Достойный сын

— У меня немного другой профиль, Тол. Вряд ли я смогу чем-то…

— Таркин считает иначе, верно? И, раз уж ты здесь, изволь выслушать. До тебя станцию уже пытались исследовать, но, как очевидно, не преуспели. Есть отсканированные схемы в подспорье — огромный архив. — Тол широко развел руки, будто пытаясь охватить ими хранилище материалов. — Доступ к нему я тебе обеспечу. «Воронка» начала работать с перебоями, и это очень насторожило научный мир: когда артефакт, исправно работавший сто тысяч лет, вдруг начинает вести себя странно, это неспроста. Параметры излучений становятся хаотичными, но следом за «всплесками» все приходит в норму. Дело осложняется тем, что мы до сих пор не знаем, зачем и для чего эта штука существует и что произойдет, если она окончательно выйдет из строя.

— Могу я взглянуть на исследования моих предшественников? Это сократило бы объем работы и, возможно, натолкнуло бы меня на определенные мысли.

Сиврон тяжело вздохнул, опуская взгляд.

— Нет никаких документов, Кренник.

— Что?!

— Все, как один, избавились от своих записей, расчетов, предположений и теорий, перед тем как… Ну, ты понимаешь.

Орсон напрягся. Его не покидало поганое ощущение, что он попал в страшную ловушку. Нахмурившись, он спросил:

— Так почему бы не вызвать их сюда вновь? Так сказать, устроить конференцию и поделиться мыслями.

— Тебе не сообщили? — Настал черед Сиврона удивляться. — Они мертвы, Кренник! А с того света на симпозиум не отпускают.

— Какой неприятный поворот, — медленно произнес Орсон, припомнив странные намеки экипажа шаттла.

— Давай я тебе все объясню. — С глубоким вздохом Тол Сиврон включил голопроектор, и над столешницей возникли мерцающие изображения людей и экзотов. — Все эти разумные бились над проблемой до тебя, и у многих были научные степени. Например, доктор Хзавер. Он продержался год, прежде чем вышел в открытый космос подышать свежим вакуумом. Доктор технических наук Краайт был ученым с галактическим именем. Через три месяца — три месяца, Орсон! — застрелился у себя в кабинете, даже не оставив записки. Остальные тоже нашли свой печальный конец, но абсолютный рекорд в тринадцать стандартных месяцев принадлежит профессору Суллику.

Орсон, прищурившись, всмотрелся в голограмму высокого сефи с благородными чертами лица и воскликнул:

— А я его помню! Он был моим учителем на первом курсе Академии. Но разве у профессора была нужная квалификация для работы с артефактами?

— У тебя ее тоже нет, — с усмешкой откликнулся Сиврон. — Как ни странно, он был единственным, кто находился на Мау не для решения вопроса «Воронки». А что за предмет он преподавал?

— Историю и географию религий. Мы не ладили: он не упускал случая подчеркнуть мою полную бездарность по его предмету.

— Сам Суллик утверждал, что добился разрешения на посещение Мау с целью собственного расследования злодеяний какой-то секты.

— Секты?

— Да, кажется, он называл ее «Достойные сыны» или как-то в этом роде. — Тол смущенно фыркнул. — Сказать по правде, к нему здесь мало прислушивались. И потом, он был весьма замкнутым стариком, почти ни с кем не общался, а в последние дни и вовсе сделался странным. Все твердил об опасности. Галактика на краю гибели… Заставил поднять информацию обо всех, кто в тот момент находился на базе и даже на кораблях.

— Искал что-то конкретное?

Орсон помнил профессора Суллика ледяным, уравновешенным и крайне высокомерным сефи. Представить его испуганным, выжившим из ума стариком не получалось. Тем временем, Сиврон ответил, помедлив, будто вспоминая:

— Да… Искал человека с татуировкой. Я решил, что старик окончательно спятил на своей теории заговора. Пришлось посадить его под домашний арест — сам понимаешь, обстановка слишком нервная для того, чтобы позволить поехавшему ловцу сектантов и дальше смущать персонал. После того, как через несколько дней его нашли мертвым в его же каюте без видимых признаков насильственной смерти, выяснилось, что никаких записей он не оставил, как и все, кто был до него.

