Отдельный 31-й пехотный

Глава 13

Не то, чтобы я никогда не убивал. Убивал, конечно. Все убивают. Адепты джайнизма забывают о том, что самим своим существованием мы убиваем других существ — от бактерий и до кожных клещей. И… хорошо, речь о разумных существах. Не время сейчас оправдываться перед самим собой или кем-либо еще. Чем Ирина Васильевна Берн, Медуза Горгона местной Службы Безопасности отличается, скажем от двоих-из-ларца, одинаковых с лица, которых я упокоил после длительного раздумья… где-то в долю секунды. Ровно столько времени у меня заняло решить судьбу двоих человек. Вполне вероятно, что они были отцами семейств и где-то сейчас плачет синеокая вдова, а ее обнимают детские ручонки и дочка заглядывает ей в глаза, не понимая, что значат слова «папа никогда не вернется домой».

Может такое быть? Конечно. Более того, скорей всего так и есть. Но смерть двоих спецов из СИБ меня не трогает за живое. Эти люди умерли, потому что они мешали мне, потому что они причиняли боль моему близкому человеку и потому что они могли стать удобным фундаментом в основании легенды о гвардии лейтенанте. И сочетания этих факторов мне было достаточно для того, чтобы снести одному голову, а второму — свернуть шею. Две секунды и нету их. Все. Быстро, четко, никакой рефлексии. Да, где-то заплачет синеокая вдова, но эти ребята знали на что шли. Так что… надеюсь, что вдова найдет себе человека получше, а пенсия сотрудника СИБ, погибшего при исполнении — послужит какой-то компенсацией.

И, честно говоря — я об этом и не думал. До сих пор. Потому что сейчас передо мной во весь рост встала необходимость «прикопать» Ирину Васильевну Берн, как выразилась Мария Сергеевна Мещерская.

— Да, я дура — говорит она, отводя взгляд в сторону: — да, погорячилась. Но сейчас ничего уже не поделаешь. Оставишь ее в живых — она нас заложит. Сейчас она может чем угодно клясться, какую угодно присягу давать и клятву верности, но потом — все равно заложит. Сдаст.

— Неудобно как-то — отвечаю я: — сразу убивать. Вроде как просто не в том месте и не в то время оказалась.

Мещерская складывает руки на груди. Смотрит на свою сестру, которая снова забылась беспокойным сном. Прикусывает губу. Поправляет одеяло.

— Я сама могу — предлагает она: — ты… просто не смотри. Позову ее в лес и там…

— Ну нет. Это моя ответственность и если мы будем… «прикапывать» Медузу, то будем делать это вместе. Или я сам. Кто виноват? Я же ее с собой поволок, думал помощь будет.

— Извини, что так получилось — вздыхает Мещерская: — знаю, это же противно твоей натуре. Это не бой, не поединок. Это казнь.

— Вот же… — мягкий полог из меховых шкур откинулся и я замолчал. В землянку торопливо вбежала девушка в дэгэле, поставила на обрубок пня, служащий столом — две деревянные чаши, исходящие легким паром.

— Вот. — сказала она, пряча взгляд: — суп с лапшой. Два дня тай ла Ма-цзецзе изюбря в лагерь привела. Ваши гости уже чи фан, Малия-Дарэн.

— Хорошо — кивает Мария Сергеевна: — как там рука у Ма-мэй?

— Хэн хао. — кивает девушка в меховом дэгэле: — хорошо. Не болит больше. Большое спасибо говорит.

— Ну вот и ладушки — говорит Мещерская, девушка тут же исчезает, оставив кроме деревянных чаш с горячим варевом — еще горбушку хлеба, головку чеснока и ломоть сала, завернутый в вощеную бумагу. И где она все это прятала? Никак за пазухой тащила?

— Кто такой этот Ма? Который с рукой? — спрашиваю я, глядя как Мещерская откуда-то из-за голенища сапога извлекает короткий нож с блестящим лезвием и придвигается к «столу», разворачивая ломоть сала. Воздух тут же наполняется сладким ароматом, так и хочется положить бело-розовый, аккуратный кусочек сала на ломоть ржаного хлеба, да стопку водочки, только с холода, запотевшую… рот сразу наполнился слюной. Чертовы рефлексы… интересно, а водка у них тут есть? Не, не, не, это не мои мысли, это мысли гвардии лейтенанта, прочь… сперва дела, а водочка потом… если она у них тут есть. Должна быть.

