Жаркое лето
![Жаркое лето](/uploads/covers/2023-10-14/zharkoe-leto-0.jpg-205x.webp)
- Автор: Степан Бугорков
- Жанр: Приключения / Военная проза / Советская проза
- Дата выхода: 1989
Читать книгу "Жаркое лето"
8
Никита приземлился на краю сырого картофельного поля, рядом с глубоким оврагом. Он умело, как на тренировках, спружинил полусогнутыми ногами, и удар о землю получился не очень сильным.
Ночь была теплой, безветренной. Обмякший купол парашюта накрыл Никиту влажным полотном, мешая расстегнуть ремни крепления.
Накануне десантников предупредили: в первые же дни войны в прифронтовой полосе Советов особенно активизировались работники НКВД и милиции. По постановлению Совета Народных Комиссаров СССР созданы специальные истребительные батальоны, группы содействия этим формированиям, а также дружины по охране важных объектов и стратегических пунктов. Поэтому Никита был начеку.
Освободившись от строп, он по-волчьи, в три скачка достиг края оврага и, хоронясь в кустарнике, стал напряженно всматриваться в темноту ночи. Тупая боль в голове и звон в ушах от спуска мешали различать окружающие предметы и вслушиваться в тишину.
Месяц еще не народился, и звезды, крупные, яркие, низко висели над полем. Пахло овражной сыростью, картофельной ботвой. Убедившись, что вокруг тихо и ничто ему не угрожает, Никита вернулся к парашюту, сгреб его в охапку и спустился на дно оврага. Шанцевая лопатка, прикрепленная к рюкзаку, пригодилась. В зарослях орешника, на берегу ручья, он выкопал яму, зарыл парашют. Теперь оставалось определить координаты и двигаться в условное место на связь со своей командой.
Присев, карманным фонариком осветил карту, выверил по компасу маршрут и осторожно зашагал по краю оврага в сторону леса.
По его расчетам, верстах в двух от оврага должна проходить железная дорога Москва—Киев. На перегоне между станциями Носовка и Бобрицы находился безымянный мостик — место сбора всей группы диверсантов.
Звон в ушах постепенно проходил. Никита радовался, что приземление прошло удачно, что все следы надежно скрыты, и теперь он, сержант-артиллерист Красной Армии, может идти спокойно на встречу с дружками.
Колючие заросли терновника, жгучей крапивы, обломки прошлогодних подсолнечных будыльев, сваленных в кучи на краю поля, цеплялись за ноги, жгли и кололи руки. Сторожко прислушиваясь к каждому звуку, он старался идти ближе к зарослям кустарника, чтобы в случае опасности сразу можно было в них спрятаться. Хотя красноармейская форма и подлинные документы, найденные в гимнастерке убитого советского сержанта, придавали уверенность в том, что все обойдется удачно, Никита все-таки опасался встречи с неизвестными людьми на незнакомой земле.
«Береженого бог бережет» — вспомнил он к месту пословицу. На явку с дружками он хотел дойти никем не замеченным.
Два раза он оступался в овражные ямы, зло матерился про себя и продолжал свой путь. Неожиданно откуда-то со дна оврага послышался крик ночной птицы, похожий на людской голос, гортанный, произносящий дрожаще «у-у-у».
Никита вздрогнул, почувствовал, как холодная испарина выступила меж лопаток. «Свят-свят, — перекрестился он, — это что еще за наваждение?»
Нет, чужая земля пугала его, хотя он и старался быть спокойным. Ему все время казалось: кто-то невидимый следит за ним, он даже почувствовал за спиной чье-то дыхание, но боялся обернуться, чтобы не оказаться лицом к лицу со своими преследователями.
Вскоре ему на пути попалась утрамбованная дорога, уходящая в противоположную сторону оврага. На дощечке, прибитой к покосившемуся столбику, Никита с трудом прочел слова: «До Осиновки — 2 км». Этот дорожный указатель еще более убедил его в том, что он идет в нужном направлении.
