Жаркое лето

Рассказчик замолчал, потягиваясь у затухающего костра.

— Ну, а дальше-то что было? — спросил любопытный Орешкин.

— Прибежали мы в табор и рассказали вожаку обо всем, что видели. В полдень группа цыган направилась проселочными дорогами в сторону усадьбы во главе с отчаянным силачом Николаем Рваным. Мы с Кузьмой были проводниками. Вожак поручил украсть лошадей и отогнать их в Луганск на ярмарку. Он знал: вокруг расположены казачьи станицы, и коней там умеют ценить.

В ту ночь нам повезло. В сумерках над лесом разразилась сильная гроза. Дождь лил непрестанно. Мы незаметно подошли к конюшне. Там никого не оказалось. Бесшумно открыли ворота, вошли. И тут кони, почуяв близость людей, заволновались в стойлах. При вспышках молний было видно, как они прядают ушами, беспокойно перебирают ногами, сверкая белками глаз. А мы на то и цыгане, чтоб успокаивать лошадей. Уздечки с ватными намордниками были у нас в руках. Для цыгана проще нет, как зануздать коня. Не прошло и получаса, как пятерка лошадей была выведена за ворота усадьбы. Мы с Кузьмой уходили последними. У леса я передал повод своего коня Кузьме и шепнул, что отлучусь на минуту. Перед моими глазами, как наваждение, лежала трубка и манила меня к себе...

Молния резко высветила белый фасад с колоннами. Окно было открыто. По водосточной трубе я забрался на высокий цоколь дома, при вспышке молнии заглянул в кабинет: на столе в раскрытом футляре лежала знакомая трубка. Через мгновение я оказался в комнате, схватил свою добычу и выпрыгнул из окна.

На рассвете на взмыленных конях мы остановились у Луганска в пригороде Малая Боргунка. Трубка моя ходила по рукам, вызывая восхищение у взрослых цыган. Они причмокивали языками, закатывали под лоб глаза, хлопали меня по плечу, но никто из них не посягнул на мою добычу: что цыган достал — то его.

Коней в тот же день продали выгодно на ярмарке и решили задержаться на сутки в городе. Мысль была верная: хозяин табуна хватится о пропаже, первым делом начнет искать цыган в округе. Нагрянет со своей оравой в наш табор, а там — тишь и гладь и божья благодать. О конокрадстве никто ни слухом ни духом не знает.

Вечером мы с Кузьмой пошли в городской сад. В зубах у меня дымила трубка, что вызывало во мне гордость необыкновенную. А тут навстречу нам из серого здания нардома вышла группа мужчин в белых толстовках, подпоясанных тонкими кавказскими ремешками. Один из них — полный грузный мужчина лет пятидесяти — поравнявшись, как-то странно посмотрел на меня, а больше всего на мою трубку. Что-то кольнуло мне в сердце.

— Молодой человек, разрешите полюбопытствовать, откуда вы взяли такую симпатичную люльку?

Его спутники тотчас остановились, повернувшись к нам с Кузьмой. Я от неожиданности растерялся, ноги сделались ватными. Мне бы рвануться в сад, затеряться там в толпе и поминай как звали. Вместо этого я застыл на месте и что-то промямлил себе под нос:

— Я, мне... Эта трубка по наследству досталась...

Мужчина, нахмурив брови, строго посмотрел на меня и тоном, не терпящим возражений, сказал:

— Дайте-ка я взгляну на нее!

И опять, вместо того, чтобы бежать, я, как завороженный, протянул ему трубку. Он бережно взял ее в руки и стал внимательно рассматривать золотой орнамент на чубуке.

— Так оно и есть. Эту трубку ни с какой другой не спутаешь. Товарищи, посмотрите, что это за шедевр, — обратился он к своим спутникам. — Таких трубок только три во всем мире, делал их знаменитый голландский мастер в семнадцатом веке. Две из них хранятся в настоящее время в Лондонском музее Тауэре, а одна, как это ни странно, принадлежит моему брату в Воронеже. Он ее накануне первой мировой выменял в Париже на известного рысака «Алмаз», питомца деркульского конезавода, взявшего на скачках в Виши первый приз. Это она!..

Мужчина пристально посмотрел на меня и переспросил:

— Так откуда, вы говорите, у вас оказалась эта трубка?

