Сын Яздона
![Сын Яздона](/uploads/covers/2023-06-02/syn-yazdona-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Юзеф Крашевский
- Жанр: Проза / Историческая проза
Читать книгу "Сын Яздона"
Брошенное разгневанной рукой копьё пробило несчастного насквозь, тот сделал рукой к нему резкое движение, как бы хотел его вырвать, сконился назад, сполз с испуганного коня и упал на землю. Копьё воткнулось в него, брызнула кровь из груди и лилась изо рта.
Послышался один только крик, короткий, отрывистый, потом всё более тихий хрип, несколько раз Верханец вздрогнул и вытянулся, умирая.
Епископ, который близко подъехал к нему с конём, стоял ошемлённый.
Страсть, которая сделала его убийцей, только теперь, при виде крови, остыла – к нему возвращалось присутствие духа.
Лицо бледнело и менялось.
Он не знал ещё, что ему делать, потому что люди и собаки уже толпой прибежали на поляну.
При виде лежащего Верханца они начали кричать, собаки остановились и осторожно начали вытягивать языки к текущей крови. Она их манила, отгонять никто не думал.
Охотники остановились, поражённые как громом. Епископ, всё ещё дрожа, опустив голову, долгое время молчал над трупом.
Наконец он повернулся к своему старшему ловчиму Дудару.
– Произошла случайность, – забормотал он мрачно. – Я запустил копьё в козла, а этот бездарь подвернулся. Труп взять на коня, завернув в какую-нибудь ткань.
Этот приказ люди ещё выполнять не спешили, когда епископ подумал.
– Зачем возиться с этой падалью, – воскликнул он, – тут выкопать ему яму и похоронить.
Он поглядел на Дудара.
– Слышишь, ты!
Потом повернулся к челяди и, возвышая голос, добавил:
– Он погиб в лесу! Язык за зубами! Кто пикнет, получит то же, что и он!
Он указал рукой.
– Чего стоите? Копайте ему живо яму. Ни рога и ничего с него не снимать, ни к чему не прикасаться! Похороните его как пал!
Охотники, дикий люд, уже остыли от ужаса. Дудар первый приступил к трупу, за ним другие. Он был страшен с кровью на уже синеющих губах, с глазами, вылезшими наверх, с чудовищным ртом, ещё искажённым болью. Дудар, стоящий задом к епископу, пожалел о красивом копье, торчащем в груди, наступил ногой на труп и обеими руками начал его тянуть.
Ксендз Павел не сказал ничего.
Копьё было испачкано, поэтому Дудар начал вытирать его снегом от крови, а псы, набросившись, лизали кровь со снегом.
Епископ стоял на коне, больше с угрозой на лице, чем жалостью. Совершённое преступление пробуждало в нём не раскаяние, а ещё более дикую страсть. Смотрел равнодушно на людей, исполняющих его приказы.
Выкопать яму в замёрзшей земле было нелегко. Счастьем, люди имели топорики, которыми неглубоко под снегом порубили замёрзший песок. Дальше уже льда не было, доставали руками, выносили в полах землю, а люди живо крутились, потому что сам пан стоял над ними. У того, который глядел на него, бегали мурашки.
Едва выкопали небольшую, на пару локтей в глубину, яму, когда Дудар дал знак, чтобы в неё положили труп, а так как вытянутый он не помещался, посадили его в яме, и на знак, данный охотником, посыпалась земля на голову, которая, свесившись на плечо, ещё смотрела стеклянными глазами. Собаки стояли у могилы, свесив языки.
Потом уже быстро стали засыпать могилу и утрамбовывать землю, которую топтали ногами, пока не поравнялась с поверхностью.
Насыпали на верх снега, дабы затронутое место было не очень заметно. Дудар велел ещё прикатить гнилое бревно, которое челядь, опёршись о него, толкнула на могилу.
Так упокоился Верханец, в могиле, о которой назавтра трудно было догадаться тем, кто о ней не знал. Только утрамбованная поляна и опушка леса, притоптанный снег, разбросанные листья свидетельствовали о пребывании людей.
Всё уже завершилось, а епископ ещё не двинулся с места.