— Не кто такой, а кто такая. Ты ей руку сломал — тут же откликается полковник, аккуратно нарезая сало тонкими пластинками: — она здешняя кудесница.

— А… иллюзионист. — мне сразу же вспомнился давешний китаец с кривыми зубами и «маузером», который пытался под иллюзией нас захватить. Вот только Берн его магию развеяла. И он — это девушка? Блин… не везет некоторым девушкам с внешностью, ну не всем же красивыми быть. Это валькирии меня приучили к тому, что каждая первая — юная красотка со всеми прелестями и упругостями, а в жизни…

— Сперва я даже не понял, что это девушка — признаюсь я Мещерской, придвигаясь к столу и доставая свой нож из-за пазухи, пока она сало пластает — хлебушка нарезать. И правда, давно не ел, в животе урчит.

— Пффх! — фыркает она и прикрывает рот обратной стороной запястья, удерживая в ней свой нож: — ну ты даешь, Уваров! Она же мастер иллюзий, не мозголом как эта твоя СИБовка, а именно иллюзионист.

— Но ведь иллюзию развеяли и…

— У мастера иллюзий — несколько слоев иллюзий. И самые примитивные, на верхнем уровне — визуальные. Но… есть и такие, что осязаемы, материальны… более того, хороший мастер иллюзий может… лучше тебе даже не знать, что может. — Мещерская отодвигает в сторону нарезанные пластики сала и поднимает глаза вверх, к бревенчатому потолку: — есть и такие что могут свою реальность создавать… правда маловато таких. Знаменитая Аматэрасу Ками, в свое время именно благодаря ей японцы отстояли изоляцию своих островов. До сих никто толком не знает, что там у них творится. Уильям «Джокер» из Дома Кавендиш, подданый британской Империи… единицы таких. Ма-мэй не настолько сильна, но уж перевоплотиться в мужчину на телесном уровне она может. И еще… не стой она чуть левее, ты бы ее убил, наверное. А так… рука сломана, мелочи.

— Ух ты. Так она на самом деле — красивая?

— Я тебе дам, Уваров. — отрывается от нарезания сала ломтиками полковник Мещерская и демонстрирует мне свой кулак: — видел? Ишь чего… хлеба лучше нарежь.

— А я чего? Я — ничего — пожимаю плечами я, нарезая хлеб толстыми и кривыми ломтями: — я так… удивительно что такие люди есть.

— Это благодаря ей «Лунг» и появился — пожимает плечами Мещерская: — у нас родовой дар знания телесного и умений телесных же… лечить вот например. Или калечить. Как мне рассказали, Валюша с этой Ма-мэй встретились, когда от местного губернатора и его шайки бегали. Что-то тут неладное творится, девчонки ладные пропадают и все тут. Да еще и Свежеватель этот… давно слухи по Забайкалью ходят, но я не верила… — она разламывает головку чеснока и неторопливо крестится над столом.

— Ну… откушай чем бог послал, Володя. — говорит она, пододвигая к себе деревянную пиалу с горячим супом: — ешь, пока не остыло, потом думать будем.

