Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917)

Конец XVI–XVII век

Поначалу была, конечно, «оттепель», деиванизация, если можно так выразиться. Террор прекратился. Но до возвращения европейской идентичности дело не дошло. До восстановления Юрьева дня не дошло тоже. Напротив, крепостное право усугубилось. И «оттепель» сменилась предсказанной Флетчером гражданской войной, Смутой. А она, в свою очередь, — затянувшимся гниением страны. Повторяется история ига: хозяйственный упадок, «торпедируется» рост городов, ремесел, торговли. Крестьянство «умерло в законе». Утверждается военно-имперская государственность. На столетие Русь застревает в историческом тупике Московии, превращаясь в угрюмую, фундаменталистскую, перманентно стагнирующую страну, навсегда, казалось, культурно отставшую от Европы. Довольно сказать, что оракулом Московии в космографии был Кузьма Индикоплов, египетский монах VI века, полагавший землю четырехугольной. Это в эпоху Ньютона — после Коперника, Кеплера и Галилея. Добавьте к этому, что, по словам того же Ключевского, Московия «считала себя единственной истинно правоверной в мире, свое понимание Божества исключительно правильным. Творца вселенной представляла своим собственным русским Богом, никому более не принадлежащим и неведомым». Происходило то, что всегда происходит на Руси, отрезанной от Европы. Страна дичала.

Ничего, кроме глухой ненависти к опасной Европе и «русского Бога», новая власть предложить не могла. Время политических мечтаний, конституционных реформ, ярких лидеров миновало (ведь даже в разгар Смуты были еще и Михаил Салтыков, и Прокопий Ляпунов). Драма закончилась, погасли софиты, и все вдруг увидели, что на дворе беззвездная ночь. К власти пришли люди посредственные, пустячные, хвастливые. Точнее всех описал их, конечно, Ключевский: «Московское правительство первых трех царствований новой династии производит впечатление людей, случайно попавших во власть и взявшихся не за свое дело… Все это были люди с очень возбужденным честолюбием, но без оправдывающих его талантов, даже без правительственных навыков, заменяющих таланты, и — что еще хуже — совсем лишенные гражданского чувства».

Петр I

Судить читателю, как после всего этого выглядит самозабвенный гимн Московии нашего современника М. В. Назарова в толстой книге («Тайна России». — М., 1999). По его словам, Московия «соединяла в себе как духовно-церковную преемственность от Иерусалима, так и имперскую преемственность в роли Третьего Рима, и эта двойная преемственность сделала Москву историософской столицей мира». Сопоставьте это с наблюдением одного из лучших американских историков Альфреда Рибера: «Теоретики международных отношений, даже утопические мыслители никогда не рассматривали Московию как часть Великой Христианской Республики, составлявшей тогда сообщество цивилизованных народов». Кому, впрочем, интересны были бы «тайны» Назарова, когда бы не поддержала его Н. А. Нарочницкая, представляющая сегодня РФ в Европе? Она тоже, оказывается, считает, что именно в московитские времена «Русь проделала колоссальный путь всестороннего развития, не создавая противоречия содержания и формы». Это о стране, утратившей, по словам Ключевского, не только «средства к самоисправлению, но само даже побуждение к нему».

М. М. Сперанский

Куда, впрочем, интереснее вопрос, были ли в то гиблое время на Руси живые, мыслящие, нормальные европейские люди? Конечно, были. Даже диссиденты были. Я и сам о некоторых из них писал. Без слов понятно, что участь их была печальной. Даже у самых благополучных. Вот, казалось бы, счастливчик, единственный, пожалуй, талантливый русский дипломат того столетия Афанасий Ордин-Нащокин, так и у него сын за границу сбежал! Его, правда, благодаря связям отца, удалось отыскать и вернуть, но непривилегированная молодежь «валила» из своего правоверного отечества при всяком удобном случае навсегда. Из восемнадцати молодых людей, отправленных Борисом Годуновым для учебы за границу, семнадцать стали невозвращенцами. Один из способов побега описал С. М. Соловьев, раскопавший записи московитского генерала Ивана Голицына: «Русским людям служить вместе с королевскими людьми нельзя ради их прелести. Одно лето побывают с ними на службе, и у нас на другое лето не останется и половины лучших русских людей, а бедных людей не останется ни один человек».

Но в большинстве жили эти «лучшие русские люди» с паршивым чувством, которое впоследствии точно сформулирует Пушкин: дернула же меня нелегкая с умом и талантом родиться в России! И с еще более ужасным ощущением, что так в этой стране будет всегда — и та же участь ожидает детей их и внуков.

Они ошибались.

Забыли про так и не объясненный европейский культурный «геном», который однажды уже превратил захолустную колонию Орды в процветающее европейское государство. Давно это было, а может, казалось им, и неправда. Но. явился опять этот «геном» в конце XVII века, на сей раз в образе двухметрового парня, ухитрившегося повернуть коварное изобретение иосифлян против его изобретателей.