Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

* * *

Густой чад на лестничной клетке вызывает у меня смутную догадку, что вместо обеда мы будет щелкать зубами. Но я ошибаюсь: за столом сидит вся свора, поедая какое-то варево и кроя Гвоздя на чем свет стоит. Олег вводит нас в обстановку: Гвоздь, одолжив у соседки двухведерный казан, вбухал в него две пачки риса, две банки свиной тушенки, посолил, лихо поперчил и сварганил блюдо под издевательским названием плов. Снизу лжеплов сгорел, сверху остался сырым, а серединой, помоляся господу нашему и махнув рукой на здоровье, можно попытаться набить брюхо.

Гвоздь отряхивается от ругани, как выскочившая из реки собака от воды.

— Зажрались, тунеядцы, — поясняет он Алексею Игоревичу, которому эта сцена доставляет большое удовольствие. — Настоящему едоку что нужно? Количество, в данном случае тарелка с верхом на рыло. А если едок при этом еще и остался в живых, значит, он получил и качество.

— Повесить его, что ли? — задумчиво спрашивает Олег. — Кажись, ничего другого не остается.

— Мало, — возражает Осман. — Слишком легкий наказание.

— Не забывайте, что я профорг, — высокомерно говорит Гвоздь. — Без санкции общего собрания меня вешать не положено. Анна Федоровна, с этого края сырой, пусть Рома лопает, а вы берите отсюда. Ну, как?

— Степушка, ты превзошел самого себя, — хвалит мама, — не откажи записать мне рецепт.

— Я не склонен, Степан, делать вам комплименты, — говорит Алексей Игоревич, — но в нашей гостиничной столовой…

— Зовите меня Гвоздь, — просит Гвоздь, — я привык.

— Охотно. Так я не склонен… гм… может быть, лучше товарищ Гвоздь? А то как-то неловко выборное лицо, профорга, называть просто Гвоздь.

— Товарищ — это звучит, — важничает Гвоздь. — Будто сидишь в президиуме.

— Так ваш плов, — продолжает Алексей Игоревич, — в нашей столовой, как говорится, съели бы в облизку.

— Слышите, собаки? — торжествует Гвоздь. — Я еще и не такое могу, Алексей Игоревич. Если меня не вешать, а подойти ко мне с лаской, я могу…

— …из здорового человека сделать язвенника, — как бы про себя говорит Олег.

— …изготовить карпа в сметане, — не моргнув глазом, продолжает Гвоздь, — духовое мясо в горшочке, вырезку с луком, пельмени и шаньги, грибы жареные, шашлыки и цып…

— Пять минут холодного душа! — не выдерживает Рома.

От расправы Гвоздя спасает приход Нади.

— В «Актау», — садясь за стол, докладывает Надя, — великое переселение туристов, в нечетных номерах уже столько раскладушек, что невозможно пройти. Максим, тебе шлет пламенный привет Вадим Сергеич. Его сунули в такую переполненную комнату, что он, как лошадь, будет спать стоя. Впрочем, от желающих выразить тебе признательность нет отбоя. Когда я уходила из гостиницы, — Надя смеется, — кто— то крикнул: «Его жена, держите ее!» — и я еле унесла ноги. Немного странного вкуса, но вполне съедобная каша.

— Плов, — оскорбленно поправляет Гвоздь.

— Разумеется, плов, — соглашается Надя. — Алексей Игоревич, поскольку вы улетаете, позвоните, пожалуйста, моему шефу, — она пишет на листке номер, — и разъясните, почему я могу задержаться.

— Улетаю? — удивился Алексей Игоревич.

— Разве вам не звонили? Пять минут назад Мурат просил меня вас предупредить, чтобы вы были готовы. За вами выслали вертолет.

— Какая нелепость! — Алексей Игоревич неприятно поражен. Вы уверены, что речь шла обо мне?

— Абсолютно. Поразительная нелепость… — Барабанная дробь пальцами по столу. — Отправьте-ка лучше своих героев в гипсе.

— Если бы за мной послали вертолет… — мечтает Гвоздь.

— …с милицией, — тихо подсказывает Рома.

Телефонный звонок.

— Меня нет! — предупреждает Алексей Игоревич.

— Академик у тебя? — Это Мурат.

— С чего ты взял?

— Не валяй дурака, он выходил из «Актау» с тобой и Анной Федоровной.

— Он просто клянчил у мамы свою любимую книгу.

— Какую там, к черту, книгу?

— «Капитана Сорвиголову», в академической библиотеке она вечно на руках. Убежал куда-то читать.

— Я прошу…

— Только после него, неудобно забирать, академик все-таки.

— Убью! — рычит Мурат. — За ним спецрейс, важное заседание из-за него откладывают, государственный человек, понял? Чтобы через пятнадцать минут был на вертолетной площадке, как штык!

— Мурат, я десять раз тебя просил, чтобы никаких вертолетов в Кушкол не посылали, лавины слишком…

— Приказ сверху — сверху! — соображаешь? Не празднуй труса, летит сам Захаров, я его предупредил, чтоб держался южных склонов. Так через пятнадцать минут!

— На этом заседании, — жалуется Алексей Игоревич, — я нужен просто как голосующая единица, один начальничек защищает докторскую, это теперь очень модно. Между тем мне крайне любопытно проследить за вашими лавинами, в последние дни я почитал кое-какую литературу и прикинул, как к их изучению подключить лазеры и даже спутники. Кстати говоря, небольшую группу я готов для начала организовать при своем институте, при своем — потому, что легче будет обойти бюрократические рогатки.

— Но ведь это замечательная идея! — пылко восклицает мама. — Лавиноведение сделает гигантский шаг вперед!

— Я не закончил, с одним условием, — улыбаясь говорит Алексей Игоревич.

— Я и в самом деле с удовольствием перечитаю «Капитана Сорвиголову», у меня его лет сорок назад отобрал на уроке учитель физики.

Мама, как всегда, права, идея замечательная: со спутников можно будет получать информацию о формировании лавин по всему Кавказу! О такой удаче я и мечтать боялся. Уловив на лице ребенка живейший интерес, мама со свойственной ей энергией берет быка за рога.

— Считайте, что книга ваша, — великодушно обещает она. — А не будет ли у вас затруднений со штатами?

— Во-первых, — веско говорит Алексей Игоревич, — у каждого уважающего себя директора института имеется «заначка», и, во-вторых, у меня накоплен бесценный опыт борьбы с финансовыми органами. Знаете ли вы, что увеличить штат на пять-шесть человек иной раз бывает куда проще, чем уволить одного бездельника? Я допускаю, что вы не имеете представления о моих научных работах, но об «эффекте Введенского» должны знать. Когда несколько лет назад я принял институт, то обратил внимание, что во дворе, на прилегающих тротуарах скопилась вековая грязь. Между тем зарплату по сто двадцать рублей в месяц получали два дворника. Присмотревшись, я вызвал одного из них, дядю Колю, поговорил по душам, уволил второго и установил дяде Коле оклад двести двадцать рублей. Ого, как он замахал метлой! Финорганы с полгода бомбили меня параграфами и постановлениями, а я бил их фактами: идеальной чистотой и сэкономленными для бюджета двадцатью рублями. И я победил! И теперь, когда президенту коллеги жалуются на нехватку обслуживающего персонала, он ссылается на «эффект Введенского» и заставляет изучать мой опыт. Что же касается будущей группы…

— Летит, — прислушиваясь, сообщает Вася. — У-у-у…

— Ничего не поделаешь, Алексей Игоревич, пора, — говорю я. Мы вас проводим.