— Неужели никто не расследовал эти таинственные самоубийства?

— У нас здесь, знаешь ли, своя атмосфера, — необыкновенно хмуро буркнул Сиврон. — Несколько лет в замкнутом пространстве творят с психикой нехорошие чудеса. Здесь и до приезда сторонних специалистов утро иногда начиналось не с кафа, а с потрясающего вида искореженного трупа коллеги за иллюминатором. Ты, кстати, тоже помощью психолога не пренебрегай.

— А как выглядела татуировка? — неожиданно для самого себя спросил Орсон, будто ему было не все равно, из-за чего сошел с ума так нелюбимый им учитель.

— Что-то максимально простое, — пожал плечами Тол. — Какой-то геометрический символ. О, вспомнил! Треугольник, вписанный в круг. Согласись, ничего зловещего в этом нет. В молодости мы себе и не такое набивали.

Орсон немного заторможенно кивнул. Перед глазами необычайно четко встал тот самый символ, будто выжженный в самых глубинных слоях памяти. Горло сдавило спазмом, стало трудно дышать. Встревоженный Сиврон спросил:

— Знаешь что-нибудь об этом? Это действительно важно?

Орсон отрицательно качнул головой и натянуто улыбнулся.

— Впервые слышу о таком. Одно можно сказать точно: у человека с такой татуировкой совершенно нет воображения.

— Соглашусь, — хохотнул Тол, подливая в свой бокал новую порцию напитка. Потом он несколько виновато поинтересовался: — Ты же не против вселиться в его комнату? Она до сих пор пустует.

Орсон не был суеверным и пугливым идиотом, верящим в призраков или проклятия, а потому с легкостью согласился.

Как и следовало ожидать, комнатка оказалась крошечной, вмещавшей в себя только топчан, пародию на рабочий стол и тесную душевую. Одна из световых панелей подмигнула. Решив заняться ею как-нибудь потом и бросив рюкзак на идеально заправленную кровать, Орсон решил первым делом принять душ. И здесь его ждал единственный приятный сюрприз за этот долгий вечер — вода. Настоящая, восхитительно горячая! Пусть и многократно переработанная, но это все же была вода, а не убогий акустический душ. Под горячим потоком медленно расслабились напряженные мышцы, и Орсон позволил себе испустить долгий, усталый стон. Стоит наконец признать: он достиг предела своей выносливости, а загнанных коней принято пристреливать. Орсон в утилизатор отправляться не хотел, а потому твердо решил выложиться в предстоящем деле на все оставшиеся в его распоряжении проценты.

Постепенно тесное пространство освежителя заполнялось паром. Стеклянные стенки кабины и небольшое зеркало над умывальником успели основательно запотеть, когда Орсон, все еще вертевший в уме разговор с Сивроном, лениво поднял руку и начертил на влажном стекле тот самый символ, что лишил покоя профессора Суллика. Он солгал Толу обо всем, что касалось этого простого и, вместе с тем, невероятно символичного рисунка. Конечно, он видел этот знак раньше. Он был с Орсоном все его детство: на воротнике рубашки, на уголке постельного белья, на любой казенной вещи и, разумеется, на каждом из воспитанников сиротского приюта. Как на очередном предмете, имеющем инвентарный номер.

Сознание Орсона даже не воспринимало это позорное клеймо как татуировку. Для него это был ярлык, от которого он был счастлив избавиться, как только получил первую в жизни стипендию в Академии. На предплечье даже не осталось шрама-напоминания. Все стерлось временем и другими отметинами. И сейчас, в тесной кабинке освежителя, наполненной паром, он как никогда ясно вспомнил узкие темные коридоры, классные комнаты с потемневшей от времени мебелью и озлобленных детей, сбивающихся в стайки, подобно мелким хищникам. Любой, кто оказывался в одиночестве, был обречен на травлю и, как правило, не выживал.

