Anima Mea. Моя душа

Как же она была прекрасна... и он обнимал её! Обнимал! Она выпала из портрета прямо ему в руки... плакала, положив голову ему на грудь, заливая тунику солеными каплями горя и страха... извивалась и прижималась к нему в теплой воде... целовала его... желала его...

Гермиона чувствовала, как она медленно массировала его спину, как мыла ему голову, пропуская пальцы сквозь мягкие, тонкие волосы так, будто ей нравилось это жалкое уродство. Она ощутила, как он развернул и посадил ее перед собой, необыкновенное чувство, когда он смог наконец-то дотронуться до ее кожи, нежно втирая оливковое масло в податливую плоть. Она получала необыкновенное удовольствие от того, что его пальцы перебирали её волосы, а она сама тесно прижималась к его затвердевшей плоти... от того, что он взял ее на руки, и они оказались в спальне.

Она переживала все его ощущения, когда он требовательно, но нежно целовал ее, прикусывал, пробовал на вкус влажную кожу. Он медленно провел рукой по ее телу, чувствуя, как она изгибалась от его прикосновений, все его усилия были направлены на то, чтобы поймать восторг, догнать наслаждение, но в тоже время и на то, чтобы доставить и ей удовольствие, отблагодарить за то, что она его желала, за то, что пыталась подбодрить после смерти Пертуса, дать ей возможность познать такую же необыкновенную радость от прикосновений, какую испытывал и он сам.

Гермиона так ярко чувствовала, как она входит в узкое, горячее пространство, словно она была им. Никогда ей еще не доводилось переживать подобное. Ее разум тонул в удовольствии, которое ощущал он. Неровные, резкие края обиды были заглажены, боль залечена. Она смотрела в свое собственное, чуть запрокинутое лицо, освещенное неверным светом лампы, с таким же, как и у него, затуманенным желанием взглядом. "Моя! Моя!" Он вышел из нее, и женщина, она сама, лежавшая на кровати, застонала, обвила бедра ногами, умоляя его снова войти в нее, глубже... глубже... Он опять толкнулся вперед, поцеловал ее губы, щёку, подбородок... обхватил ее голову руками.

Гермиона слышала собственный голос, говоривший ему — ей — прекрасные, неприличные вещи, называвшей его по имени, умолявший войти в нее. Ах, какой узкой она была! Это было так необыкновенно находиться внутри ее влажного, горячего, тесного пространства. Гермиона почувствовала, как он приподнялся, оперся на руки и стал толкаться в нее со все возрастающей силой. Было что-то восхитительное в том, чтобы переживать все его ощущения. "Да! Да-а-а!" Она, нет он, был не в состоянии думать, да было и не нужно. Инстинкты взяли верх, и она наслаждалась резкими движениями, от которых ее голова перекатывалась из стороны в сторону. Рот был приоткрыт, и она с шумом втягивала в себя воздух, в темноте разглядывая своё собственное лицо, пытаясь обнаружить признаки удовольствия, чувствуя, как мышцы сжимаются, и как непреодолимая сила заставляет ее, нет его, все резче и резче входить в нее, наслаждаясь ею, только ею... Лили? Давно забыта, отброшена в сторону... так же, как часто и его самого отшвыривали... Его, которого никто никогда не любил и не желал, который никогда не был достоин этих чувств...

Не достоин... Гермиона вновь увидела саму себя, залитую светом. Но в этот раз она, нет, все же он, не мог пошевелиться. Шею пронзала страшная боль, яд Нагайны жег вены. Она попыталась достать волшебный флакончик из-под духов, который принадлежал ее, нет его, матери. Никак не получалось его найти! Вместо этого он ухватился за блестящий предмет, висевший на цепочке прямо перед лицом.

Гермиона чувствовала его отчаяние и непреодолимое желание остаться в живых. Неважно, какой ценой. Неважно, каким способом, неважно, какой жертвой. Пожиратель смерти. Человек, готовый выжить, во что бы то ни стало.

Но можно обойтись и без флакончика, достаточно просто представить его. Теперь главное — произнести заклинание! Спасти себя!

Неожиданно инстинкт самосохранения уступил место восхищению и уважению, которые он испытывал по отношению к ней. Гермиона позаботится о нем, спасет его. Ее сострадание пугало его... приводило в восторг... удовлетворяло его.

Гермиона произнесла магическую формулу и она, нет он, смотрел, не отрываясь, в ее глаза. Она ощутила невыносимую боль, когда душа раскололась, разлетелась на части.

Сцена переменилась, и она лежала в ванне у него дома в Помпеях. Моясь, Гермиона наслаждалась воспоминаниями о прошлой ночи. Вдруг ее взгляд упал на блестящий предмет, оставленный лежать на брошенной накануне вечером столе. Рука Снейпа, не ее собственная, потянулась и подхватила вещицу... флакончик из-под духов, принадлежавший его матери.

Ужас и острая ненависть к себе затопила все ее существо, когда Гермиона осознала, что натворила.

Неожиданно Гермиона поняла, что и его чувства и свои собственные были ненастоящими, искаженными. Она знала все его мысли, будто они принадлежали ей: темная сущность внутри нее приказала Гермионе явиться, и та пришла, как раба, подчиняясь зову старой склянки из-под духов.

Им созданному крестражу.

оОо

Глаза Снейпа резко распахнулись, ментальные щиты опустились, и Гермиону захлестнул ужас. Чей? Его? Её? Она не знала.

— Ос-остолбеней! — инстинктивно воскликнула Гермиона и отпрянула от него, попятилась назад, оступилась и упала на кафельный пол лаборатории. От тяжелого дыхания грудь резко вздымалась и опускалась, адреналин наполнил вены, и накатила тошнота. Левой рукой она нащупала бутылочку, схватилась за нее, дернула, обрывая серебряную цепочку. Вскрикнув от отвращения, Гермиона отбросила от себя флакончик, он проскакал по полу и ударился о стену. И остался цел.

— Северус?! — позвал мужской голос с улицы.

"Что? Какого черта?" — подумала Грейнджер, вскакивая на ноги.

Она слышала как шаги приближаются: кто-то спускался по лестнице.

оОо

— Северус, приятель! Ты внизу? Я принёс паллу твоей племянницы! Марцелла настояла на том, чтобы я заглянул и поблагодарил тебя с Гермионой за то, что вчера вы спасли жизнь ей и детям, — произнес Конвива, войдя в комнату и застыв на пороге.

Он перевел взгляд с бесчувственного Северуса, лежавшего на низкой кровати, на Гермиону, с обезумевшим лицом, застывшую с каким-то прутиком в руке, который она направила на его друга.

— Гермиона? — спросил Конвива. — Что с Северусом? Ты в порядке?