Жажда бессмертия

Глава 14

Карл Борисович вытер пот со лба, трясущимися руками воткнул вилку в розетку и, задержав дыхание, повернул рукоятку на полную громкость. Из динамиков послышалось журчание ручья и пение птиц.

— Та-ак, вроде работает, — он шумно выдохнул и повернул антенну на «Деревню».

Веселый детский смех заполнил гостиничный номер.

— Реган, дай мне попробовать, — крикнула Вера. — Ого, прям как настоящий. Жаль только, что постоянно приходится заострять и быстро заканчивается.

— Ерунда, — профессор узнал Гюстава. — Этого добра здесь навалом. Мне обиднее всего, что белого листа не достать. Остается только на камнях рисовать.

— И на деревьях, — подала голос Луиза. — Я раскрашу свой дом.

— А-а, — протянул Реган. — До первого дождя. Вода быстро смывает, я пробовал.

— Тем лучше, — ответила Вера. — Смоет, заново нарисуем. Я очень люблю рисовать, особенно акварелью. Спасибо, Реган, за такое счастье. Кто бы мог подумать, что эти плоды рисуют, как мелки.

— Да, молодец Реган, — сказал Гюстав и хрипло рассмеялся. — А мы не знали, что придумать с этими кустами. Растут быстро, а плоды ядовитые.

— Они не ядовитые, — возмутился Оливер. — Кроме диареи от них ничего плохого нет.

— А диарея, по-твоему, от чего? От отравления.

— Ну, может быть, — согласился он. — Посмотрите, как я раскрасил свою панаму.

Они еще долго обсуждали красящие восковые плоды, а Карл Борисович с блаженной улыбкой сидел, прижавшись к радиоприемнику, и представлял, что находится рядом. Вот он расспрашивает Гюстава о жизни во Франции в начале двадцатого века, вот вместе с Оливером ловит рыбу, а вот с Луизой накрывает на стол. Прямо, как большая дружная семья. Жаль, только мамы нет.

Тут Карл Борисович вспомнил, что хотел с Марией сходить на кладбище. Он спрятал радиоприемник в шкаф, вышел из номера и запер дверь.

«Где же Машенька? — подумал он и набрал ее номер второй раз. — Вроде на больничном. Должна дома сидеть с больной спиной».

Он уже хотел положить трубку, но гудки пропали и послышался слабый голос Марии:

— Алло. Кто это?

— Машенька, это я. Что с голосом? Заболела?

Вместо ответа Мария зарыдала.

— Что случилось, Маша? — испугался он, но она не ответила и продолжала горько плакать.

— Я сейчас приеду. Никуда не уходи!

Встревоженный профессор выбежал на улицу, но вспомнил, что машина осталась на парковке завода и вернулся назад.

— Такси! Вызовите мне такси. Срочно! — закричал он администратору.

Весь путь до дома уборщицы Марии обеспокоенный Карл Борисович подгонял таксиста.

— Здесь можно быстрее, патруль никогда сюда не заезжает…Обгоняйте этот утиль, еле тащится! Блин, красный.

На светофоре таксист повернулся к нему и с насмешкой спросил:

— На роды, что ли, торопишься?

— Ага, на роды, — торопливо ответил он и кивнул. — Езжай давай, уже желтый.

Карл Борисович расплатился, зашел в подъезд и побежал вверх по лестнице.

«На третьем или четвертом этаже? Помню, что квартира слева. Дверь вроде бы черного цвета».

Он постучал об черную дверь на четвертом этаже и замер в ожидании. Прошло пять секунд, десять, двадцать, но никто не открывал.

«Перепутал, наверное. Хотя на третьем дверь красная. Может, перекрасили», — он хотел уйти, но замок щелкнул и дверь открылась.

— Машенька, что случилось? — выдохнул он, увидев растрепанную и красную от слез Марию.

Она ничего не ответила, развернулась и исчезла в глубине квартиры. Карл Борисович зашел, закрыл дверь и пошел следом.

— Суп будешь? — тихо спросила она.

— Буду, — он сел за стол и вопросительно уставился на Марию, которая старательно избегала встретиться с ним взглядом.