— Я же сказал — наследство бабушки...

А трубка уже ходила по рукам, и все восхищались искусством тончайшей золотой отделки.

— Вот что, дорогой внучек, — сказал строго мужчина. — Я прокурор города Стрельцов. Вы сейчас отправитесь в милицию и объясните там подробно, как попала к вам эта ценная вещица. А трубку я забираю с собой.

На ночь нас с Кузьмой заперли в небольшой камере с решетчатым окном. Нечем было дышать. Когда все стихло, я подошел к решетке окна. Подоконник был цементный, и железные прутья у основания были расшатаны. Я стал их гнуть вперед, они легко поддавались. Острой бляхой брючного ремня расковырял цемент, и в полночь мы отогнули решетку. Оконная замазка вся потрескалась, и мы осторожно отделили стекло от рамы. Я выглянул — во дворе было тихо и темно. Мы вылезли из окна, перескочили через забор и побежали по улице. Когда, добравшись до своих, мы выложили все, как на духу, Николаю Рваному, он дал нам по подзатыльнику, и вскоре мы двинулись к своему табору. Вот такая история была у меня с этой трубкой.

Рассказчик замолчал. Пришла пора менять дежурного.

Ранним утром, забросав песком остатки догорающего костра, оперативники направились просекой к указанному кварталу. Над рекой и поймой еще стоял туман. В бору росы было мало. Через два часа форсированного марша группа подошла к кварталу. На перекрестке стоял столбик с залысиной — отметкой «Кв. 24».

Отсюда оперативники, не теряя друг друга из виду, начали прочес леса. Иван Семенко шел по просеке, метрах в двадцати от него справа мелькал среди стволов сосен Нечитайло. Слева на таком же расстоянии шагал Светличный. Они двигались медленно по пружинистой, усыпанной колючками земле. Каждый старался ничего не упустить из виду. Продирались сквозь заросли мелких пожелтевших сосенок, отводили от лица колючие ветки, облепленные паутиной, отбиваясь от уже проснувшихся комаров.

Почти из-под самых ног Ивана с фырканьем и шумом выпорхнул глухарь. Сержант вздрогнул, замер на месте и рассмеялся:

— Фу ты, черт, вот напугал!

От просеки двинулись в глубь леса, выдерживая направление по солнцу. У толстой вековой сосны Иван сошелся с Владимиром.

— Ничего?

— Ни следа, ни царапины не заметил, — ответил шепотом Иван, — хоть бы зацепиться за что-то. Лес какой-то дремучий, словно в нем никто никогда не бывал.

— Сержант, идите сюда, пороховым дымом пахнет...

Все подбежали к Владимиру.

— Чуете, пахнет?

Нечитайлов стал медленно спускаться вниз по лесному оврагу и вдруг метрах в десяти остановился, замер, наклонившись над следом сапога, свежим, отчетливым.

— Товарищ сержант, — махнул он рукой, — след обнаружил, идите сюда.

На песчаной дорожке оврага видны были отпечатки армейских сапог. Следы вели к оврагу. Было ясно, что здесь кто-то недавно проходил.

Оперативники, раздвигая упругие ветки орешника, подошли к краю оврага. Перед ними открылась небольшая поляна с белыми лесными ромашками. И вдруг Орешкин обратил внимание, что в центре поляны цветы были обрызганы кровью. Темно-вишневое пятно крови виднелось и на песке.

— Кого-то здесь подстрелили, — протянул удивленно Владимир, — или большого зверя или человека. Но зверь бьется перед смертью, как бешеный, всегда оставляет след на почве. А здесь кто-то аккуратно работал. Сейчас мы это увидим...

Владимир быстро юркнул в заросли, и через минуту послышался его голос: «Товарищи, сюда...»

Он стоял, склонившись над небольшой канавкой, и разбрасывал в сторону свежие сломанные ветви. Оперативники подскочили к нему.

На самодельных носилках лежал рядовой-артиллерист, изрешеченный в грудь автоматной очередью. Голова его с простреленным виском была повернута вправо, левая рука откинута в сторону. На ноге выше колена была разрезана штанина, под ней белела марлевая повязка.

— Вот в кого стреляли, гады! — проговорил Иван, скрипя стиснутыми зубами. — Ну, ничего, от нас не уйдете! За все рассчитаемся сполна!