Обычные командировки

Глава пятая

Николай с удовольствием пил молоко: холодное, густое. Наливал из глиняной крынки в граненый стакан и наблюдал, как стекло на глазах покрывалось влагой. На улице стояла жара, а в избе было прохладно. Пахло чебрецом, еще какими-то травами, свежевыпеченным хлебом. Напротив, у края стола присела Агриппина Самсоновна, и Николай, поглядывая на нее, удивлялся: бабке восемьдесят, а быстрая, проворная и присела-то лишь после того, как он настоял.

— Кушай, сынок, кушай. Молочко у меня свое, некупленное, и хлебушек утром испекла. Так-то все в лавке беру, а иной раз душа своего запросит, вот и пеку себе, значит, в удовольствие, а тут вот и ты пожаловал. Скажи-ка мне, мил человек, поведай, пошто ты все про Марфу с Родионом выспрашиваешь, натворить они вроде ничего не могут... Коли еще живы, теперь дюже старые. Родиону-то должно девяносто годков быть. Мне вот в яблочный спас будет осемьдесят, а Марфа-то старше. Теперь уже им против закону не с руки. Это по молодости Родька все с властью споры заводил, а потом присмирел.

Сомов убедился в том, что старушка не знает о смерти Яковлевых. Как же так, прошло столько лет, а на родину погибших так и не дошла весть о их судьбе? Значит, Гришаев еще тогда, когда был в Старицах и искал связи Яковлевых, никому не сказал о их гибели? Почему? Решил умолчать о том, что еще бывают такие преступления или просто не с кем было поделиться? Если бы сказал одному-другому, то наверняка расползлась бы по округе эта весть и добралась бы и до Агриппины Самсоновны. А что он, Николай, выиграет, если скажет вот сейчас о настоящей причине своего приезда? Захочет ли бабушка быть с ним откровенной или постарается уклониться от разговора? Пожалуй, все-таки нужно сказать. Даже самые безразличные люди, те, которые, как говорится, считают, что их хата с краю, не будут скрывать, что знают. Уж больно тяжкое дело — групповое убийство. «Интересно, прав я или нет? Выйдет из Николая Сомова психолог? Расскажу сейчас старушке и посмотрю». И Николай вкратце поведал бабушке Агриппине страшную кончину ее земляков.

— Ах, господи! Ах, матерь божья! Люди в земле, я на них хулу возвожу. И Людмилу загубили? Нет, милый, не знаю тех душегубов. Не буду грешить, не знаю. — Старушка, вытирая слезинки концами белого платка, прикрывавшего ее темные, почти без седины волосы, задумалась. Перебирая узловатыми пальцами край клеенки, покрывавшей стол, начала вспоминать:

— Как Советская власть стала на ноги, я со своим хозяином — мужем, значит, да с детишками сюда в Голубино перекочевала и в Старицах, почитай, с тех пор и не бывала. Дети, хозяйство, не до гостевания. Так что Марфу и Родиона редко видела. Но вот что, парень, я тебе скажу: найди Нюру. Она еще долго у них жила. Где найти, говоришь? Про это точно не знаю, сказывали люди, что в совхозе «Отрадный». Это за Старицей верст тридцать будет. Значит, Марфу про богатство пытали? Тяжкую смерть приняла? Царство ей небесное!

Агриппина Самсоновна задумалась, зачем-то прошла на кухню и, погремев там посудой, вернулась.

— Не знаю, сказывать тебе аль нет, может, напраслину на человека возведу, но ты сам разбирайся, а я скажу, чтобы греха на мне не было. Перед войной, года за два или за три, когда немец на нас напал, объявился в Голубине сродственник Марфы — Спиридон Драгин. Еще до революции, пока Родион на войне был, этот Спиридон у Марфы в приказчиках бегал, а люди болтали, что потом и в полюбовниках хаживал. Когда мы в Голубине жили, слух был, что Спирька Драгин у Родиона мельницу откупил. Ты-то знаешь про Драгина?

— Слыхал, бабушка, — насторожившись, боясь спугнуть неловким словом старушку, ответил Сомов.

— Жил тогда у нас Спиридон с неделю. С моим хозяином все вино пил да плакал, что обидели его. За чужое дело десять лет в дальней стороне горе мыкал и прямо говорил: не виноватый он. Марфу на чем свет клял, будто обманула она его шибко, а вот чем, не сказывал. А Родиону грозил, чтоб тот где-нито на тропочке ему не попадался. У всех по селу, кто знакомый был, справлялся, куда уехали да где живут его сродственники. А они уехали и будто в воду сгинули. Как ушел Спиридон от нас, боле об нем и не слыхала. Тут вскорости война, хозяина проводила да так и не дождалась назад. Может, и Спиридон где погиб, его ведь тоже, поди, в солдаты забрали...

