Шальная звезда Алёшки Розума

* * *

Поутру все отправились в баню. Сперва Елизавета со своими девами, затем мужчины, потом дворовые. От свежих веников пар был духмяный, вкусный, пах душицей и мятой. Мавра напарилась до звона в ушах и темноты в глазах. Надежд, что это поможет её беде, было мало, но она решила испытать все возможные средства.

Впрочем, вчерашние вечорки навели на одну мысль… Пока Елизавета отдыхала после парной, Мавра привычно растирала ей ступни ног и размышляла, как половчее исполнить задумку. Наконец, решилась.

— Ты хотела зелейницу приискать, чтобы травку дала от виннозапойной страсти? — Мавра кивнула на бюро, где среди бумаг лежало письмо от Матвея Гвоздева. — Давай мы с Парашей сходим к цыганам, вызнаем, может, есть у них какое снадобье от хмельнопития.

— Нешто не побоитесь? — Елизавета передёрнула плечами. — Вон бабы вечор какие страсти рассказывали про цыганских колдунов.

— Ну да, — хмыкнула Мавра, — из тех россказней была б десятина правдой — и то сумнительно. Колдунов у них непоболе нашего, а вот травники знатные, это всем ведомо. Потому как пользовать их некому, медикус кровь отворять в степи не явится. Ежели дозволишь, мы бы в табор наведались. Одним нам, конечно, невместно, так я Алексей Григорича попрошу сопроводить.

Услыхав про «Алексей Григорича», Парашка, с испугом глядевшая на подругу, зачем-то затеявшую этот опасный поход, заметно повеселела и согласно закивала — мол, конечно, сходим, а что такого?

— Ну ступайте, коли не боитесь, — фыркнула Елизавета, и повод был получен.

Табор, как и обещал вчерашний цыган, встал верстах в трёх за посадом, на лугу возле леса. Именно там всегда проходили купальские гуляния.

Время ещё только подбиралось к полудню, но на лугу уже вовсю кипела работа — мужики косили траву, освобождая под кострища огромную поляну, бабы и девки носили и складывали в кучи хворост. Посреди луга, там, где будет разведён Купалец — главный огромный костёр, уже установили столб с просмолёным колесом наверху. Здесь же красовалось и купальское деревце — свежесрубленная молодая берёзка, которую полагалось украшать плодами и лентами. Несколько разноцветных лоскутков уже пестрели на тонких поникших веточках.

От реки, возле которой готовили праздничную поляну, слышались смех и весёлый говор — народ то и дело окунался в воду прямо в одежде.

— Митроха! — крикнул кто-то. — Куды поплыл? Нонича нельзя! Воротись! Не то русалки уволокут!

— А мож, он того и хочет! — отозвался другой голос. — Оне, сказывают, бабы горячие, несмотря что покойницы!

Кругом засмеялись.

— Тьфу, дурачьё! — заругалась одна из селянок. — Накликаете беды!

Всю дорогу Мавра не знала, смеяться ей или плакать, глядя на неуклюжие Парашкины попытки затеять с Розумом светскую беседу. Не зря в народе говорят, что от любви иные разуменье теряют. Подруга и без того была не семи пядей умищем, но тут, видно, лишилась и последнего — зачем-то взялась пересказывать казаку вчерашние страшилки о цыганах. Что такое «невстаниха» она, ясное дело, не знала, а потому душераздирающую историю Якимки-кузнеца, увлекшись, поведала тоже.

Розум заалел, аки мак на лугу, и не нашёлся, что ответить. Парашка, видно, поняла, что ляпнула что-то не то, и тоже испуганно примолкла, воцарилась неловкая пауза. И Мавре пришлось спасать дуру — про цель похода Розуму, разумеется, ничего объяснять не стали, поэтому она сделала вид, что зелье нужно именно ей, и принялась рассказывать про мужа троюродной тётки и его запойный недуг, от коего якобы требовалось лекарство. Розум с явным облегчением, в свою очередь, поведал, что мать его тоже пыталась поить мужа-ярыжку целебными травами, но толку от того было чуть.

