Обычные командировки

Дома была одна жена, маленькая, вроде девчонки. Я собрался уходить, а она: посиди да посиди... Мол, Костя скоро придет. Потом звонок в дверь. Она говорит: Костя это, открой. Я открыл, а это Женька с Ромкой, я их сразу узнал, хотя они в масках и с ножами. А Женька шипит: «Ну, гад, пикнешь, убью». И сразу к жене, а я как закричу... И Женька меня стукнул чем-то по голове. Я быстро пришел в себя... Смотрю, лежу на кухне на полу, а из комнаты ихние голоса. Потихоньку встал — и бежать. Не помню, как домой добрался. А скоро Валька Цыплаков пришел. Молись богу, говорит, могли и убить. Если кому пикну, сказал, то жить мне останется три минуты.

— А Женьку с Ромкой ты после этого видел? — спросил Афанасьев.

— Нет. Я маме сказал, что пойду в кино, а сам с Валькой ходил их искать. Но нигде не нашли.

— А где Цыплаков во время разбоя был?

— Дома. Он мне говорил, что они и его звали, но он не пошел.

Афанасьев тщательно записал фамилии преступников, номера их телефонов, адреса. Потом вырвал листок из блокнота и отозвал участкового инспектора в сторонку.

— Сколько здесь ходу до Белого городка?

— Минут десять-двенадцать.

— Оттуда можно дозвониться в Москву?

— Если постараться...

— Тогда езжай немедленно и передай данные об этих типах. Пока они не скрылись...

— Ну что ж, раз надо так надо. Минут через сорок — через час вернусь. Жаль, с ухой не управился.

— Уху я и сам сварю.

Вскоре запах ухи заполнил собой все вокруг, вытеснив запахи высохших водорослей, долетавший аромат скошенного сена. Откуда-то из темноты вдруг вынырнул Лексеич. Он сказал Афанасьеву, что его задание выполнил, и принялся «накрывать стол». Исчезла последняя ложка ухи, а от рыбы осталась лишь груда белых костей. Небосвод начал светлеть. Первыми зарождение дня почувствовали птицы. Сначала робко, а потом все сильней раздавались птичьи трели.

Лексеич вместе с Яшкой старательно вымыли ведро, свернули брезент и разложили все по лодкам. Проверили горючее в «казанке» и вывели ее в протоку. Татьяна Александровна, устроившись на заднем сиденье «Прогресса», позвала:

— Иди, Яша, ко мне! Тут теплее.

Мальчишка с такой мольбой посмотрел на Афанасьева, что тот сразу понял.

— Нет, Татьяна Александровна, мы с Яковом вдвоем поедем. Нам ведь лодку нужно на место поставить. Извиниться перед дачниками... Верно, Яша?

Яков в ответ только горестно вздохнул.

Подъехав к отделению милиции в Серебряном бору, Афанасьев увидел за столом под яблонями всех своих коллег — Павлова, Звягина и Ильина. Вид у них был довольный, какой обычно бывает у людей, хорошо и с пользой потрудившихся. Звягин заглянул в машину и, не дожидаясь вопроса, сообщил:

— Мы их тепленькими утречком у Климова взяли.

— Это хорошо, что тепленьких. Ты, Яков, выходи, — разбудил Афанасьев мальчишку, — а старшего лейтенанта Коробочкину подбросьте домой, — попросил шофера. — Согласны, Татьяна Александровна?

— Я только посмотрю, как у меня там дома, и приду.

— Ну, как знаете, — улыбнулся Афанасьев.

Роман Климов — тот, что в такси назывался Аликом, высокий и худой парень, видно, уже освоился со своим новым положением. Он неторопливо вошел в кабинет, уселся на стул и опустил голову. Рядом с ним расположился Павлов. Он объяснил, что Климов намерен рассказать все честно.

— А чего скрывать, — не поднимая головы, подтвердил Климов.

— Тогда объясни, почему ты, рабочий парень, решился на преступление? — начал разговор Афанасьев.

Роман поднял голову, зло сверкнул глазами.