— Приятного аппетита — желаю я в ответ и пододвигаю свою пиалу к себе. Давно же я не ел… в кабаке так и не накормили. Некоторое время над импровизированным столом царит тишина, слышно только как ложка стучит о край пиалы, или как я невольно зажмуриваясь — мычу от наслаждения… самая что ни на есть сибирская еда — суп с мясом и лапшой, краюха хлеба с соленым салом, чеснок опять же… не хватает только черного перца. Интересно, сколько он тут стоит? Должен быть в продаже, надо в лавке поглядеть. Если нас пустят в город, конечно, натворили мы там дел. Пока ем — думаю. Если у Валюши, сестренки Мещерской-старшей — такой же дар, как и у полковника, тогда все ясно становится. Весь этот партизанский отряд имени Лунга — на этих двоих и держится, на Ма-мэймэй, которой я руку сломал и на Валюше. Почему? Потому что Валюша — целитель и одновременно боец первой линии, она себе тело менять может, стать Девушкой-Халком, нарастить бицепсы с трицепсами и костяными лезвиями как у Росомахи и вперед — раскидывать врагов по кочкам. А эта иллюзионистка Ма — ответственна за то, что на месте этой вот девушки все дракона видят. Ну и когда не дракона — так Лунга, здоровенного хунхуза, рыжебородого и с кривыми зубами… значит есть у девушек желание как-то из ситуации выскочить. Лунг, судя по рассказам местных, тут недавно появился, полгода как начал грабить на большой дороге. Сбежала, стало быть, ее сестра из монастыря и подалась в Сибирь — сестру старшую искать. По дороге не поладила с местным начальством… почему — тут уже история умалчивает. Пока. Но если местные борьбу с пропажами девушек ведут так, как я видел — то ничего удивительного. Увидели ладную девушку и к ней — а ну в острог или домой. А у нее дома нет, паспорта поди тоже. Ну и… здравствуй нелегальное положение. Тут она с этой Ма и снюхалась. Но кто с нее кожу снял? Почему Маша так беспокоилась, она же из мертвых поднимает?

— Кто такой Свежеватель? — спрашиваю я и Мещерская — замирает, не донеся ложку до рта. Кладет ее обратно в пиалу. Достает платок и тщательно вытирает рот.

— Свежеватель. Да уж… — качает она головой, убирая платок: — не у каждой таежной легенды такое отвратное имя. Говорят, что в те года, когда лето особенно жаркое, когда зимой стоят трескучие холода — в тайге появляется он. Ему не нужны твои деньги, не нужна жизнь. Не нужна девичья честь или что там обычно нужно лихому люду. Ему нужны трофеи. В иной год — голова. Не вся, только череп. В иной год, вот как в этот — кожа. Вся. Говорят, что его нельзя увидеть, если смотреть на него прямо, что его можно заметить только если смотреть мимо него, и если предварительно глаз водой святой окропить. А еще говорят, что где-то под Великим Озером у него есть своя обитель, где на стенах висят все его ужасающие трофеи… но я лично всему этому ни на грош не верю… не верила. А когда увидела Валю в таком вот состоянии… — она стискивает кулак и ее костяшки белеют.

— Понимаю… — говорю я, чтобы что-то сказать. Понимаю ли я ее? Вряд ли. У меня нет такой вот младшей сестры, которую освежевали заживо, даже со зверьми так не делают.

— Почему я поверила? Ты когда-нибудь видел людей, которых освежевали заживо? — спрашивает у меня Мещерская, доставая свою верную трубку: — с которых сняли кожу живьем? А я видела. Так вот… когда с живого человека снимают кожу — он сопротивляется. Он корчится от боли, его мышцы напрягаются. Это трудно сделать. А главной целью является не сделать все аккуратно, а причинить боль… потому как правило всю кожу не снимают. Проще снять большие лоскуты… скажем со спины и груди. Этого уже достаточно для мучительной смерти, а большего и не надо. Даже если хунхузы озаботились бы снять кожу с ног и головы — никто не снимает кожу с пяток или кистей рук — слишком много мороки. Хотя бывалые говорят, что именно с пяток и начинают имперские палачи Хань, но у нас тут не пыточная Императора, лес кругом! Никто не станет снимать кожу так аккуратно… и всю. И уж тем более — если снять всю кожу, то человек умрет от болевого шока… разве что ему опиум дать предварительно или маковый настой, как в Хань делают перед казнью. А тут… ни лоскутка кожи не осталось. И как она не умерла сразу? Крепкие мы, вырастить кожу в таком объеме она не смогла, но покрыть себя слизью, чтобы не умереть — додумалась. И… в кому впала. Защитный механизм. Техника «Золотого Яйца Феникса», как учат в Ся. По-нашему — контролируемая кома. А у них целителей, кроме Валюши и не было. От отчаяния, да узнав, что я еду по КВЖД — напали на поезд. При этом у них боевой силы — только Ма-мэй и есть. А она не боевик, она поддержка, ее даже хрустальной пушкой не назовешь, ей одна пуля прилетела и все…