Мысли Никиты неожиданно оборвал конский топот. Едва успел он отскочить в придорожную канаву и припасть к земле, как почти под самым его носом из оврага в сторону поля проскакали на конях трое всадников. Запах лошадиного пота, дорожной пыли обдал его. Никита приглушенно чихнул в рукав и долго лежал на земле, вслушиваясь в удаляющийся топот коней.
Мелькнула догадка — и сердце захолонуло. Наверное, кто-то заметил высадку, и на их поимку снаряжена эта погоня.
Вдруг со стороны леса ночную тишину разрезал паровозный гудок. Послышалось громыхание вагонов, стальной лязг буферов на повороте, задрожала земля.
Перейдя овраг, он свернул с дороги и пошел к железнодорожному полотну. Раннее утро уже не казалось тихим и сонным. Со всех сторон доносились звуки: на ближнем полустанке кто-то размеренно ударял в чугунный рельс, по-видимому, возвещая воздушную тревогу. Со стороны Носовки долетел пронзительный треск зениток, и над лесом вспыхнули белые полосы прожекторов, замелькали багровые нити трассирующих пуль. В небе, в скрещенных лучах прожекторов, зачернели дымки зенитных разрывов.
В поле стало виднее. Со стороны станции подул теплый ветер, раскачивая приовражные кусты и донося запах паровозной гари. Правая рука Никиты все время лежала на расстегнутой кобуре нагана. Он остановился перевести дух. Резко повернулся назад, боясь, что кто-то вот в это мгновение бросится ему на спину. Позади никого не было. Вытер рукавом пот на лбу, успокоился. Обрадовался, увидев шагах в десяти от себя омет прошлогодней соломы. Кинулся к нему, как к спасительному бункеру.
«Зароюсь в солому, передохну, а там уже решу, что дальше делать. Так со страху можно и умом рехнуться. Все здесь чужое, даже кусты, и те какие-то колючие, жгут, словно крапива.»
Плотно слежавшаяся солома пахла прелью, мышиным пометом. Никита стал обходить омет кругом, отыскивая место, где удобнее забраться наверх. Едва он зашел с другой стороны, как тотчас замер на месте от затаенного шепота:
— Стой! Кто идет?
От неожиданности он отскочил назад и схватился за кобуру. Но прежде чем успел вынуть оружие, почувствовал тяжелый удар в спину, от которого невольно опустился на колени. Чьи-то крепкие пальцы сдавили его правую руку выше кисти, а другая сильная рука схватила за горло. Сразу неприятно затошнило, скулы свело судорогой, защемило под лопаткой.
— Малыш, за пушку не хватайся: она же огнеметная, стрелять может, — услышал он над ухом хриплый голос, — детям баловаться оружием запрещено, тебе же, наверное, твоя добрая мама об этом говорила еще в счастливом детстве.
Чьи-то руки ловко и быстро вытащили у Никиты из кобуры наган и ощупали тело сверху донизу.
— Вот теперь можно и по душам поговорить, — произнес хрипловатым баском неизвестный и с силой нажал на плечи своего пленника.
Никита, сидя на соломе, оглянулся: перед ним стояли двое мужчин в штатской одежде без головных уборов. Один был высок, широкоплеч. Он держал в руках наган Никиты. Второй, поменьше ростом, находился немного поодаль, раскачиваясь на полусогнутых кривых ногах, готовый в любую минуту броситься на Никиту.
— Товарищ сержант, разрешите вас спросить, почему вы в ночной час путешествуете по полю, да еще в одиночку? — спросил плечистый, присаживаясь рядом на солому. — Может, вы случайно оказались в этих местах или беглец с фронта, спешите к своей маме? Разрешите взглянуть на ваши документы?
— А кто вам дал право проверять документы у командира Красной Армии? — оправившись от испуга, сипловато проговорил Никита. — Кто вы собственно такие будете?
— Спокойно, товарищ сержант. Пока здесь спрашиваю я, а вы должны отвечать, как на суде.
— Хорошо, я отвечу, — все более обретая уверенность, заговорил недовольно Никита. — Я сержант-артиллерист, прошу такого любить и жаловать. А вот почему я нахожусь здесь, об этом я смогу сообщить только своему командиру части. Все остальное — военная тайна.
