую калитку, он наткнулся на скобу, поширкал ногами. В доме звякнула посуда, когда он стукнул в дверь. Женщина открыла, не глядя на него, и сразу ушла, исчезла в темноте. Пока Глушко мял под ногами тряпицу, опять звякнула посуда.
— Здравствуйте! — сказал он, оглядывая неурядливую, пропахшую грязными запахами прихожую.
Электрическая лампочка на длинном шнуре была оттянута к дощатому столу ниткой. В другом темном углу за перегородкой стояла детская кроватка. Плотницкие стулья, газета на стене, под вешалкой.
Стоптанная пара ботинок облеплена засохшей грязью. В пустой бочве, стоящей около входа, звонко гудят мухи.
— Садитесь, доктор, — равнодушно пригласила Микешина.
Она как будто еще больше постарела, хотя для этого прошло мало времени. Глушко готов был поверить этой перемене, потому что знал, чем живет эта женщина, и догадывался, что у нее, несмотря на примитивное душевное устройство, наступило, может быть, самое большое и тяжелое за всю жизнь прозрение. Вспученные вены на руках — так она сцепила пальцы — выдавали ее волнение.
— Как Петька? — спросил Глушко.
Его беспокоило отсутствие Щапова — с ним главный разговор.
— Ничего, — вяло ответила она. Постояла перед ним и ушла за перегородку. Слышно было, как она громко сморкалась, а когда вернулась, то села на краешек скамейки и, словно чтобы отогреть руки, спрятала их в рукава халата. Посмотрела на него. Дрогнула, вытянулась морщинистая шея.