Что-то его там приковало, какое-то опьянение кровью, безумие преступления. Любимая его собака подошла, ластясь, к его коню. Павел в гневе бросил в неё обушком и убил.
Это было предостережение для челяди. Все стояли с опущенными головами как невольники, которым ни думать, ни чувствовать не годится.
Вдруг ксендз Павел ударил коня, рванул узду, пришпорил и направился назад из леса к городу. Дудар сел на коня с равнодушием человека, что не раз смотрел в глаза смерти, кивнул челяди и поехал за паном.
Охотники и псарщики не смели и шепнуть в дороге, мерили друг друга глазами.
Один из них, хоть под оком пана, когда Верханца клали в тесную могилу, ловко отцепил у него рог и спешно спрятал за пазуху, другой вытащил нож и спрятал его в ботинок. Те в дороге имели невинные лица и казались очень покорными.
Было далеко за полдень, когда из леса они выбрались в поле, и хотя по дороге встречались со зверем, епископ не смотрел на него и не приказывал преследовать. Ехал он так, погружённый в себя, что на коня даже не обращал внимания. Пару раз он у него сильно споткнулся и получил наганяй шпорами.
За лесом рядом с хатой лесничего ждала часть епископской свиты. Хата была бедная, хотя лесник богатый, потому что в то время бгатства приходилось от всех скрывать, чтобы не обокрали. Стоящие там люди епископа сразу заметили, что Верханца не было, но тот, умчавшись в лес, часто терялся, не было в этом ничего такого удивительного. Только поняли по облику пана, что охота прошла плохо, потому что и зверя не везли, и он ехал облачный, а служба шла в страшном молчании.
Там епископ спешился и, войдя в избу, в которой, падая ему в ноги, приветствовал старый лесничий, оттолкнул его прочь от себя и приказал греть вино.
Дудар немедленно взялся за это, ибо никогда без бочонка не выезжали. Оттолкнув еду, Павел сидел и долго пил.
На дворе оставшиеся слуги прижались к заборам и телегам, а на вопросы, задаваемые оставшейся частью двора, не отвечали.
– Где же Верханец?
– Чёрт его знает…
– Злой пан?
Головами показали, что приближаться к нему было опасно.
Выпивая, опершийся на руку епископ выглянул несколько раз в окно, точно солнце и день спрашивал, сколько их было до вечера.
Прекрасный день под вечер нахмурился, серое покрывало, грозящее снегом, висело над землёй. Временами пролетал с воем ветер. Ксендз Павел, наверное, рассчитывал, чтобы слишком рано не возвращаться в Краков. Уже смеркалось, когда он дал знак, чтобы ему подали коня. Служба живо задвигалась, молча, встревоженная, ею командовал Дудар.
– Ну, Верханец где-то заплутал, – пробормотали некоторые.
Другие, глядя друг на друга, тайно усмехались.
Как похоронный кортеж, сумрачно, молча, грустно потянулся этот отряд епископа в город.
Те, что были на поляне, боялись отворить рот – остальные перестали спрашивать. Огляделись только, не нагонит ли Верханец. Ветер дул всё более сильный и гнилой.
В том гробовом молчании они въехали уже почти ночью на Висльную улицу, во дворе епископ пошёл прямо в свою спальную комнату. Служба рассеялась по конюшням и псарням.
Дудар, погружённый в себя, думая, наверно, не прикажут ли ему заменить Верханца, или, не ждёт ли его когда-нибудь такая же судьба, стоял ещё во дворе, когда из дверей выбежала, подбоченившись, Зоня.
– Слушай, ты! – закричала она Дудару. – Где мой?
– Разве я знаю! Заблудился!
– Что же это, не звали его?
Дудар передёрнул плечами.
– Ну, слышишь! Куда это его лихо понесло? Не знаешь?
– Наверное, в пуще ночует, – с примесью насмешки ответил Дудар, спешно уходя.
Зоня, поругав его, вернулась в избу, в которой сидел у стола тот же молодой клеха. Начала ругаться, что её мужа потеряли.
– А что с ним будет в лесу, который он знает, как собственную каморку? – отозвался клеха. – Волки его не съедят.
