Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917)

«Дышит одною лишь войною»

Так или иначе, в конце февраля этого рокового года ОНА пришла. Началось, как всегда, во Франции. Свергли короля, объявили республику. И как ее ни ждали, все равно пришла она неожиданно. «Нас всех как громом поразило, — записывал в дневнике великий князь Константин Николаевич. — У Нессельроде от волнения бумаги сыпались из рук. Что же будет теперь, один Бог знает, но для нас на горизонте видна одна кровь». В том, что первый порыв Николая был воевать, сомнений быть не может, свидетельств больше чем достаточно.

Барон Корф записывал по горячим следам 22 февраля: «Император дышит самым восторженным героическим духом и одною лишь войною. К весне, — говорил он, — мы сможем выставить 370 тысяч войска, с этим придем и раздавим всю Европу». Великий князь Константин подтверждает: «У нас приготовления к войне идут с неимоверной деятельностью. Все кипит». 24-го Николай пишет в Берлин королю Фридриху- Вильгельму IV, убеждая его выступить против революционной Франции: «Вы с вашими на севере, Ганновер, Саксония, Гессен, а Вюртембергский король с остальными и Баварией на юге. Через три месяца я буду за вами с 300 тысячами солдат, готовых по вашему зову вступить в общий строй между вами и Вюртем- бергским королем».

Николай, как видим, собрался воевать прошлую войну с французской революцией. Тогда, в конце XVIII века, Франция стояла одна против всей монархической Европы, и дело было лишь затем, чтобы толком организовать антифранцузскую коалицию — на английские деньги. Именно поэтому так беспокоила его позиция Англии. «Я с беспокойством жду, — писал он того же 24 февраля в Вену Меттерниху, — решения Англии. Ее отсутствие в наших рядах было бы прискорбно». Тут, однако, ожидала царя первая нестыковка. Англия не только отказалась вмешиваться во французские дела, но и ему не советовала: денег, другими словами, не ждите.

Неделю спустя выяснилось совсем уже неприятное: французская революция стремительно перерастала в общеевропейскую (по тем европоцентричным временам, если хотите, в мировую). Одно за другим малые германские государства, а за ними и вчерашние союзники царя, Пруссия и Австрийская империя, призывали либеральные правительства, обещая своим народам, подумайте только, конституцию! Ирония истории в том, что полвека с лишним спустя повторил ошибку царя (с обратным, конечно, знаком) Ленин, совершенно уверенный, что революция 1917-го развернется в мировую — именно по образцу прошлой, той самой «весны народов», как называли в 1848 году то, что происходило на глазах у ошеломленного Николая.

И так же, как впоследствии Ленин, царь был обескуражен и растерян. Вся картина менялась кардинально. В конце февраля планировал он изолировать революционную Францию, а в начале марта наглухо изолированной оказалась самодержавная Россия (так же как, продолжим аналогию, изолированной оказалась в 1917-м революционная Россия. Еще любопытнее, однако, неправдоподобные метамофозы в российской позиции. В царские времена она, как видим, была бастионом контрреволюции, в советские стала оплотом революции, в постсоветские опять превращается в знаменосца контрреволюции, столь же страстного, как была при Николае. Но объяснение этого парадокса у нас еще впереди. Пока что мы в 1848-м).

К. Меттерних К. В. Нессельроде