Распятие. Повесть из Пражской жизни

ГЛАВА III

Короткие дни завертелись в мышиной суете — и ничего важного, а каждый день приносил новые хлопоты и заботы. То сделал чертежник ошибку в плане, то заболел нужный чиновник в магистрате, и его помощнику все дело с разрешением надо объяснять с азов, то телефонируют, что для бетона песок не тот привезли и рабочие стоят без дела. Так в мелкой сутолоке проходили дни, а вечерами приходилось делать подсчеты, писать письма и требования. Очень редко Филиппов уходил из дому, в кино или к знакомым. Его старые друзья, товарищи по политехникуму, при встрече пеняли, что он никогда не заходит, порой даже удивленно спрашивали: «Вы в Праге? А я думал, что вы где-нибудь в провинции… так давно вас не видел».

Иногда вспоминались Андриевские и тогда на душе становилось еще холоднее. Ни Коля, милый Коля, товарищ по батарее и сосед по школьной скамье в политехникуме, ни Анна Петровна, насмешница с лучистыми серыми глазами… Нет, против воли, помимо желания щемило сердце, когда вспоминалась хрупкая Ирочка, ее худенькое лицо с озерами темно-голубых глаз, ее тонкие руки, так мягко ласкавшие клавиши рояля…

Два года почти каждую неделю они ходили на концерты, знали все лучшие места левой половины Сметанова зала (левой — чтобы видеть руки пианиста), Люцерны, зала биржи и всех тех мест, где бывали концерты, русские спектакли, лекции русских профессоров… Два года разговоров, порой таких тонких, таких беспредметных, что и разговорами их не назвать. Так, больше намеки… И родилась душевная близость, теплое чувство. Оно заполняло и вытесняло всех других женщин, порою возникавших на пути Филиппова. Он никак не мог решиться — все казалось, что эта девочка в 19 лет не отдаст своей свободы, не откажется от своих слов «за радость слушать Шопена я отдам и дружбу и любовь». — А разве вы знаете, что такое любовь? — спросил тогда Филиппов. «Если не знаю, так тем лучше! И не надо ее!» — по обыкновению горячо ответила Ира. — Как вы будете потом над собой смеяться! — заметил Филиппов. «Андрей Павлович, это вам не дает права смеяться надо мной уже теперь! Прекратите этот разговор, если не хотите, чтобы я ушла…» Так два года капризная девочка тревожила сердце Филиппова, пока как-то раз за ужином у Андриевских Филиппов не выпил лишнюю рюмку и, немного охмелев, не сказал Ирине: «Вы бродите, как квас. Верно, и квасу надо перебродить, но всему же есть свой срок». — «Как вы смеете! Я не хочу с вами разговаривать!..»

Несмотря на все уговоры Николая и Анны Петровны, Филиппов встал, откланялся и с тех пор заходил к Андриевским очень редко. Хотя Филиппов и не признавался, никто из знакомых дам и барышень не проник в его сердце так глубоко, как эта капризная и балованная девочка, которую в консерватории называли «Шопен в юбке».

После ссоры прошло два года. За все это время Филиппов встретил Иру только три раза, два раза на концертах и раз у Андриевских, они не обменялись и десятью словами, но именно в минуты одиночества вспоминалось тонкое личико в рамке русых локонов и чуть надтреснутый голос. И тогда на душе становилось еще более пусто.

Мелкие заботы оседали в душе тяжелой мутью, не хотелось уходить из дому, больше всего влекли мягкие туфли и книжка. Впрочем, порой Филиппов доставал свой альбом с марками и до глубокой ночи сидел за столом. Это была его тайная страсть. С чувством какой-то стыдливости он ее почти скрывал и только если встречал филателиста, радостно и оживленно говорил о марках. Впрочем, и коллекция была у него своеобразная — он собирад только военные марки, только со следами недавней войны, специальные выпуски, оккупации, пле-бесциты.

Раз, при посещении своего поставщика строительных материалов, Филиппов встретил маленького невзрачного человечка. Тот при рассчете вынул бумажник и оттуда выпали марки. Завязался разговор.

— Да, я тоже собираю.

— Европу или весь мир?

— Нет, только военные марки.

— Гм, это интересно. У меня есть дубликаты венгерской оккупации. Может быть, поменяемся?

— Хорошо. Приходите как-нибудь вечером, — согласился Филиппов.

Так начались посещения Филиппова Крафтом, владельцем магазина лака и красок. Маленький, с каким-то телесным изъяном, несший одно плечо выше другого, Крафт тщательно подбирал все оттенки и варианты марок. И возмущался, когда Филиппов говорил, что ему важнее перепечатка, чем сама марка, а сдвинута она или даже перевернута, это безразлично.

— Вы, господин инженер, не филателист. Это — профанация! Вот я вам принес 35 филлеров с двойной перепечаткой Фиуме, а вам все равно! Вот эта в одну лиру на 25 чентезиме с «регенца итальяна дель карнаро», это очень редкая марка, потому что она без второго оттиска, а вам это тоже все равно! Приходите ко мне, я вам покажу мои альбомы, вы увидите, как надо собирать!

Крафт даже разволновался, Филиппов из учтивости согласился и тотчас же было сговорено, что в воскресенье вечером он посетит Крафта.

— У Хотковых садов, это одна из первых улиц Сми-хова. Вы сразу найдете, нас там знают, и меня и брата.