Когда рушится мир

55 день Катастрофы

Хью и Хельга по-прежнему жили в родительском доме. Маму они похоронили в садике, сзади, и огромный роскошный дом даже пугал их своей мрачной пустотой. Как оказалось, Хью не зря закончил ту школу, ненависть к которой он сохранил в своем сердце навсегда. Единственным предметом, который ему сейчас пригодился, было фехтование. Зачем им его преподавали, не смог бы ответить никто, даже многоуважаемый ректор. Но у него никто не спрашивал, дураков не было. Скорее всего, это была дань традиции, спортивная подготовка и намек на элитарность в одном флаконе. Как бы то ни было, ребята выходили оттуда с хорошей координацией движений и приличным глазомером. Правда, через пару лет вся эта наука благополучно забывалась, как и вообще все, чему обычно учат в школе.

Особенно запомнился Хью один из преподавателей фехтования, старый низенький японец, который, качая головой, говорил им:

— Не гонитесь за эффектностью движений. Вам нужен результат.

В его традиции бой заканчивался за один-два удара. Как позже выяснил Хью, это было из-за скверного качества металла на его островах. Японские воины не могли себе позволить долгое фехтование, меч просто гнулся. Но дед был хорош. Когда шли показательные бои, он выносил всех, просто обозначая удар деревянным бокеном по кисти или горлу. Смотреть на это было невыразимо скучно, но главное Хью понял. Не хрен выделываться, простой убей своего противника. Это и стало новой жизненной философией брата и сестры, и именно благодаря ей они остались живы. У папы была приличная коллекция холодного оружия. Ведь он, как и все богачи-простолюдины, пытался добавить себе веса с помощью статусных атрибутов. А вот ничего огнестрельного в доме не держали, и это было очень плохо.

Они ели два дня назад, да и едой это было назвать сложно. Хью просто обокрал квартиру в соседнем доме, где еще жили люди. Чудом сохранившуюся горсть муки в стеклянной банке они залили кипятком и выпили получившуюся болтушку. Сейчас их мутило от голода так, что перед глазами плыли разноцветные круги. На сестру было больно смотреть. Она превратилась в тростинку, нежные когда-то щеки стали впалыми, и только огромные голубые глаза с густыми ресницами, казалось, стали еще больше на исхудавшем личике.

В двери кто-то начал ковырять ключом, но открыть не смог, она была заперта на засов.

— Принцесска, открывай! Соскучилась? — раздался крик на улице.

Хельга сжалась в комочек, а в ее глазах плеснулся ужас. Пережитое снова пронеслось перед глазами, и ее непременно стошнило бы, если было бы, чем.

— Кто это? — недоуменно спросил Хью. — У него есть ключ!

— Это Арнульф, — ответила сестра. — Он бросил нас тогда, он не поехал за тобой, и из-за него мама погибла. Если бы я дала ей тогда воды, то, может, она бы осталась жива… — Хельга говорила полную ерунду, но ее уже понесло. Она заревела белугой, вспоминая тот день.

Брат мало что понял из невразумительных объяснений сестры, но поверил ей свято. Эта неблагодарная сволочь имела отношение к смерти их мамы. Он упруго поднялся и взял тяжелый палаш с полуторной заточкой, который снял с экспозиции в гостиной. Им он уже несколько раз отгонял от дома мародеров. Патроны закончились в городе уже через пару недель, и серьезные парни, у которых они еще были, теперь берегли их, как зеницу ока, охраняя запасы награбленной еды. Еда! В голове снова помутилось от голода.

Хью подошел к двери и открыл ее, пряча руку с палашом за створкой.

— Ты что-то хотел, Арнульф? — холодно спросил он.

— А, молодой господин, добрался все-таки, — издевательски произнес бывший водитель. — Да вот, пришел с сестрицей твоей позабавиться, и ребят привел. Что не приглашаешь гостей? Ошалел от счастья, щенок? — двое хмырей сзади него загоготали. Все трое были грязны, и заросли короткими клочковатыми бородами.

Кровь бросилась в лицо парня. Сестра — это единственный близкий человек, что остался у него на всем белом свете. Позабавиться захотел? Сейчас позабавишься!

Он вышел из-за двери и, не произнося красивых речей, широким махом распорол Арнульфу горло. Фонтан алой крови из рассеченных артерий вырвался из шеи, а в глазах водителя веселье сменилось сначала осознанием, а затем ужасом.

— Ах ты, сука! — заорал один из его дружков, замахиваясь дубинкой, утыканной гвоздями. Второй выхватил приличных размеров тесак.

Хью сделал шаг в сторону, так, чтобы они оказались на одной линии, и подсек ногу первому оборванцу. Тот с воем упал, зажимая рану. Второй, размахивая тесаком, орал:

— Ну, иди сюда, богатенький мальчик! Я тебе кишки выпущу!

Хью резким движением с оттяжкой, как учил старый японец, отрубил тому правую кисть, в которой был зажат тесак, а потом вышиб передние зубы тяжелой гардой палаша. Жалости не было, в голове плавал кровавый туман и дикая злость! Они и его сестра! Ненавижу!

Двое раненых катались по земле и выли от боли, зажимая раны. Хью добил каждого короткими уколами и сел на крыльцо, поставив окровавленный палаш между ног. Его ощутимо потряхивало, а к горлу подступил горький комок. Хельга вышла на улицу и села рядом ним, положив голову на плечо.

— Я так горжусь тобой, Хью. Если бы не ты, я давно была бы мертва, — сказала она ему.

— Я убил этих людей, — отстраненно сказал брат. — Я никогда никого не убивал.

— Они не люди, они хуже бродячих собак, — сказала ему сестра. — А нам нужно думать, как выжить. И я прямо сейчас вижу такую возможность. Иначе мы просто умрем от голода.

— Что ты такое говоришь, Хель? — вскинулся парень. — Ты предлагаешь человечину есть?

— Я же сказала, они не люди, — упрямо повторила сестра. — Они животные. Мы же ели кошек и собак, эти ничем не лучше.

— Это как-то неожиданно…, - сказал Хью. — Это надо обдумать.

Хельга руками повернула его голову к себе, и посмотрела своими глазищами ему в лицо.

— Нам некогда думать, братик. Через пару дней ты так ослабнешь, что даже свою железяку поднять не сможешь. А нам нужны силы, чтобы жить. Я жить хочу, понимаешь ты? — она перешла на крик. — Жить хочу! Жить! Слышишь меня? И мне плевать на этих уродов!

— Да что ты так разошлась? — попытался успокоить ее Хью. — Да согласен я, согласен.

— Тогда тащим в дом эту мразь, Арнульфа. Он должен ответить за все.