Каждый урок начинался с ритуальных фраз, которые, как бы сильно ни хотел Кренник вычеркнуть их из памяти, при виде символа сами собой вспыхивали в мозгу. Вершина треугольника — Отец, могущественный и мудрый. Левая вершина основания — Дочь, великодушная и всепрощающая. Правая вершина основания — Сын, яростный и гневный. Круг же, в который был вписан треугольник, — Любовь Матери, которой она осенит всю Галактику.

Орсон издевательски хмыкнул.

— Жаль, что старик не дожил до моего приезда. Ведь получается, что человек с татуировкой — это я.

* * *

Как Тол Сиврон и обещал, на следующий день он представил Орсона ведущим инженерам комплекса. Их оказалось не так много, зато проекты, которые они вели, производили впечатление. Так, Фрап Радикон, сияющий от гордости, представил свою концептуальную разработку «Темный меч» — новый вид мобильной боевой станции, представляющей собой цилиндрическую установку, вращающуюся вокруг оси-«шахты», и направляющей генерируемый разрушительный луч.

— Эта конструкция позволит быстрое перемещение от объекта к объекту, в то время как реактор перезаряжается для нового выстрела. Пока проект лишь в стадии разработки, но мы уверены, что гранд-мофф оценит разрушительный потенциал установки и даст добро на дальнейшие исследования.

Умак Лет работал над усовершенствованием «заградителей» — проекторов искусственных гравитационных колодцев, позволявших выводить корабли из гиперпространства с очень высокой точностью.

— Комплекс Мау — неисчерпаемый источник вдохновения! — сказал он. — Здесь мы проводим исследования гравитационных аномалий и пользуемся полученными данными для достижения поставленной цели.

Особенно Тол просил обратить внимание на Кви Ксукс — девушку-омвати с необыкновенным потенциалом.

— Она — настоящее открытие, истинная дочь своего народа, — захваливал подопечную Сиврон. — Звезда «Инициативы Таркина», воспитанная в лучших традициях системы, подарившей нам не один талант!

Орсон сдержанно улыбнулся явно смущенной девушке. Как у всех омвати, кожа Кви Ксукс отличалась нежным оттенком голубого, а невероятно пушистые, похожие на перламутровые перышки волосы были укрощены строгим ободком. Это придавало ей легкомысленный вид, однако Орсон понимал, в каких жестких условиях дрессировался талант Кви, и не спешил верить первому впечатлению.

— Технология резонансных торпед — новое слово в вооружениях, — продолжал Тол Сиврон, по-отечески гордо положив пухлую ладонь на узкое плечико омвати. — Думаю, это открытие произведет фурор, как только пройдет этап физических испытаний, не так ли?

При этих словах начальника улыбка Кви несколько скисла, но все же она согласно кивнула. Ее взгляд с недоверием и даже долей враждебности скользил по оливкового цвета мундиру Орсона. Было совершенно очевидно, что она против любых вмешательств военных в свои исследования. Как и Гален, она, видимо, очень собственнически относилась ко всем своим разработкам, болезненно переживая любые поражения и неудачи.

Разговор свернул на обсуждение других открытий, сделанных в пределах Мау, и Орсон отметил, что Кви немного расслабилась. Ее голос был красивым и мелодичным. В нем звучали нотки некоторой отстраненной мечтательности, когда она делилась предположениями о широком применении технологий глубокой гиперпространственной связи или открытого ею резонанса. Ухватившись за эту возможность — исподволь, осторожно, — Орсон проявил внимание к открытиям Кви, и, оставив изначальную отчужденность, она заговорила более оживленно.