«Так-так! — думал Сомов о своей новой удаче. — Не скажи я про убийство Яковлевых, не припомнила бы бабушка драгинские угрозы. Эх, Сергей Яковлевич, Дед ты мой дорогой, — вспомнил он Гришаева, — дал ты маху...»

— А вы тут Лыткиных не знали, Агриппина Самсоновна?

— Лыткины? — старушка присела к столу, подумала, — Это из новых, что ли?

— Не знаю, может, родственники у Яковлевых такие были?

— Нет, парень, не было у нас никаких Лыткиных, а яковлевскую родню я всю знала. Да у них, окромя Спиридона, никого и не осталось. Не слыхивала я в наших краях Лыткиных. Если бы слыхала, запомнила. У меня память на имена да на прозвища больно хорошая.

Сомов слушал рассуждения Агриппины Самсоновны и мучительно соображал, как ему быть дальше. Заявление старушки об угрозах Драгина было очень серьезным. По сути дела, оно подтверждало его предположение о том, что убийство Яковлевых не просто обычное ограбление. Тогда на совещании он очень осторожно выдвинул версию убийства с целью мести, ссылаясь на чувство страха и ожидание беды, которые не покидали Родиона и Марфу, и вот сейчас драгинские угрозы как раз и вписывались в эту версию. Теперь его, Сомова, версия обретала реальные очертания: требовала срочной перепроверки Драгина. Но была на этом пути одна загвоздка: Драгиным занимался сам Фролов и, по его словам, убедился в его непричастности к убийству. А вот как он проверял Драгина, никому не известно. Может быть, все свелось к пустой формальности? Ведь не нашел тогда Гришаев в Старицах ни старуху, ни няньку и не узнал об угрозах. Как же быть? По правилам, следует подробно допросить Агриппину Самсоновну. Но если всплывет объяснение Валерии Петровны, то станет ясно, что старуху нашла врачиха, а не инспектор Сомов. Грош ему цена, этому инспектору: врачиха подсказала, а он поехал и просто записал показания старухи. Никакой он не психолог, этот Сомов. И сыщик так себе. Толкнули его носом в адресное бюро — нашел запрос, послали в Голубино — записал показания. Вместо него можно было бы обойтись обыкновенной секретаршей, она бы все отлично сделала...

Четкий, ясный выход пришел внезапно. Нельзя допрашивать старуху. Нужно скрыть весь этот разговор, но хорошенько запомнить то, что она говорит, и использовать в дальнейшем, не раскрывая карт перед начальством. Тогда все, что появится потом, будет принадлежать только одному ему, Сомову. Должен же он в конце концов найти что-то сам, без подсказки заслуженных ветеранов, которым оказалось не под силу раскрыть убийство. А эта щепетильная Валерия Петровна? Видите ли, она плохо себя чувствует при посторонних, если не причесана, тоже мне Мерилин Монро... Но ведь и эта молодящаяся старуха будет думать, что ей принадлежит пальма первенства в раскрытии «Тайны». Нет, он, Николай, лавры делить ни с кем не будет.

Попрощавшись с Агриппиной Самсоновной, Сомов отправился на поиски Нюши — бывшей няньки Яковлевых.

Добираясь на попутных машинах, Сомов любовался второй весной — первую он видел на Кавказе, и здесь била в глаза яркая зелень полей и цветущих садов. В совхоз он приехал под вечер и сразу же разыскал местного участкового инспектора. Лейтенант, тоже из молодых, ровесник Сомову, внимательно выслушал историю Яковлевых и задумался:

— Какая же это Нюша? Сколько ей хоть примерно лет?

— Людмила — дочь Яковлевых — родилась в 1915 году, тогда этой Нюре было лет восемь, от силы десять. Значит, сейчас может быть семьдесят да еще и с хвостиком.

— Тогда это, скорее всего, Анна Егоровна. Вы подождите здесь, а я быстро. Если дома, то привезу. — Участковый вышел, и сразу же на улице затарахтел мотоцикл. Сомов не ждал, что бывшая нянька сразу же назовет убийц, но где-то в глубине души теплилась надежда, что она хоть чуть-чуть приоткроет завесу тайны.

Участковый очень быстро возвратился и еще с порога объявил:

— Она самая, Анна Егоровна, жила у Яковлевых. Уговаривал ехать со мной в коляске, да отказалась. Говорит, приберется и придет. Я ей сказал, что вы специально прибыли с ней побеседовать. А то не хотела идти, пока дочь с работы не вернется.