Вообще-то Розум Мавре понравился. С обеими дамами он был вежлив и почтителен без искательности, говорил приветливо, и она с удовольствием обнаружила, что казак — приятный и остроумный собеседник. Правда, после фееричного Парашкиного выступления разговор он вёл, в основном, с Маврой, и подруга вскоре надулась, кажется, решив, что Мавра задумала украсить свой гербариум амурных трофеев новым кавалером.

Табор оказался небольшой: на краю купальского луга стояло шесть или семь кибиток — высоких, крытых холстиной повозок, вокруг которых горели костры, бегали босые, загорелые дочерна ребятишки и паслись стреноженные кони.

При виде последних у Розума сделалось по-мальчишески восторженное лицо, на вопросы он стал отвечать невпопад, и Мавра поняла, что казак больше ничего не слышит и не видит.

Самой ей ещё не приходилось близко сталкиваться с этим народом, и она с интересом рассматривала людей возле кибиток. Женщины и мужчины держались группами порознь. Первые готовили еду, латали одежду или нянчились с детьми, вторые чинили упряжь или же просто валялись на траве в тени повозок. Все они оказались смуглые, чернявые, и, что особенно поразило Мавру, многие молодые женщины были с непокрытыми распущенными волосами.

Нежданных гостей провожали настороженными взглядами. Один из мужчин что-то крикнул на незнакомом языке, и из самой большой и добротной кибитки выпрыгнул уже знакомый бородач в красной рубахе и шитой серебром безрукавке. Мавра отметила, что остальные люди одеты гораздо проще и не слишком отличаются от крестьян, разве что у мужчин на ногах были сапоги, а не лапти, а у баб юбки попышнее и поцветастее.

Цыган подошёл к Розуму.

— Здравствуй, га́джо[98]. Твоя госпожа решила купить у меня коней? — обратился он к казаку. Мавру и побледневшую Парашку, что, мигом забыв про обиды, опасливо жалась к подруге, бородач, казалось, не замечал.

— Её Высочество поручила мне посмотреть ваших лошадей, а заодно спрашивает, есть ли у тебя травница, у которой можно целебных снадобий купить? — ответил тот, и Мавра подумала, что он выбрал правильный тон в разговоре — с одной стороны, за погляд денег не берут, и желание посмотреть лошадей их ни к чему не обязывает, а с другой — в этом случае цыгане будут гораздо любезнее.

— Скажи своим женщинам: шувани[99] — тётя Зара, кибитка её сына — та, что возле самого леса. Она по-вашему хорошо говорит, пусть твои женщины сами идут. Мужчине там делать нечего. А я тебе коней покажу.

Мавра не стала дожидаться, когда Розум «передаст» им слова цыгана и зашагала в сторону дальней кибитки.

Старуха, сидевшая на земле у повозки, что-то ловко плела из тонких кожаных ремешков — быстрые, проворные пальцы споро мелькали над работой.

— Ты тётя Зара? — спросила Мавра. Ей было немного не по себе, и оттого голос прозвучал слишком громко.

Цыганка и впрямь походила на ведьму — изрезанное морщинами лицо с кожей цвета гончарной глины, крючковатый нос. Голова её была покрыта платком, из-под которого выбивались седые пряди, напоминавшие конопляную паклю.

— Не кричи, красавица, я не глухая, — проговорила та неожиданно низким голосом. — Я тётя Зара. Что тебе? Погадать?

— Нам зелье нужно. От винопития, — пояснила Мавра, робея ещё больше. — Есть у тебя?

— У меня, лебёдка, много чего есть, от пития тоже, — усмехнулась старуха и внимательно взглянула на Мавру. — Да только ты ведь не за тем пришла…

Мавра бросила испуганный взгляд назад, но рядом никого, кроме ещё более перепуганной Парашки, не наблюдалось. Розум в компании нескольких мужчин был далеко и в их сторону не смотрел.

— Не пугайся, красавица, тётя Зара язык за зубами держать умеет. Так чего ты хотела купить?

— П-приворотное зелье, — выдавила Мавра и почувствовала, что краснеет. — Чтоб кавалера присушить…

— Дай-ка ручку, красавица. — Старуха отложила свою работу и протянула тёмную, словно вырезанную из ольховой коры ладонь. — Да ты садись поближе, не укушу. Али сглазу боишься?

