Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917)

Миф особнячества

Очень интриговало меня заключение, к которому пришел в своей книге Nicolas I and Official Nationality In Russia Н. В. Рязановский: «Александр II проводил реформы, Александр III апеллировал к национальным чувствам, при Николае II страна обрела даже шаткий конституционный механизм. Но все эти начинания остались каким-то образом неуверенными, неполными. И, в конце концов, в пожаре 1917 года обрушился все тот же архаический старый режим (antiquated ancien regime), установленный Николаем I. В известном смысле этот жесткий самодержец преуспел больше, чем мог вообразить» (курсив мой. — А. Я.). Очевидное, казалось бы, противоречие с главным выводом той же книги (который я тоже цитировал), что «моровые годы» Николая были попросту потеряны для России. Я даже спрашивал об этом автора. Но он лишь пожал плечами: так получается…

Разгадка между тем, кажется, в том, что прав был Рязанов- ский в обоих случаях. Да, царствование Николая действительно было бесплодным как библейская смоковница. И да, действительно был при нем создан миф удивительной мощи и долговечности, миф, сокрушивший петровскую Россию. А за ней, между прочим, и советскую, усвоившую, даже не подозревая об этом, погодинскую версию мифа буквально: Европа стала для нее добычей. И, что самое поразительное после этого трагического опыта, миф и сегодня пребывает в силе и славе. Я, конечно, о мифе антиевропейского особнячества, который по-прежнему противопоставляет чаадаевскому «слиянию с Европой» те самые ценности, что дважды в одном столетии вынуждали Россию начинать жизнь с чистого листа, ту самую «искусственную (по выражению В. С. Соловьева) самобытность». Можно подумать, что Германии или Франции пришлось пожертвовать своей действительной самобытностью ради «слияния с Европой».

Но мы отвлеклись. Погодин исходил из мифа особнячества как из данности. Он лишь сделал выводы, логически из него следующие. И в соответствии с этой логикой Россия больше не собиралась спасать Европу от революции, как в первую четверть века царствования Николая, она вызывала ее на бой. Немедленные результаты этого вызова были катастрофическими: несчастная война, первая в Новое время капитуляция России, окончательное крушение ее сверхдержавного статуса. Увы, прав Рязановский, ничему это не научило ни ее правителей, ни тем более идеологов антиевропейского особнячества. И по-прежнему не о чем было Чаадаеву, предсказавшему этот исход, спорить с Погодиным так же, как, допустим, сегодня мне с Дугиным. Нет больше общего языка, между нами — пропасть мифа.

Но преимущество все-таки у Чаадаева — и у меня. История, как мог убедиться читатель, на нашей стороне. Ибо что же принес этот долгоиграющий миф России? Разве не одни лишь горе, нищету, ужас террора — и кошмарную необходимость дважды в одном столетии начинать жизнь сначала? Ничего, кроме этого, я, собственно, и не хотел здесь показать.