О дивный тленный мир

Лимб. Опознание жертв катастроф

Офисы компании Kenyon занимают заурядное кирпичное здание в унылой промзоне на задворках Лондона, состоящей из круговых перекрестков и парковок. Здесь нет ничего, кроме огромных магазинов со всевозможными приспособлениями, которые позволят вам починить машину, улучшить дом и сад. Там есть все, что делает жизнь внешне привлекательной. Halfords Autocentre, Wickes, Homebase. Над потрепанным рестораном Pizza Hut возвышается заброшенный с виду, но явно работающий боулинг-клуб под названием Hollywood Bowl. Кругом асфальт и бетон, если не считать робкой попытки скрасить пейзаж ландшафтным дизайном — коротким мостиком через пруд и знаком на пне дерева, сообщающим, как тут все прекрасно. Человек в желтом светоотражающем жилете машет мне с противоположного конца соседней парковки, и этот жест явно означает: «Все правильно, вы по адресу». Место, о котором идет речь, было выбрано исключительно из-за близости к аэропорту Хитроу. Если где-то на планете есть массовые жертвы, нельзя терять ни минуты.

Я никогда не слышала о Kenyon. Надпись внизу на логотипе компании — «Международная служба экстренной помощи» — не дает четкого представления об их деятельности. Эван, производственный директор, объясняет, что у моего неведения есть веские причины: я и не должна о них слышать. «Мы — “небрендовая” компания. Когда после катастрофы кто-то звонит в колл-центр, мы говорим от имени клиента и берем его название», — произносит он, ставя чашку чая и тарелку печенья Party Rings на стеклянный кофейный столик в приемной. Я вышла на них, когда разыскивала детектива для интервью. Сюда уходят многие бывшие полицейские. Нельзя утверждать, что в Kenyon скрывают свою деятельность. У них на сайте полно историй, где прямо сообщается о том, что совершили сотрудники и где им приходилось бывать. Иван оставляет меня с пачкой журналов: Funeral Service Times, Aeronautical Journal, Insight: The Voice of Independent Funeral Directors и Airliner World. Я — в центре диаграммы Венна[37], на пересечении всех этих областей.

Если у какой-нибудь компании произошла катастрофа — разбился самолет, сгорело здание, поезд врезался в автобус, — Kenyon возьмет ее имя и в тандеме с местными властями будет устранять последствия. Сотрудники будут общаться с журналистами и обеспечат четкое и согласованное информирование, а персонал компании-клиента тем временем получит возможность сосредоточиться на внутренних пертурбациях, которые, вероятно, будут происходить. Надо будет внести изменения на официальном сайте: если, например, второй пилот намеренно разбил самолет Germanwings о гору в Альпах, убив 144 пассажира и шесть членов экипажа, и спасатели сейчас перебирают обломки, на странице в интернете не должно быть никаких альпийских фотографий с рекламой низкобюджетных перелетов.

Kenyon откроет горячую линию, по которой можно будет зарегистрировать пропавших и узнать о развитии событий. Будет выделен специалист по связям с родственниками, который превратит кошмар во что-то посильное. Люди будут слышать один знакомый, правдивый голос — с ними не будут общаться как с толпой через корпоративный мегафон. Будет создана «теневая сторона» сайта, чтобы родные могли зайти в личный кабинет и получить информацию в реальном времени, а также центр поддержки, где они смогут сесть, подождать, просто побыть, а еще молиться по канонам своей религии, обратиться к профессиональному психологу, услышать объявления на всех языках, которые в данный момент требуются.

Kenyon организует трансфер и привезет семьи туда, где погиб их близкий, из самых отдаленных уголков планеты самолетом, поездом, телегой, которая доберется даже до бразильской чащи. Будет обеспечено проживание с негласной гарантией, что в гостинице на фоне брифинга об авиакатастрофе не будут справлять свадьбу на 400 гостей. Питание запланируют так, чтобы скорбящие не пересекались с гостями, приехавшими отдохнуть. Kenyon позаботится о памятных мероприятиях. У компании более ста лет опыта в устранении последствий катастроф — первый заказ они получили в 1906 году, когда в Солсбери сошел с рельс поезд, ехавший в порт, — и ее сотрудники знают, что все случаи разные и отношение к смерти и умершим отличается в зависимости от культуры. Неуместно раздавать японцам розы для возложения цветов — предпочтительнее будут белые хризантемы. Различные практические вопросы учтут и решат, включая возможность подделки идентификационных карт репортерами таблоидов, стремящимися просочиться в центр поддержки семей и собрать эксклюзивный материал, — ровно это произошло в 2010 году, когда в результате аварии на взлетно-посадочной полосе в ливийском аэропорту погибло 103 человека. Нарушителя тогда арестовали. Если случился пожар, то фирма, поставляющая обеды, однозначно будет избегать мяса барбекю.

