Обычные командировки

Глава седьмая

Объявление о комсомольском собрании, на обсуждение которого выносилось персональное дело комсомольца, инспектора угрозыска Николая Сомова, было вывешено за неделю до назначенного срока. На собрание приглашались и все коммунисты оперативных отделов управления. Немудрено, что Сомов стал чуть ли не самой популярной личностью среди молодых сотрудников. Правда, о нем заговорили несколько раньше, едва разошелся слух о том, что Сомов распутал старое, не раскрытое до сих пор, преступление, ставшее легендой. Поговаривали, что даже корифеи, опытнейшие сотрудники, на этом деле поломали зубы, а вот Сомов, мальчишка, всего за год распутал такое сложное дело. Но сами корифеи как воды в рот набрали: ни от кого из них никаких подробностей узнать было невозможно. Было над чем поломать голову.

В столовой, в коридорах, в дежурной части, всюду, где соберутся два-три человека, разговор сразу заходил о Сомове.

— Молодец! — говорили одни. — Всем мастерам сыска нос утер.

— Молодец-то молодец, но как бы под суд не угодил.

— Победителей не судят!

— Судят. И еще как!

— Это какой же Сомов?

— Да новенький, высокий, молчаливый такой, в прошлом году юрфак окончил.

— Это самбист, что ли?

— Ну, да.

— Как же он додумался?

— Как додумался, не знаю, а вот останется ли он в комсомоле, неизвестно... Да из угрозыска, наверное, его вытурят...

Костя Терентьев, секретарь комитета комсомола Управления внутренних дел, после избрания президиума постучал карандашом по графину, требуя тишины.

— На нашем собрании, — объявил он, — присутствуют секретарь горкома комсомола, прокурор области и начальник Управления внутренних дел со своими заместителями. — Видно, Костю бросило в жар от присутствия таких высоких гостей, он достал платок, вытер лицо и, обращаясь в глубину зала, спросил: — Какие будут предложения? — и оглядел президиум и зал, поискав глазами Сомова.

Тот сидел во втором ряду сбоку с каким-то безразличным и отрешенным видом.

В управлении давно существовало неписаное правило: на собраниях, совещаниях каждая служба располагалась на своих давно облюбованных местах. Сотрудники ОБХСС, например, имели обыкновение рассаживаться впереди, во втором и третьем рядах, за ними располагался следственный отдел, потом служба охраны общественного порядка и уже в самых задних рядах уголовный розыск. Косте Терентьеву все это было давным-давно известно, и поэтому, увидев Сомова во втором ряду, он тут же подумал, что тот уже сам отдалил себя от своего коллектива. Объявив, что нарушение социалистической законности, допущенное комсомольцем Сомовым, расследовалось инспекцией по личному составу, Терентьев предоставил слово начальнику инспекции.

На трибуну поднялся невысокого роста полковник с сумрачным лицом. Он положил перед собой картонную папку, раскрыл ее, тут же закрыл, старательно завязав тесемки, взглянул на Сомова и, обращаясь к нему, сказал:

— Я, конечно, могу рассказать присутствующим все, что нам стало известно. Но думаю, куда больше будет смысла, если вы, Сомов, сами честно расскажете обо всем и дадите оценку своим действиям. Ну а если чего не договорите, тогда уж придется мне. В общем, предлагаю вначале послушать Николая Сомова.

Сомов говорил долго. Изредка смотрел в зал, но не мог различить лиц: они все белели размытыми пятнами. Он постоянно ловил чьи-то взгляды: осуждающие, настороженные, любопытные, и чувствовал нависшую в зале атмосферу неприязни. Но она была для него не новой. Он уже с ней свыкся. С самого возвращения с Витима его окружало недружелюбное отношение сослуживцев.

«Ну и пусть, — подумал Николай. — Завидуют». Он, Сомов, сделал то, что обещал. Самому себе обещал. Черной тушью на обложке «Тайны» крупно вывел: «Раскрыто» — и четко, разборчиво написал свою фамилию. Но эти мысли прогонял какой-то слабый, едва прорезающийся, но уже настойчивый голос, зазвеневший в душе еще там, на Витиме. Иногда он крепчал, становился уверенным и даже усиливался. Николай не мог его заглушить. Вот и сейчас этот голос твердил: «Скажи, что ты виноват. Скажи, что ты все понял, объясни, как тебе тяжко...»

— Я доставил Драгина в прокуратуру, и он сознался...