— Колонии не боюсь. Привык. У меня дома своя колония. Посмотрите на мать — в спичку превратилась. С огорода по три урожая в лето снимаем. Сначала редиска, потом огурцы, а под осень укроп, салат, петрушка — все на рынок. Всё деньги. Чашку из серванта не бери — это из сервиза, а вдруг разобьешь. На диван не садись — гарнитур надо беречь, на ковровую дорожку не ступи... Все дорого стоит. Надоело у отца копейки выпрашивать. Вот и на грабеж пошел...

— А зачем тебе деньги? — спросил Афанасьев.

— Как зачем? Меня угощают, а я ответить не могу? Получку отдаю полностью, а хожу в отцовских обносках. Все ребята в нейлоновых куртках ходят, а мне суконное пальто купили — говорят, теплее. А на кой мне теплее?

— Дома у вас пьют?

— Только по праздникам. С позапрошлого года наливка в подвале стоит.

— Так, так... А чем же ты занимаешься в свободное время? — спросил Афанасьев.

— У меня нет свободного времени. Днем на заводе, вечером учусь... А потом огород.

— Когда же ты успел подружиться с Лидовым и Жуковым?

— Нет, вы у него спросите, товарищ майор, кто их надоумил на такое преступление, — не вытерпел Павлов, — я ему этот вопрос уже задавал.

— Я сказал, что Яшка. А он не верит, — кивнул парень в сторону Павлова. — Яшка поехал продавать книги этому Косте, привез деньги, рассказал, какая там квартира, про магнитофон, родители у нее за границей работают, посылки шлют. Ну мы с Женькой стали обдумывать, как бы нам там побывать. Яшке-то мы, конечно, об этом не сказали...

— Кто придумал маски?

— Женька.

— Чем ударили Жукова?

— Женька на всякий случай взял в сарае железку. С одной стороны расклепал. С другой заточил, завернул в бумагу.

— Он же мог его убить!

— Не знаю. Тут как получилось? По нашим расчетам, Яшка должен был уже уйти... А он вдруг сам дверь открывает... Не уходить же обратно...

— Кто же у вас за главного был?

— Никого не было... Все главные.

— Кто еще знал, что готовите преступление?

— Валька Цыплаков. Но как только разговор о квартире всерьез зашел, он отказался. Говорит, одно дело книжки воровать, другое — квартиры грабить.

— В старину была умная сказка, как кража пятачка довела Иванушку до каторги. А вы начали с книжек и докатились до разбойного нападения с покушением на убийство, — подытожил майор.

Когда парня увели, Афанасьев спросил:

— А как с отцом этого молодого человека, Иван Кузьмич?

— Поговорили...

— Ну, и как он?

— Интересный человек. Воевал, демобилизовался, окончил школу механизаторов, работал трактористом, шофером. Потом завербовался на север. Вкалывал там как проклятый, без выходных, без отпусков, не пил... Ну, сколотил деньгу. Со сверхурочными на лесоповале до тысячи в месяц выгонял. Все хотел детям красивую жизнь создать — у него две дочери и сын. Говорит, ему самому ничего не надо. И там, в тайге, и здесь все вроде о детях думал. Думать-то думал... Но как? — Павлов подошел к окну. — Взял у меня сигарету: разрешите, мол, на двор выйду, покурю. Да вот он на лавочке сидит.

В ярком утреннем свете хорошо была видна сгорбившаяся фигура человека. Опустив голову, он словно пытался что-то рассмотреть под ногами.

— Сколько же ему лет?

— С двадцать четвертого он...

— А издали совсем старик!

— Тут, дорогой Александр Афанасьевич, за минуту стариком станешь, — вздохнул Павлов. — Сын ведь.

Вернувшись в свой кабинет, Афанасьев заправил авторучку, достал стопку бумаги. Надо было писать сводку о раскрытии преступления. Вдруг кто-то требовательно постучал в дверь. Не успел он произнести «Войдите», как на пороге появилась незнакомая женщина, попросила кого-то подождать в коридоре и только потом вошла.