Эти люди учтут то, о чем ты не подумал и не подумаешь в разгар катастрофы, тем более что с тобой и твоей компанией вряд ли происходило раньше что-то подобное.

Я приехала посетить день открытых дверей, где Kenyon продает — в конце концов, это коммерческое предприятие — пошаговые решения еще не возникших проблем. Сегодня здесь собрались десятки представителей всевозможных компаний, которые считают массовые жертвы вполне реальным вариантом развития событий. Есть люди из местных советов, сферы услуг, авиационных, железнодорожных и автобусных перевозок, пожарных служб и компаний доставки, нефтяники, газовики. На протяжении семи часов им будут объяснять, почему стоит начать сотрудничество сейчас, не дожидаясь, пока произойдет что-то плохое, и почему важно подготовить план не только ради семей и персонала, но и ради репутации компании. Как предупреждение постоянно упоминают Malaysian Airlines: эти авиалинии вряд ли смогут оправиться от двух катастроф 2014 года, в которых погибло 537 человек. Мы сидим в складных креслах, сжимая бумажные пакеты с фирменными канцелярскими принадлежностями. На подоконниках балансируют модели самолетов. Нам рассказывают, что человек в общем и целом способен смириться с трагедией: он сможет пережить утрату близких и принять мрачную правду лучше, чем кажется. Однако люди не могут и не будут мириться с неадекватной реакцией компании, которая не удосужилась позаботиться о плане для живых или для мертвых.

Марку Оливеру, которого все называют просто Мо, 53 года. Если бы полицейские решили составить его словесный портрет, они сказали бы, что он среднего роста, среднего телосложения, в очках, седой, стрижка по-армейски короткая и аккуратная. На работу он ходит в костюме, если только его не послали в командировку на место катастрофы: там он надевает что-нибудь из дежурной сумки, которую держит в полной готовности в обширном складе за офисным зданием Kenyon. Он проводит меня через дверь, на которой висит ламинированный белый лист формата A4 с красно-черной надписью заглавными буквами: «СТОЙ! ПРОВЕРЬ! ТЫ ГРЯЗНЫЙ???» Мы идем к ряду высоких серых шкафчиков, как в школьной раздевалке, рядом с которыми на полках лежат по десять штук в глубину складные столы для бальзамирования. Под ними — портативные наборы для этой процедуры. Он открывает шкафчик и бегло показывает большие пакеты для сбора улик, переделанные для более удобного пользования. В них аккуратно сложена одежда для жаркого, холодного, влажного, сухого климата. Запаса в одном пакете должно хватить на неделю: за это время он успеет внедрить план и ему пришлют одежду туда, куда требуется. Он открывает другой шкафчик и смеется: «Ну вот, теперь вы видели трусы моего шефа».

Мо устроился в Kenyon в 2014 году и уже в 2018-м занял пост вице-президента компании по операционным вопросам. Он отвечает за полевую работу, подготовку и консультирование, а еще за управление их обширным штатом специалистов. Среди 2000 человек, получающих в Kenyon зарплату, есть те, кто до этого работал в авиации, и психологи, занимающиеся горем и посттравматическими стрессовыми расстройствами (ПТСР), есть пожарные, криминалисты, рентгенологи, бывшие флотские офицеры, полицейские, сыщики и даже бывший начальник Нового Скотленд-Ярда. Есть эксперты по кризисному управлению с опытом работы в авиаперевозках и банковском деле, бальзамировщики, похоронные агенты, вышедшие в отставку пилоты, саперы для обезвреживания взрывчатых веществ, советник мэра Лондона. Если бы вы решили собрать команду на случай апокалипсиса, у вас получилось бы хуже. Добавьте хирурга, и вы, скорее всего, выживете вместе с тараканами и глубоководной рыбой.