– Не укусили бы, такой старый и твердый, – отпарировала Зоня, смеясь и садясь на лавку.
Они сидели за беседой с клехой довольно долго, пока он не попрощался и не вышел. Верханцева крутилась по избе, её охватывало какое-то беспокойство.
– Этот разбойник всегда такой страх на меня нагоняет, – сказала она себе. – Не очень мне на что-то пригодился, однако, глаза к нему привыкли…
Она набожно перекрестилась, поцеловала крест, набросила платок на себя и побежала в замок. Там, порасспросив челядь, она вбежала в каморку, в которой сидел епископ, положив ногу на ногу, один, нахмурив лицо.
Увидев её на пороге, он повернул лицо.
– А куда же моего подевали? – остро спросила Зоня.
Епископ махнул рукой.
– Иди, ведьма, иди! – воскликнул он. – В лесу остался…
Она посмотрела ему в глаза.
– Что это? – закричала она. – Ведь уже ночка. А его там волкам оставили?
– Молчи же и иди, откуда пришла, – отпарировал, сердясь, Павел, и, поднимая кулак, воскликнул:
– Вон, баба!
– Чего ты злой, – забормотала Зоня, вовсе не испугавшись, присматриваясь и будто бы читая по лицу.
Епископ долго молчал.
– Его нет, – начала баба снова через минуту, – а я тут всех должна заменять. Жизни не хватит. Эта ваша Краска метается там в своих комнатах, что хоть вяжи. Всего ей мало, королевой бы хотелось быть… сходите посмотрите, как безумствует… А тут я одна на неё и на челядь, и на двор…
Когда она так распустила язык, епископ встал, начал ногами бить о пол и, грозя поднятыми руками, выгнал её вон из комнаты, из которой она с проклятиями убежала.
Этого вечера горстка верных Павлу весёлых товарищей собралась на ужин, но епископ, который с ними особенно не церемонился, велел отправить их вон, сказав, что болен. К его странностям привыкли, нахлебники пошли, насмехаясь и рассказывая потихоньку, что, наверное, он у своей монашки.
Его там не было допоздна. Он колебался даже, идти ли в этот день, или у себя остаться, – подумал и зашел только на некоторое время.
Когда он вошёл, обнаружил, что девушка стояла, угрюмо, спиной к нему. Епископ был не в лучшем настроении. Грозила буря. Бета делала вид, что не заметила его и не слышала, потом вдруг повернулась и этими глазами, которые стали у неё за всё лицо, измерила грозно епископа. Из них извергался гнев.
– Что же ты такая злая? – спросил он.
– Разве мне тут хорошо, чтобы доброй быть? – отпарировала она резко, дёргая на себе платье. – Неволя такая же, как в монастыре, человеческого лица не вижу, голоса не слышу, вы едва соизволили прийти, стыдясь меня.
Рассеянный епископ не отвечал, размышляя о чём-то ином.
– Вы стыдитесь и скрываетесь, – добавила она, – а это напрасно, всё всё-таки знают, что я ваша…
Она начала ходить, шатаясь и хватаясь за голову.
– Злюка ты! – отозвался епископ, преследуя её глазами. – Другая счастливой бы себя считала, купаясь во всём, – тебе нужно ещё больше!
– А для меня это всё ваше – ничто, – начала Бета, задыхаясь, – ничто, без воздуха, солнца и людей. Ещё мне сторожем посадил на шею злую и сварливую бабу, которая думает, что она тут госпожа, и хочет мне приказывать! Я никаких приказов не выношу!
Епископ слушал равнодушно, онемелый.
Затем дверь с таким сильным треском отворилась, что Бета и епископ в испуге к ней обернулись.
С вырванными волосами, с воспалённым лицом, в смятой одежде, как разъярённая побежала Зоня прямо на епископа, держа в руке тот рог мужа, который выкрал один из челяди, когда того клали в могилу.
Подняв его вверх, она стояла перед Павлом, не в состоянии произнести ни слова. Добыла наконец из груди голос.
– Что стало с моим? Говори! На роге кровь! Верханца нет!