Ему не дали договорить, и вопреки правилам и регламенту с мест посыпались вопросы и реплики. Собрание бурлило.

— Кто тебе дал право с оружием в руках добиваться признания?

— Он убийца,— жестко отрубил Сомов.

— А ты кто? Судья, а заодно и палач?

В третьем ряду вскочила высокая девушка с прямыми длинными волосами, резким движением головы отбросила их с лица и категорично заявила:

— Ну что мы обсуждаем Сомова? Он поступил как настоящий мужчина — решительно, смело. Пожертвовал своим отпуском, деньгами ради дела. Что же плохого в его поступке? Разве лучше быть формалистом или слюнтяем? Не рискуя, нельзя выиграть.

— Эта формула хороша для картежников, — ответил сидевший рядом с ней Чельцов. — Мы же имеем дело не с картами, а с людьми.

— Брось, Чельцов. — Девушка снова стряхнула с лица волосы и неприязненно посмотрела на соседа, — Теперь все вы умненькие да чистенькие, а Николай сделал то, что не смогли опытные за шестнадцать лет.

— А какой ценой? — отпарировал за Чельцова лейтенант, сидевший сзади.

Председательствующий постучал карандашом по графину и потребовал прекратить реплики, а вопросы задавать в письменном виде.

— Подожди, Терентьев! — поднялся инспектор Шаламов. — Пусть он скажет: а где ценности?

В этом вопросе Николаю послышалось оскорбительное подозрение, и он зло, с иронией сообщил:

— В сейфе. На хранении в нашей финансовой части.

Мгновенно в памяти всплыла картина, как там, на Витиме, он молча шел вслед за Драгиным. Поддерживал старика и все боялся, как бы тот не свалился с кручи, так как местами тропинка тянулась по самому краю обрыва над ворчавшим внизу Витимом. Он тогда не мог разобраться, чего же опасался больше — что погибнет старик или вместе с ним исчезнут яковлевские драгоценности и то злополучное письмо. Вначале, еще в избушке, он хотел все изъять, но решил, что письмо и драгоценности должен доставить и сдать сам Драгин, объяснив, как они к нему попали.

В прокуратуру они пришли в конце рабочего дня, когда прокурор собрался домой. Сначала он нетерпеливо слушал Сомова, а потом, когда понял, в чем дело, вызвал следователя — пожилую женщину, велел ей найти понятых, и прямо в его кабинете начали переписывать содержимое шкатулки. Золотых и платиновых вещей с драгоценными камнями оказалось много. Перечень занял несколько страниц. Когда, наконец, с описью было покончено и шкатулка, упакованная в бумагу и опечатанная сургучными печатями, улеглась в прокурорском сейфе, дошла очередь до письма. Начался допрос Драгина, следователь записывала показания, а прокурор и Сомов задавали вопросы...

— После допроса Драгина, — продолжал Сомов, — стало очевидно, что он семью Яковлевых не убивал и к этому преступлению не имеет отношения.

— Хватит загадок, Сомов, не темни, давай подробно, — восстанавливая тишину, потребовал председательствующий.

— Там, в прокуратуре, в Романовке, — продолжал Сомов, — Драгин рассказал, что вместе с Фридрихом Лыткиным он несколько сезонов белковал, заготавливал рыбу, добывал кедровые орехи и не раз рассказывал ему о своих богатых родственниках. Зимой 1959 года после окончания охоты они заготавливали лес и комлем падающей лиственницы Фридриху перебило ногу. Лечили его в Романовке, затем в Чите, а летом следующего, шестидесятого года отправили на курорт. Спиридон попросил его навести справки о родственниках, и Лыткин привез их адрес. В том же году зимой Лыткин собрался в Москву показать специалистам больную ногу, и Драгин попросил его заехать в наш город и передать письмо и гостинцы своим родственникам. Лыткин, как потом он сам говорил Драгину, через щель в двери передал письмо Марфе, она прочла и впустила его в квартиру. Преступник оглушил хозяйку, убил больного Родиона, а когда пришла Людмила, то расправился и с ней. Лыткин пытал Марфу, и она сказала о тайнике. Захватил шкатулку, наличные деньги, а заодно письмо и посылку Драгина, чтоб не оставлять улик, поджег квартиру и в этот же день отправился в Москву. В столице Фридриха насмерть перепугала случайная проверка документов, и он вернулся в Романовку переждать, пока кончится переполох, связанный с убийством. Но и в Романовке Лыткину оставаться было страшно. Сестра, жена Спиридона, рассказала, что к ней приходили работники милиции и спрашивали Спиридона, который в то время по заданию заготконторы собирал у охотников пушнину, ездил по всему району. Пока Алексей Иванович Фролов отыскивал и затем допрашивал Драгина в Улан-Телембе, Лыткин распустил слух, что уезжает на север. Но ему было страшно выбираться на железную дорогу, где милиция, где проверяют документы, и он подался в тайгу, в затон. Решил укрыться в драгинской избушке, где были съестные припасы, порох и дробь. После разговора с Фроловым Драгин сразу же догадался, что убийство и ограбление Яковлевых — дело рук его племянника. Но свое предположение на допросе он скрыл и начал искать Лыткина сам. Совершенно неожиданно он встретил его в своей избушке. Вначале Фридрих солгал, сказав, что не был у Яковлевых, но Спиридон, зная подробности их гибели, заставил Лыткина сознаться в убийстве своих родственников и собственноручно написать признание на том самом письме, из-за которого Марфа открыла дверь незнакомому человеку. Лыткин написал, а потом схватился за нож, но Драгин успел выстрелить первым.