Она поставила перед ним миску с супом и плетеную корзинку, в которой лежал хлеб. Профессор начал есть, не сводя глаз с Марии.

— Очень вкусно, Машенька. Спасибо. Я помою за собой, — он подошел к раковине, но она опередила его и отобрала грязную посуду.

— Не надо. Я сама.

Карл Борисович взял ее за руку и участливо спросил:

— У тебя где-то болит? Может, с дочкой что-то случилось?

Она прижала кухонное полотенце к лицу и зарыдала. Профессор обнял ее и погладил по спине:

— Расскажи, легче станет. Если что, у меня есть связи и деньги. Я тебе помогу. Только прошу, не молчи. Пожалуйста, Маша!

Она отстранилась и села на табуретку у стола.

— Эх, Карлуша, поздно. Уже слишком поздно.

— Что поздно-то? Не томи, говори!

Она горько усмехнулась и покачала головой.

— Я-то думала, что от работы спина болит, а оказалось от рака.

У Карла Борисовича перехватило дыхание.

— Как от рака? Ты же здоровая была. Вон, какие ведра таскала.

— И я так думала, а, оказывается, уже последняя стадия. Дали таблеток, чтобы не мучилась и домой отправили умирать. Все, прожила я свой век. Завтра куплю платье и туфли на похороны, чтобы дочке потом не бегать.

Он опустился перед ней на корточки и заглянул в опухшие от слез глаза.

— Машенька, даже не думай об этом. Поняла меня? Я что-нибудь придумаю. А ты, держись. Не хорони себя раньше времени. Я, обязательно, придумаю, как тебя спасти, — с жаром сказал он и резко встал, отчего хрустнули колени. — Пойду. Вытри слезы, они не помогут. Позвоню тебе вечером.

Он размашистым шагом вышел из квартиры.

«Ну уж дудки! На этот раз ты меня не проведешь, Смертушка. Не отдам я тебе Машу. Вот увидишь, — подумал он и остановился. — Надо магнитофон купить и кассет побольше».

Карл Борисович зашел в магазин «Музыкальный мир» и подошел к продавцу.

— Мне нужен магнитофон, на который можно записывать.

— С функцией диктофона? — молодая девушка-продавец жевала жвачку и со скучным видом листала журнал. — Или с кассеты на кассету?

— Диктофона, — торопливо ответил профессор. — И побыстрее, пожалуйста. У меня мало времени.

Она окинула его равнодушным взглядом и показала на стеллаж с магнитофонами.

— Все такие, выбирайте.

Карл Борисович еле сдержался, чтобы не выругаться, схватил первый попавшийся магнитофон и поставил перед продавцом.

— И пустых кассет штук двадцать.

— Ого, это что же вы записывать собрались?

— Оперу, — выпалил он и достал кошелек. — Упаковывать не надо, а то зима наступит, пока вы это сделаете.

***

Карл Борисович установил магнитофон рядом с радиоприемником.

«Теперь я ни слова не пропущу и обязательно выясню, как вы туда попали», — думал он, настраивая усики антенны. По пути в гостиницу он зашел в магазин и набрал продуктов на несколько дней, чтобы лишний раз не выходить из номера. А магнитофон он задумал включать, пока будет спать.

— Так-с, ребята, всем привет, — сказал профессор и включил радиоприемник.

Послышался стук ложек и довольное кряхтение.

— Луиза, ты, как всегда, бесподобна, — похвалил Гюстав. — Пудинг выше всех похвал.

— Да, согласен, — отозвался еще один мужской голос. Карл Борисович его не узнал.

— Ты работала поваром в ресторане? — поинтересовался незнакомец.

Луиза кокетливо захихикала.

— Нет, Чан. Не в ресторане, а в богатом доме французского магната. Он занимался кораблями. По всему дому стояли макеты лайнеров и барж.

— Расскажи о себе, — попросил Чан и за столом наступила тишина, прерываемая только стуком ложек и далеким лаем собаки.

Она тяжело вздохнула.

