Обычные командировки

Николаю было не до настойки. Он ломал голову, как вернуть разговор к пропавшему гармонисту. И начал рассказывать о каком-то немыслимом концерте, который он якобы недавно слушал в Москве, начал с Муслима Магомаева, приплел Эдиту Пьеху, выступавшую под аккомпанемент аккордеонистов. Тася сказала, что этот концерт передавали по телевизору, и Николай сразу же добавил, что именно тогда играл еще замечательный гармонист, видать из самодеятельности, случаем не тот ли самый Федор?

— Гармониста я не видела, концерт до конца досмотреть не довелось, — с сожалением произнесла женщина. — Может, и правда Федор. Уж больно хорошо играл. Только его совсем и не Федором звали. Это мы тут все Федя да Федя.

— Отец его, Иннокентий, хороший человек был, — припомнила баба Настасья, — сгубили его фашисты в войну. Он Федьке своему какое-то дивное имя придумал. Мать тоже померла, а Федька-то — чистый варнак: всегда ножик за голенищем, в любой драке первый и работать не любил, все за золотом шлялся по приискам. Твоей старшенькой, Тасюня, скоро шестнадцать? На свадьбе-то у тебя, помнится, другой гармонист был. Федька в тот год, сказывали, на север подался и больше так и не объявился.

Сомова бросило в жар. Хмель, затуманивший было голову, мгновенно исчез. Ему захотелось обнять бабку, расцеловать соседку. Но Николай сдержался.

— Налей, баба Настя, еще по одной, никогда такой вкусной наливки не пробовал. Хочу выпить за ваше здоровье, — а сам с торжеством подумал: «Все, дорогой Николай Павлович! Все! Эту рюмку выпей за себя. Молодец! Раскрыл-таки эту проклятую «Тайну». Ясней ясного, что Яковлевых убили Драгин с Лыткиным. Если здесь и нет этого самого Фридриха, то Драгин скажет, где он. Фролову не рассказал, а ему, Сомову, все расскажет. Он поднял стопку, встал и от души пожелал женщинам здоровья и исполнения желаний. Сказал, что устал, пойдет спать, потому что завтра начинается работа.

Пройдя в боковушку и не раздеваясь, он упал на свою постель. Первый раз за много дней спал Николай Сомов спокойно, не просыпаясь до самого утра.

Ночью Николай окоченел от холода. Спал он прямо на земле, подостлав махровое полотенце. Спал плохо, проснувшись, натянул на себя всю одежду, что оказалась в рюкзаке, но все равно никак не мог согреться. «Просто удивительно, какой климат в здешних местах, — думал Сомов. — Днем было жарко, хоть иди в одних плавках, а сейчас впору закутаться в шубу. Молодец баба Настя!» — похвалил он про себя старуху. Обрисовала всю дорогу в этот распадок так, что он вчера нигде и не сбился. Шел долго, а когда поднялся на сопку, глянул вниз — от величия и дикой красоты даже дух захватило. Витим, зажатый в серо-коричневые безлесые скалы, наконец вырвался в широкую ложбину и расплескался заливом. Видно, река за многие века размыла берег, и образовался глубокий и спокойный затон. Сверху было видно, как русло Витима повернуло к противоположному берегу и ушло под крутой скалистый обрыв. Рассматривая с сопки затон, сразу отыскал избушку Драгина. Да ее и нельзя было не заметить. Три избы возле складов и пристани стояли одна к одной, а Спиридон, как отшельник, срубил свою в стороне. Сомов решил вначале понаблюдать за Драгиным, выяснить, нет ли кого-нибудь с ним, мелькнула мысль: «А вдруг здесь же обосновался и Федор Лыткин?» Николай очень удачно выбрал место для наблюдения. Прямо над ручьем, что сбегал в залив, на берегу Витима поднималась отвесная скала с навигационным знаком на вершине. Сомов подумал: раз люди водрузили там створный знак, значит, и он сможет туда забраться. И верно, с противоположной стороны отыскалась крутая тропа. По расщелине Сомов вскарабкался на небольшой выступ с углублением, похожим на нору или крохотную пещеру, и здесь провел остаток вчерашнего дня. Наблюдательный пункт оказался удобным: распадок и залив были как на ладони, а снизу его не видно. Драгина Николай узнал сразу, да и не с кем его было спутать. Возле затона жили еще двое: муж и жена, оба молодые. Две другие избы пустовали, однако выяснить, есть ли кто еще в драгинском зимовье, не удалось, и Николай остался в своей пещере на ночь, с тем чтобы понаблюдать утром. Постепенно Сомов согрелся, и сразу же его сморил сон...

Крупная рыбина, освобожденная из сети, плюхнулась в лодку. Задыхаясь, она широко открывала рот, извивалась, пытаясь снова вернуться в воду. К ней потянулась рука, заскорузлыми пальцами схватила за хвост и перевернула спиной вверх. В другой руке мелькнула деревянная колотушка и сильным ударом размозжила рыбью голову. Руки подняли рыбу и швырнули в огромную корзину, стоявшую посредине лодки. Пальцы снова стали перебирать сеть. Сомов подкрутил кремальеру мощного бинокля и чуть приподнял его. В окулярах, словно в оптическом прицеле, возникло обветренное лицо Драгина. Сомов рассмотрел его до мельчайших подробностей. На правой скуле небольшая родинка, прямой, резко очерченный, гладко выбритый подбородок, узкие, тонкие губы, окаймленные морщинами, и холодные, безразличные глаза.

«Вот так же хладнокровно убивал он Яковлевых», — подумал Николай и опустил бинокль. До лодки было метров полтораста, и ему даже без бинокля было отлично видно морщинистое загорелое лицо Драгина и вытянутая морда крупной серой лайки, расположившейся на носу лодки.