Никита терялся в догадках и никак не мог понять, кто эти люди, но все же достал из нагрудного кармана красноармейскую книжку и показал ее широкоплечему.
— Вот мой документ, теперь вам, надеюсь, все ясно?
— Успокойся, сержант, напрасно кипятишься, как старый самовар, — возвращая документ, проговорил широкоплечий. — Мы с тобой пошутить решили... А теперь давай перекурим и разойдемся по-хорошему. Сейчас время такое... Бдительность терять не следует.
Начинало светать. Отчетливо проглядывались овраг, уходящий к лесу, серая лента дороги, перерезающая картофельное поле. Никита посмотрел на своего соседа: лицо плечистого было черным от загара, широкие турецкие скулы остро выделялись над впалыми щеками. Большие черные глаза смотрели на Никиту живо, дружелюбно, готовые вот-вот брызнуть искорками смеха. Его товарищ, с простым лицом, выгоревшими белесыми бровями, глядел недоверчиво, молчал.
Испуг у Никиты проходил. Что это за люди? Почему оказались здесь, в ночной степи, чуть не задушили его, по документам — сержанта, и отобрали оружие? По бойкому говору он определил, что новые знакомые — украинцы из южных приморских городов. На беженцев не похожи: ни чемоданов, ни домашних узлов рядом не было. В легких безрукавках, стоптанных тапочках на ногах, они походили и на сельчан, и на городских жителей. Разговаривал широкоплечий легко, с прибаутками, за словом в карман не лез.
Он протянул Никите наган:
— Возьми свою пушку, она тебе на фронте пригодится фашистскую нечисть бить. Боец без оружия, что пианист без рук.
Никита взял револьвер и стал торопливо засовывать его в кобуру. Руки от испуга еще дрожали: долго не мог застегнуть ее, к тому же мешала полевая сумка, также висевшая на поясном ремне.
— Гвоздь, садись рядом с сержантом, — пригласил широкоплечий своего дружка, — пошутили с парнем и хватит. Думаю, у него и так душа в пятки ушла, — весело рассмеялся он, подмигивая Никите.
Кривоногий, названный Гвоздем, мягко опустился на солому справа от Никиты и протянул ему деревянный портсигар.
— Прошу, «Дукат», продукт ростовской табачной фабрики, известной всему миру...
Прикуривая, Никита разглядел лицо соседа вблизи. Оно было хмурое, плоское, с глубоким шрамом над губой.
Три глубокие затяжки успокоили нервы Никиты. Голова слегка закружилась, на душе повеселело.
— А ты, сержант, храбрец, если отважился в такую ночь бродить в одиночку в чистом поле. Фронт рядом, люди без имени-племени по дорогам гуляют — всякое может статься...
— Пули бояться — на войну не ходить, — рассмеялся повеселевший Никита, — кто в море плавал, лужи не боится. Ехала наша часть на фронт, а я от поезда под Бахмачем отстал, теперь вот на своих двоих догоняю боевых товарищей, но это дело поправимое, я знаю их конечную остановку.
И все-таки мучила его одна и та же мысль: кто они, эти люди? Если дезертиры, то можно без труда найти с ними общий язык, это же своя братия... А если — разведчики? Набравшись решимости, Никита неожиданно спросил:
— Хлопцы, а вы, если не секрет, куда путь держите?
— Идем туда, где нас не ждут, а где были — там уже нас нет, — отшутился широкоплечий.
— По разговору чую, свои вы хлопцы — украинцы, и даже точно могу сказать, что вы родом откуда-то с юга. Такой бойкий говорок, как у вас, можно услышать только в Одессе.
— Слушай, паря, ты колдун! — воскликнул широкоплечий, хлопая дружески Никиту по плечу. — Гвоздь, ты слышишь, как сержант нас верно вычислил? Это же надо! Новый знаменитый граф Калиостро объявился, такому только в Одессе-маме в цирке выступать... Может, паря, ты сам одессит?