— Да, нянчила я Людмилу. Мне самой-то девять годков исполнилось, когда мать меня к Марфе Ильиничне свела. У нас в семье много ртов было, а в то лето как раз недород. Вот и отдали меня за харчи да ситцевое платьишко в няньки. Строгая была Марфа Ильинична, но зря не обижала. Я у них до восемнадцати годов прожила, целых девять лет. Родион Силыч, тот все больше молчком да в разъездах. Когда уезжали они из Стариц, звали с собой, но матушка-покойница не пустила.

Анна Егоровна говорила спокойно, с достоинством. Сомов отметил, что в молодости, видно, красивой была. Даже сейчас обветренное, загорелое лицо оставалось приятным. Когда он рассказал о гибели Яковлевых, Анна Егоровна искренне расстроилась, расплакалась, встала и направилась к выходу и уже у двери объяснила:

— Сейчас вернусь, успокоюсь только. Не привыкла на людях плакать.

Через некоторое время она продолжала рассказ:

— Не было у Яковлевых родственников. Родион — тот из целой семьи один остался. А у Марфы только и родни что Спиридон Драгин, какой-то дальний, то ли троюродный брат, то ли четвероюродный племянник. Фамилию Лыткиных никогда не слышала. Да, были Яковлевы богатые люди. Самые богатые на всю округу. У Марфы Ильиничны в приданом мало что мельница, еще и капитал был — в золоте да в каменьях разных. Родион Силыч, как только с войны по ранению вернулся, отправился в Казань и Спиридона с собой взял, для охраны. Вернулся и Марфе Ильиничне разных золотых вещей навез. Я поначалу только разговор слышала, что, мол, удачно съездили, а потом и сама у хозяйки видела колечки разные, серьги. У нее и раньше их много было, а тут сразу чуть не вдвое прибавилось. Говорили они промеж себя, что деньги бумажные ничего не стоят, а золото всегда в цене. Перед самой революцией Родион Силыч все свое дело продал. Одна мельница осталась. Большие деньги выручил. Поначалу они с Марфой хотели за границу ехать, да Людмила сильно заболела, так и остались. Родиона Силыча Советская власть сразу притеснять начала. Где золото? Где деньги? А он мукой откупался. Соберет обоз в пять-шесть подвод и в район: примите для голодающих рабочих. И его не трогали, мельницу оставили и молоть людям хлеб разрешили. Незадолго до отъезда Родион Силыч мельницу на Спиридона переписал. Слыхала я, как он все деньги с него требовал, а Спиридон не отдавал, отказывался: нет, мол, у него, и все. А деньги у него были. Он уже потом, когда его посадили, Марфе Ильиничне шепнул, где спрятаны.

Сомов слушал не перебивая. Рассказ старой женщины постепенно восполнял белые пятна в «Тайне». А Анна Егоровна говорила не торопясь, стараясь точно восстановить время и события и, видно, никак не могла смириться с тяжкой гибелью Яковлевых.

— Уехали они в двадцать четвертом году, Людочке как раз во второй класс нужно было идти. Говорили, в Казань, будто дом там купили. Вскоре Драгин к ним решил наведаться. Вернулся злой, пришел к нам и все расспрашивал, что мне говорила Марфа, какой адрес оставила. Отвечаю, что нет адреса, обещала письмо написать, да, видно, не собралась. А он ругается и говорит, что скрылись родственнички, обманули. Нет, мол, их в Казани. Это осенью было, а зимой приехал сам Родион Силыч. С неделю жил у Спиридона, и они вроде как помирились, а через год на масленицу ранили нашего Кузьму Ивановича — председателя, когда он домой возвращался. Ехал в санях, перед самым селом в него из винтовки и пальнули. Спасибо, лошадь вынесла. Милиция стала искать и арестовала Драгина. Нашли у него в сарае винтовку, из которой по председателю стреляли. Не знаю уж как, но узнала Марфа про Спиридонову беду и сама в Старицы заявилась. Пришла к нам, плачет, просит меня помочь снести передачу родственнику. Отправились мы в милицию, я-то в дежурке сидела, а Марфа Ильинична по начальству ходила. Разрешили ей не только передачу, но и свидание со Спиридоном. Вернулась, крестится, говорит: «Слава богу, теперь Спирьку не расстреляют». Уговорила его добровольно признаться. «Стрелял, мол, по пьянке». И верно: осудили Драгина на десять лет. Говорят, приезжал он, как освободился, но я его не видела. Да и Марфу Ильиничну с тех пор не встречала.