Афанасьев пригласил посетительницу садиться и бегло оглядел ее явно ненашенский наряд: темно-фиолетовый жакет без рукавов, узкую, с разрезом юбку, пышную оранжевую блузку, в тон ей туфли на высоких каблуках и большую сумку с ремнем, перекинутым через плечо. Половину лица закрывали темные очки в дорогой оправе. «Иностранка, что ли? — мелькнула мысль. — Неужели обокрали?»

— Я мать Лидова, — без предисловий сообщила женщина и села к приставному столику. Поднеся платок к лицу, она продолжала: — Какое горе, какое горе, я просто не могу поверить. Мой сын — и такое преступление... Вы, товарищ майор, его не знаете. Он хороший мальчик, тихий, скромный, увлекается музыкой, пишет стихи. Отлично учится. Я, правда, воспитывала его одна... У нас, знаете, с мужем не сложилась жизнь.

Афанасьев откинулся на спинку кресла. Мать Лидова, заметив его интерес, сняла очки. Открылись морщинки, усталые глаза. Женщина рассказывала о детстве сына, подробности школьных лет, заискивающая улыбка сменялась страхом.

Александр Филиппович остановил ее:

— Одну минуту, гражданка Лидова!

— Нет-нет, я не Лидова! Я — Иванова. Ношу фамилию второго мужа. Мы с ним, правда, тоже разошлись, но Евгению я сохранила фамилию отца. Меня зовут Ирина Владимировна.

— Где вы работаете?

— Разве это имеет значение? Сейчас для меня самое важное — судьба сына. Вот принесла вам заявление. Общественность нашего дома просит вас отдать мне сына на поруки.

Ирина Владимировна вынула из сумки бумаги. На двух страницах было пространное заявление с перечислением всех достоинств Евгения Лидова, третья была покрыта подписями.

— Со мной пришли член домового комитета и ближайший сосед, — объяснила женщина. — Они подтвердят, что готовы поручиться за Женю.

Майор взял бумагу, от нее пахло тонкими духами.

— Где же вы все-таки работаете?

— Вообще, я окончила иняз, работала в системе «Интуриста». А сейчас... Сейчас я директор вагона-ресторана на международных линиях. Очень часто бываю в поездках, сегодня, к счастью, оказалась дома. Если моего заявления недостаточно, я принесу письмо с работы, из техникума. Обещаю вам — Женя исправится. Подобного с ним никогда не повторится! — Женщина говорила то вкрадчиво, то с искренней болью.

Афанасьев заглянул в заявление. Оно было отпечатано на машинке и адресовано ему.

— Когда у вас были мои сотрудники?

— Около девяти утра.

«Вот это оперативность, — подумал Афанасьев, — успела напечатать, обежать жильцов, упросить их подписать да еще ходатаев привела сюда».

— Скажите, Ирина Владимировна, раньше ваш сын судился?

— Что вы, что вы! Никогда в жизни! Что с ним произошло... понять не могу. Каждый раз из поездок я привожу ему подарки, у него есть всё.

Майор открыл стол и потянулся за сигаретами. Ирина Владимировна пододвинула ему пачку своих:

— Курите... Американские.

— Благодарю, я привык к «Яве».

— Может, Женю приятели увлекли? — Ирина Владимировна спросила осторожно, словно прощупывая собеседника. — Он добрый, ради друзей готов на все. Привезла ему в прошлом году джинсовый костюм, он его другу подарил. Привезла второй, он сейчас же отдал поносить кому-то... Зажигалки, ручки, пластинки у него не задерживаются, я уже к этому привыкла.

— Пригласите ваших поручителей, я с ними познакомлюсь.

В кабинет вошла, подслеповато щурясь, полная пожилая женщина в старомодном полотняном платье, следом за ней немолодой мужчина в поношенном костюме и несвежей украинской рубашке. Он переминался с ноги на ногу, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

— Дора Аркадьевна — член нашего домового комитета, а это мой сосед Леопольд Антонович, — представила их Ирина Владимировна.

— Наша общественность знает Женю и просит отпустить его на поруки. Мы всем коллективом будем его воспитывать, — с места в карьер заявила член домкома. — Общественность заверяет, что больше Лидов не позволит себе никаких дурных поступков.