Мавра нерешительно присела рядом. Цыганка взяла её руку и принялась рассматривать.

— Тебе, лебёдка, приворотное зелье без надобы, кавалеров отваживать впору, — проговорила она, наконец. — Сказывай, зачем пришла?

— То не мне, — пискнула Мавра, — Прасковье. Продашь?

— Отчего не продать — продам. Приворот у меня сильный, да только запомни, лебёдка: когда у человека в любви добрую волю отымают, добром то редко кончается… Всё, лебёдка? Или ещё какую нужду имеешь?

И Мавра решилась. Конечно, лучше было бы отослать куда-нибудь Парашку, чтоб не слыхала, да только та от страха аж позеленела. Можно и гадалкой не быть, чтобы предсказать, что от Мавры она даже под угрозой смерти ни на шаг не отойдёт.

— А есть у тебя зелье такое, чтобы Венеру тешить и не чреватеть? — выпалила она быстро и вновь оглянулась.

— И такое есть. Продам, коли греха не боишься.

— Какой же в том грех? — фыркнула Мавра. — Или сказывать станешь, что без венца любиться не пристало? Нешто у вас все невинными девами до свадьбы?

— Ты мне, лебёдка, голову не морочь. Тебе ж не просто не чреватеть, дитя скинуть хочешь.

Мавра задохнулась.

— С чего ты взяла? Мне на будущее, чтобы уберечься… — зачастила она, косясь на Парашку.

— И на будущее, и на нонешнее… Я, лебёдка, по руке всё прочесть могу: что было, что будет, и чем дело кончится… — Старуха поднялась, откинула полотняный полог кибитки и исчезла внутри.

— Ты что, в тягости? — прошептала Парашка, и глаза её сделались круглыми.

— Не выдумывай! — так же тихо отозвалась Мавра. — Блажит старуха, цену себе набивает. Мне на всякий случай надобно. Слыхала я, будто бывают такие настои, кои после амурных утех пьют, чтоб не тяжелеть, вот и хочу купить.

Старуха меж тем вылезла из своей повозки и поставила на обрубок бревна два похожих по форме флакона, горлышки которых были затянуты бычьим пузырём и перевязаны тонкой бечевой.

— Это приворот. — Она указала на тот флакон, что был чуть повыше. — Ежели добавлять его по каплям в еду, зазноба твоя постепенно к тебе обращаться станет — помалу да надолго. А коли сразу лжицу[100] зачерпнёшь да особливо ежели в вино добавить, страсть одним часом нахлынет, разум помутит, безумств натворит, да, как гроза, прочь отлетит.

Она протянула сосуд Прасковье, та помялась, но взяла.

— А это тебе. — Цыганка протянула второй флакон, пониже и попузатее, Мавре. — Коли выпьешь две капли сразу, как любовный жар простынет, чрево пустым останется, ну а коли крови в назначенный срок не придут, тогда пять капель пей — и лоно опустеет. Да гляди, пять капель — ни единой боле! Иначе Богу душу отдашь. И знай, за грех этот Господь наказывает строго… Хуже нет — дитя невинное убить. Цыганки на такое решаются, только ежели иссильничал кто…

Мавра хотела вновь повторить, что зелье ей нужно на всякий случай, но старуха перебила:

— Ну, а это от винопития травка. — Она достала из-за пазухи тряпицу, в которую были завёрнуты какие-то бурые сухие стебли. — Кирьяк. Настой делай и пои.

Достав несколько монет, Мавра протянула их старухе. Та взяла, и деньги мгновенно исчезли где-то в складках её широченных юбок. Взглянув на собеседниц, тётя Зара усмехнулась:

— Что-то вы, красавицы, заскучали. Давайте погадаю! Всю правду скажу! Ничего не утаю.

Парашка шарахнулась и закрестилась, а Мавра невольно спрятала руку за спину. Цыганка рассмеялась, точно закаркала.

— Мне погадай, бабуся, — раздался за спиной у Мавры весёлый голос, и обе девицы подпрыгнули от неожиданности — к костру подходил Розум. — Или хлопцам гадать невместно?