«Убийца, зверь! Ну наконец-то я тебя выследил!» — Сомова захлестнуло какое-то неведомое чувство, он сжался, готовый к прыжку, и, пожалуй, ринулся бы прямо со скалы на Драгина и тут же вступил бы с ним в схватку и обязательно бы победил... Николай никогда не был охотником и не знал, что им овладел один из древнейших инстинктов — азарт охоты. Постепенно он пришел в себя, проследил, как Драгин втащил корзину с уловом в склад и вместе с лайкой отправился в зимовье.

«Ничего я здесь больше не высижу. Нужно брать этого бандита. Притащу в его же логово и поговорю. Круто, по душам. Пусть все начистоту выкладывает, а заодно припомнит, где скрывается Фридрих Лыткин». А вдруг ничего не скажет? Упрется как баран в стену? Что тогда? Скажет. Еще как. Ему, Сомову, все скажет, а нет, так он перевернет вверх тормашками его избушку, а если понадобится, то и дом в Романовке и все равно найдет то, что лежало у Яковлевых под паркетом. Церемониться с этим убийцей нечего.

Около восьми утра Драгин пришел на пристань один, без лайки, открыл склад и стал там возиться. Николай упаковал рюкзак, достал из кармана «вальтер», тайком взятый у отца, тщательно проверил патроны в обойме, один дослал в ствол, опустил пистолет в карман, выбрался на тропинку и зашагал к ручью.

«Не будет сидеть в своем складе этот подонок весь день. Пойдет обедать. Вот и перехвачу его на полпути».

Чуть в стороне от ручья еще с наблюдательного пункта Сомов высмотрел высокую ветвистую березу, окруженную мелким ельником. В этой чаще он и решил сесть в засаду, сбросил рюкзак и приготовился ждать. Сразу же на него накинулся гнус: мелкая отвратительная мошка лезла в глаза, в нос. Хищно дзенькали комары, забираясь под воротник. Пришлось снова развязать рюкзак и достать прихваченный из дома флакон «Ангары» — первое средство от кровососов. Он знал об этом по опыту прошлых поездок со стройотрядом. Увязывая рюкзак, Николай отрезал часть стягивающего шнура, положил в карман и приготовился ждать. Время тянулось медленно, он вставал, выходил на тропинку, пил из ручья воду и снова возвращался в чащу. Захотелось есть, но решил трапезу отложить. Как ни всматривался Сомов, но появление Драгина пропустил и не успел выскочить навстречу. Он в два прыжка догнал его, рывком за плечо развернул к себе и, наставив пистолет прямо ему в лицо, прохрипел:

— Руки вверх, бандит! Шевельнешься, застрелю. Я из уголовного розыска!

Возле избы остановились. Сомов приоткрыл подпертую колом дверь, осмотрелся, опасаясь новых неожиданностей, и только потом разрешил войти хозяину. Против входа, рядом с печкой были нары, застланные солдатским одеялом. Николай перетряхнул постель, убедился, что там нет оружия, и велел Драгину сесть. Снял со стены двухстволку, вынул из нее патроны и ружье бросил за печь. Успокоившись, сел на единственную табуретку, закурил, положил перед собой на стол пистолет и в упор стал рассматривать Спиридона. Тот сидел полуотвернувшись, безразлично опустив голову, словно давно приготовился к подобной встрече.

— Ну, расскажи, как убивал Родиона, Марфу, а заодно и их дочь?

— Не убивал я их.

— Ах, не убивал! — снова взорвался Сомов, подскочил к старику и приставил пистолет к виску. — Застрелю подлеца! Ты же убийца! Где награбленные ценности?

— Руки развяжи, покажу, — натужно выдавил Спиридон.

Сомов отрицательно мотнул головой.

— Боишься? Тогда сам оторви от стены доску. Вон ту, где гвоздь торчит.

Николай спрятал пистолет и не очень ловко поддел топором доску. Она подалась, отошла. Под ней в нише лежал сверток парусины. Развернул материю и увидел объемистую шкатулку и сразу сообразил, что по своим размерам она должна свободно лечь в тайник под паркет в яковлевской квартире. Когда открыл крышку, шкатулка вспыхнула сотней маленьких солнц.

— Драгоценности Яковлевых?

— И мои тоже, — криво усмехнулся Драгин. — Достань из-под низу конверт, прочитай письмо.

Николай вынул двойной почтовый листок. «Дорогие Людочка, Марфа и Родион. Пишет вам Спиридон Драгин...»

Старик внимательно следил за Сомовым и видел, как тот, читая, побледнел, украдкой облизнул губы, рванул воротник рубашки, словно ему не хватило воздуха. Драгин подождал, когда письмо будет прочитано, опустил глаза, спокойно, со скрытой усмешкой посоветовал:

— Прочитай на обратной стороне, что карандашом написано.

Николай взглянул на серые карандашные строчки раз, другой, и они запрыгали, завертелись перед глазами. Письмо выпало из его рук, а сам он, согнувшись, медленно опустился на лавку. Нервное напряжение, в котором он жил, ожидая развязки «Тайны», ушло. Перед ним промелькнула вся его погоня за славой в уголовном розыске, на душе стало пусто и холодно. Всматриваясь в слова, выведенные карандашом, Сомов почувствовал себя глубоко несчастным и первый раз в жизни усомнился в своей правоте. Он потянулся за письмом, и резкая боль в руке вернула его к действительности. Взглянул на Драгина, подошел к нему, развязал руки и помог подняться. Тихо и вежливо попросил:

— Собирайтесь, нам надо идти.

— Куда?

— В Романовку, в прокуратуру.