До прихода сюда Мо 30 лет служил в полиции по всей Великобритании. Как старший следователь, он занимался убийствами, организованной преступностью, боролся с коррупцией и терроризмом. Несмотря на серьезную должность, Мо любит пошутить. Это не совсем тот легкомысленный юмор, как у балтиморских копов в сериале «Убойный отдел» Дэвида Саймона — те приклеивали ангельские крылышки к спинам мертвых наркодилеров на полицейских снимках и украшали ими рождественскую елку. Мо любит и ценит шутки, которые встречаешь в самых печальных местах. Иначе нельзя: юмор поддерживает, а здесь, в Kenyon, Мо несет на своих плечах большой груз. На складе, где мы находимся, лежат тысячи вещей, принадлежавших жильцам Grenfell Tower — выгоревшего жилого здания, которое нависало черным скелетом над западным Лондоном до тех пор, пока власти в надежде, что все будут смотреть в другую сторону, не прикрыли его гигантским брезентом. Трагедия произошла 14 июня 2017 года, но время идет, а рана никак не заживает. Тогда в огне погибло 72 человека, еще 70 было ранено, 223 спаслись. Пожар высветил политические и социальные недочеты системы на высоком и низком уровне. Пока шло расследование, работники Kenyon продолжали разбирать личные вещи и пытаться отыскать семьи по новым, временным адресам. Почти во всех 129 квартирах что-то нашлось. Из Северного Кенсингтона для обработки, очистки и последующего обращения сюда привезли приблизительно 750 тысяч предметов, собранных в коробки. Когда я посетила Kenyon в 2019 году, работа шла уже два года.

Ранее я видела, как Мо объясняет силу и важность личных вещей тем, кому потом придется объяснять то же самое людям, имеющим власть распоряжаться, стоит ли раскошеливаться на их возвращение. Личные вещи, по его словам, — это не просто какое-то барахло. То, что было у человека в момент, когда он встретил свой конец, начинает нести в себе огромный эмоциональный груз, и не нам судить, насколько он велик. Местные власти традиционно не слишком беспокоятся на эту тему: полиция может запихнуть вещи в шкаф и забыть или передать их кому-то, кто поступит аналогичным образом. (Я когда-то работала с журналистом, который занимался расследованиями и держал в ящике стола пакет с одеждой жертвы убийства. Он собирался ее вернуть, но всегда находились дела поважнее.) Смерть меняет все не только для умершего и его родных — меняются и предметы в доме. Мэгги Нельсон писала в книге The Red Parts («Красные части: автобиография одного суда»), повествующей об убийстве ее тети и последующем судебном процессе, что они превращаются в талисманы.

Мо проводит меня мимо стеллажей с вещами, найденными в том сгоревшем здании. Ящики уходят куда-то в высоту. «Раньше тут все было битком набито», — поясняет он, хотя я бы сказала, что склад и сейчас не назовешь пустым. Может быть, когда-то вещей было гораздо больше, но они по-прежнему занимают большую часть пространства. На полках выстроились тысячи картонных коробок, а то, что в них не помещается, отсортировано и сложено у стены. Там стоят велосипеды, от детских BMX до взрослых гоночных, коляски, качалки с погремушкой, в которые кладут младенцев, чтобы они отвлеклись и затихли. Чемоданы. Высокие детские стульчики, подписанные и неподписанные. В передней части склада расположен отдел обработки. Сотрудники Kenyon выясняют, хотят ли родные вернуть предмет, будь то игрушечная машинка, штаны от пижамы или монета, и надо ли его предварительно очистить. «Если бы вы пришли к нам раньше, вы бы увидели бельевые веревки, протянутые через проход», — улыбается он, разводя руки как огородное пугало. Перед днем открытых дверей тут устроили поспешную уборку. На полках стоят бутылочки чистящих средств, фены, множество утюгов. Чуть в стороне от этой зоны — фотографическая комната, где на разлинованных листах A4 в клетку показано, как снимать различные предметы, от авторучек до лифчиков. У свитера, например, надо сложить один рукав и расправить другой.