— Не люблю вспоминать, но тебе, как новенькому, расскажу…Молоденькой девушкой я поступила к ним работать служанкой. В мои обязанности входило присматривать за старой больной матерью магната Моруа. Через два года, она умерла, и я начала прислуживать за столом. Там-то он меня и заметил.

Луиза замолчала, но никто даже не думал ее торопить.

— Жильбер несколько лет учился в Англии и приехал навестить родителей. Обычно они к нему ездили, но в то лето, он сам соизволил явиться в отчий дом. Признаюсь честно, я влюбилась. Он был такой красивый, галантный, щедрый…М-да, казался настоящим рыцарем. Мы украдкой встречались в саду или в коридоре на этаже со спальнями господ. Через месяц наши встречи перешли в мою спальню. В конце лета, он уехал обратно в Англию, а я поняла, что забеременела. Мне было всего семнадцать. После того, как прошел испуг, я начала думать, что делать дальше. Уходить мне было некуда, я — сирота. Поэтому, собрав все силы и мужество, я подошла к госпоже Шарлотте и все рассказала.

— Шарлотта? Кто она? — спросил Чан.

— Мать Жильбера. К ее чести, хочу сказать, она меня не прогнала. Только велела держать язык за зубами, что бы ни одна живая душа не узнала, от кого я забеременела. Когда пришел срок рожать, меня поселили в женском монастыре. Там и родила девочку…Мелани. Через два месяца ее увезли к сестре Шарлотты, а я вернулась прислуживать в дом Моруа. Жильбер приехал к родителям только через пять лет и делал вид, что, между нами, ничего не было. Так я и жила, в чужом доме, вдалеке от своего ребенка. Много позже я узнала, что Жильбер признал дочь и часто навещал. Я не знаю, что ей говорили про меня. Может, сказали, что я умерла.

Луиза всхлипнула и глухим голосом продолжила.

— В один день госпожа Шарлотта слегла с горячкой, после письма. Два дня лежала в бреду, а когда пришла в себя, дала мне прочитать то письмо. Оно было от ее сестры. Той самой, к которой увезли мою доченьку…Мелани шла домой, после спектакля. В парке ее схватили какие-то подонки, надругались и перерезали горло.

Тяжелые вздохи и слова сочувствия послышались из динамика радиоприемника.

— Я не смогла дальше жить. Каждый день я вставала с надеждой, что когда-нибудь мы встретимся. Но, видно, не судьба. Двухмесячная крошка Мелани с белыми курчавыми волосами — только ее лик вселял в меня жизнь. Но после того, что с ней случилось, я не смогла жить дальше. Не хотела больше мучиться.

— И? Что ты сделала, Луиза? — в нетерпении прошептал Карл Борисович, прильнув к динамику.

Но тут в разговор вмешался Гюстав:

— Печаль ухудшает пищеварение. На десерт я вам расскажу, как мы с другом ходили лягушек ловить.

Все будто пробудились, вновь застучали ложки и послышались тихие разговоры на заднем фоне. Гюстав со смехом описывал «охоту» на лягушек.

Профессор распахнул окно. Холодный влажный ветер ворвался в комнату и заиграл занавесками.

— Не смогла жить дальше, — задумчиво произнес он. — Луиза убила себя. Но, как? Может, в этом секрет? Они остались в том возрасте, в котором совершили самоубийство. На их телах остались шрамы и отметины, которые они получили на Земле. В разное время. В разных местах.

Он уставился невидящим взглядом на серые тучи.

«Луиза — француженка. Она очень мило картавит. Если работала на магната, то, скорее всего, жила в большом городе. Париж? Ницца? Или Марсель?»

Профессор начал приглаживать вихор на затылке.

«Повесилась? Вряд ли. Повешенного Филиппа я помогал снимать с петли. Он никуда не делся. Отравилась? Могла, но почему пропала?»

Окончательно прозябнув, он закрыл окно и лег на кровать. Гюстав и остальные весело хохотали.

«А, может, это они думают, что пропали, а на самом деле их похоронили? Сколько вопросов и ни одного ответа! Надо переключиться».

Он включил запись на магнитофоне, взял записную книжку и вышел из номера.