Распятие. Повесть из Пражской жизни

ГЛАВА VIII

Пани Сейдлова, я уеду на две или три недели. Если принесут раму для картины, вот деньги, этого хватит.

Филиппов передал хозяйке деньги и продолжал:

— Я не знаю точно, сколько я пробуду в отсутствии.

— Господин инженер едет отдохнуть или по делам?

— По делам. Может быть, я получу хорошее место, лучше того, которое у меня сейчас.

— Вот это хорошо! Я вам желаю успеха, господин инженер! Будьте покойны, все будет в порядке. А куда вам пересылать почту?

— Я еду в Турнов. Пока посылайте Турнов — до востребования, а потом я пришлю адрес.

Филиппов попрощался с хозяйкой, взял чемодан и вышел из квартиры.

«Дорогой Коля! Я обещал написать тебе через день после приезда, но уж так бывает, что разные мелочи заполняют день и вот прошла неделя, а я все еще не послал тебе обещанного письма. Самое главное — я до сих пор не могу сказать ничего определенного. Думаю, что смогу тут пристроить тебя на работу, но ведь и мое-то положение — временное, я сам еще не вполне хорошо знаю обстановку. Фирма меня утвердила экспертом и наблюдающим за постройкой рабочего поселка, фабричная администрация завода относится ко мне хорошо, но не знаю даже как долго мне здесь придется пробыть. Я думаю, что смогу взять тебя помощником инженера, но еще не было случая спросить.

Вчера моя хозяйка написала, что принесли картину и что она уже висит над диваном. Все время об этом думаю и вспоминаю Крафта. Знаешь, интересно получается — наш прошлый враг возбуждает в нас общие с ним мысли, и ни он, ни мы не становимся изменниками своей родины. Конечно, я не говорю сейчас о нас лично, вернее о нашей нынешней родине, это как то выходит из рамок основной мысли. Неужели, все таки, осуществимо всемирное содружество людей, без различия рас и наций? Ну, хорошо, пусть мы с тобой до этого дойдем, а как же наши рязанские и тульские с их насмешливым чувством превосходства) над каждым иным — татарином, поляком, немцем, на худой конец, над тамбовцем или полтавцем? И верится и хочется и… ни черта из этого не выйдет! Меня просто убило как-то тобой высказанное замечание насчет вегетарианства — верно, и полезно и благородно, а все таки я не жвачное животное!

Буду очень рад, если мне удастся тебя вытащить в Турнов. Я вчера ездил на автомобиле к директору фабрики. Он живет в имении, километрах в двадцати. Проезжал я Праховские скалы и невольно вспомнил тебя и твое лыжное увлечение. Сейчас скалы присыпаны снегом и на снежном фоне их очертания кажутся совсем фантастическими… Ну, ладно, расписался я что то. Не подумай, что от безделья. Передо мной лежат отчеты, сметы. Кланяйся Анне Петровне и Ирочке. Как только вырвусь — приеду прямо к тебе».

Филиппов отложил перо, промокнул листок, вложил его в конверт, заклеил и положил на чернильницу. Закурил и после некоторого колебания придвинул к себе папку с бумагами.

В неожиданно ответственной работе Филиппов весь подтянулся. Он понимал, что если бы не инженер Мелоун, вряд ли он получил бы столь ответственное и почетное поручение, как контроль постройки. Конечно, Мелоун знал Филиппова лет десять, а последних пять лет встречался с ним в одних и тех же фирмах, где делал заказы. Правда, если бы не капиталы отца, Мелоун не получил бы места помощника директора такой крупной строительной фирмы, все это так, но Мелоун остался тем же хорошим школьным товарищем и даже без зависти поздравил Филиппова, когда он получил конкурсную премию за проект загородных домиков.

Лежа вечером в постели, Филиппов не раз задавал себе вопрос: не этот ли проект натолкнул Мелоуна предложить ему ехать сюда? Поэтому Филиппов без особого удивления получил утром от Мелоуна письмо с предложением возможно скорее приехать в Прагу и лично сделать доклад о состоянии построек.

Работая с утра до вечера, просиживая до полуночи за разбором чертежей и смет, Филиппов сознательно торопился. Его тянуло в Прагу, тянуло посмотреть на «Раненого», хотелось узнать о Крафте. Вспомнилась Ирина. Последний раз в ней не было колючего холодка…

Когда Филиппов уже сидел в вагоне, он под стук колес неуклонно возвращался разбегающимися мыслями к «Раненому», к Крафту. Взглянув в окно на пробегавший пейзаж и заметив в дали черневшую опушку леса, Филиппов вспомнил четкие силуэты карпатских лесов и черные дыры воронок на белом снегу. Где-то на станции в купе вошла новая пассажирка и, когда она клала свой рюкзак на верхнюю полку, ее поднятые руки вызвали в памяти женские руки с картин Крафта.