Вместе с прокурором, судебно-медицинским экспертом и работниками милиции мы уже на катере отправились в затон. Драгин показал место, где похоронил труп, и мы произвели эксгумацию. На останках судебно-медицинский врач нашел осколочный перелом правого бедра, и впоследствии экспертиза, сравнивая рентгенограмму, установила точно, что убит именно Лыткин. Убит выстрелом в грудь зарядом картечи. Еще там, на месте эксгумации, Драгину стало плохо: он потерял сознание. Мы на носилках перенесли его на катер, доставили в Романовку, положили в больницу, но с ним случился второй инфаркт, и он умер.

— Есть к Сомову вопросы? — спросил председательствующий. Но зал молчал. Казалось, каждый старался осмыслить услышанное. — Если вопросов нет, предоставим слово начальнику инспекции.

— К тому, что рассказал нам Сомов о деле Яковлевых, мне фактически добавить нечего, — начал полковник. — Жаль, конечно, что, выступая с этой трибуны, он не дал оценку своим поступкам. Мы много и подолгу с ним разговаривали, и я понял, что Сомов до сих пор не раскаивается в том, что сделал. А если и соглашается, что грубейшим образом нарушил законность, то тут же не забывает напомнить, что «он раскрыл».

— За что наказали Фролова? — кто-то выкрикнул из зала. И сразу же еще несколько человек повторили этот вопрос.

— Сегодня начальник управления по материалам нашего расследования подписал два приказа.

Начальник инспекции развязал тесемки своей папки, вытащил документ и стал читать:

— «...За слабую воспитательную работу и недостаточный контроль за подчиненными, в результате чего в отделе было допущено грубейшее нарушение социалистической законности, начальнику уголовного розыска полковнику А. Ф. Смирнову объявить строгий выговор. Начальника первого отделения отдела уголовного розыска майора А. И. Фролова предупредить о неполном служебном соответствии». — Начальник инспекции пристально оглядел примолкший зал, отложил приказ и продолжал: — Не разобрались они в характере своего подчиненного, не контролировали должным образом его работу. Не поняли, что раскрытие сложного преступления для Сомова стало самоцелью, способом самоутверждения. Он не считался ни с законом, ни со средствами достижения своей цели. Только цель. Любой ценой. Гипертрофированное честолюбие в нашем деле граничит с профессиональной непригодностью. С коммунистов — руководителей отдела мы еще спросим. Но виноваты и комсомольцы. Не обратили достаточного внимания на нового сослуживца, оставили его наедине с его честолюбивыми планами. Сомов, как инспектор, как сотрудник уголовного розыска, как комсомолец, должен был поступить иначе. Ему достаточно было доложить майору Фролову или полковнику Смирнову сведения, которые он скрыл, и убийство Яковлевых было бы раскрыто законным путем. Кстати, Сомов подвел и отца своего — участника Великой Отечественной войны, кавалера многих правительственных наград. Отправившись в тайгу, он взял наградное оружие отца. Мы вынуждены были изъять именной пистолет. Как решите вы, комсомольцы, вопрос о пребывании Сомова в комсомоле, я не знаю, решение же руководства Управления внутренних дел я сообщу в конце собрания.