Установленный срок

Сейчас ее не было, и я чувствовал, что она будет говорить и думать обо мне дурно всю мою оставшуюся жизнь. Возможно, настанет время, когда меня тоже заберут, и когда ее отец давным-давно будет покоиться, тогда в ее голове появятся более нежные мысли. Если бы только было возможно, что я мог бы уехать, чтобы Джек женился на девушке, которую он любил, это было бы хорошо. Затем я вытер глаза и вышел, чтобы заняться приготовлениями к завтрашнему дню.

Наступило утро 30 июня, яркое, ясное утро, холодное, но все еще добродушное и приятное, когда я сел в коляску и велел отвезти себя в Литтл-Крайстчерч. Сказать, что на душе у меня было грустно, значило бы неверно описать мое состояние. Я был так раздавлен горем, так выбит из колеи мучительной болью, что едва замечал то, что происходило перед моими глазами. Я только знал, что этот день настал, ужасный день, к которому я стремился в своем неведении, и что я был совершенно неспособен пройти через эту церемонию с достоинством или даже хладнокровно. Но когда меня везли по улице, я заметил на горизонте, во нескольких милях слева, в море, маленькое пятнышко дыма, как будто это могло быть какое-то проходящее судно. Это ни в малейшей степени не привлекло моего внимания, но так оно и было, и я вспоминаю, что, проезжая мимо, подумал, как благословенны были те, кто прошел мимо, не подозревая о том ужасном испытании Установленного срока, с которым мне суждено было столкнуться.

Я отправился в Литтл-Крайстчерч и там обнаружил мистера Красвеллера, ожидающего меня в холле. Я вошел, взял его вялую руку в свою и поздравил его. О, как напрасно, как жалко прозвучало это поздравление в моих собственных ушах!

И я сознавал, что это было произнесено жалобным тоном и со скудным, затаенным дыханием. Он просто покачал головой и попытался пройти дальше.

– Не возьмешь ли ты свое пальто? – спросил я, видя, что он выходит на свежий воздух легко одетым.

– Нет, с чего бы? Там, наверху, в этом нет нужды.

– Вы не знаете этого места, – ответил я. – Там есть двадцать акров земли для прогулок, по которой вы можете побродить.

Затем он перевел на меня взгляд, о, какой взгляд! и пошел дальше, заняв свое место в экипаже. Но Ева последовала за ним, постелила ему на колени плед и набросила на плечи плащ.

– А Ева не поедет с нами? – спросил я.

– Нет, моя дочь спрячет свое лицо в такой день, как этот. Это для нас с тобой, чтобы нас провезли по городу, – тебя, потому что ты гордишься этим театрализованным представлением, а меня, потому что я его не боюсь.

Это тоже добавило к моей печали. Потом я оглянулся и увидел, что Ева села в маленькую закрытую карету и уехала кружным путем, чтобы встретиться с нами, без сомнения, в колледже.

Когда нас увозили, Красвеллера и меня, я не сказал ему ни слова. И он, казалось, собрался с духом в своей ярости и оставался упрямо молчалив в своем гневе. Таким образом, мы ехали дальше, пока, подъехав к повороту дороги, перед нами не открылась морская гладь. Здесь я снова заметил небольшое облачко дыма, которое поднималось из того же места, которое я видел раньше, и я понял, что какой-то большой корабль входит в гавань Гладстонополиса. Я повернул к нему лицо и вгляделся, и тут меня осенила внезапная мысль. Что было бы со мной, если бы это было какое-нибудь большое английское судно, вошедшее в нашу гавань в тот самый день, когда Красвеллер препровождался в колледж? Год назад я бы порадовался такому случаю и уверил бы себя, что покажу незнакомцам величие этой церемонии, которая, должно быть, была для них в новинку. Но теперь мной овладел ползучий ужас, и я почувствовал, как мое сердце оборвалось. Я не хотел, чтобы ни один англичанин или американец пришел посмотреть на первый день нашего Установленного срока.

Было очевидно, что Красвеллер не видел дыма, но на мой взгляд, по мере того, как мы продвигались вперед, он становился все ближе, пока, наконец, не стал виден корпус огромного судна. Затем, когда карета въехала на улицу Гладстонополиса в том месте, где одна сторона улицы образует набережную, судно с необычайной быстротой приблизилось, и я смог разглядеть через гавань, что это был военный корабль. Именно тогда я испытал определенное чувство облегчения, потому что был уверен, что судно пришло, чтобы помешать моей работе, но каким подлым, должно быть, было мое действие, когда я получил удовольствие от мысли, что оно будет прервано!

К этому времени к нам присоединилось около восьми или десяти экипажей, которые образовали позади нас как бы похоронный кортеж. Но я мог заметить, что эти экипажи были заполнены по большей части молодыми людьми и что ровесников Красвеллера вообще не было видно. Когда мы поднимались на городской холм, я мог видеть Барнса, бормочущего что-то на пороге своего дома, и Таллоуакса, размахивающего большим ножом в руке, и Экзорса, размахивающего над головой бумагой, которая, как я хорошо знал, была копией Акта нашей Ассамблеи, но я мог только притворяться, что не замечаю этого, посмотрев на них, когда наш экипаж проезжал мимо.