Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

* * *

Мы едем на вездеходе и слушаем Васину скороговорку. Он возбужден и очень доволен, еще никогда он не жил такой насыщенной жизнью. Никакого особенного ЧП, по его мнению, пока что нет, просто несколько лихачей похитили лыжи из контрольно-спасательной службы — спасатели-то были в оцеплении — и ушли в побег. Но далеко не убегут, это Вася гарантирует. А в остальном все хорошо. Инструкторы и дружинники бегают за туристами, как собаки за зайцами, и загоняют в гостиницу. Не обошлось и без двух-трех инцидентов — Вася не без гордости щупает здоровый фонарь на лбу, этакое лиловое подтверждение того несомненного факта, что моя уборщица на полставки честно отрабатывает свой хлеб.

— Будут жалобы, — цедит Мурат, — Абдул оформит тебе десять суток, это я тоже гарантирую.

— Мы в порядке самозащиты, — оправдывается Вася. — Не здесь, Максим Васильевич, дальше, за кустарником!

Я останавливаю вездеход, дальше ехать нельзя. Да и не только ехать, идти тоже нельзя, справа от нас — зона смерти, конус выноса четвертой лавины. Она высится в полукилометре, необъятно огромная ослепительно белая четвертая, будь она проклята. Мы становимся на лыжи и по глубоко проложенной лыжне направляемся к кустарнику. Оттуда не доносится ни звука, уж кто-кто, а Олег и Хуссейн не станут тревожить лавину громкими разговорами. Скрипят лыжи, мы идем молча, и меня вновь, в который раз за эти дни, охватывает нехорошее предчувствие. Не люблю я таких приключений — по своей воле идти в пасть к дракону. Ну, Вася — ему море по колено, еще не битый, сияет, как солдатская пуговица, а вот за Надю я ругаю себя последними словами, ее-то зачем потащил?

— Тишина-то какая, — делится своим наблюдением Вася, — будто…

— Цыц! — обрывает его Гвоздь.

Могильная тишина в зоне смерти — это действует даже на мою психику. Жутковато от мысли, что, если четвертая надумает сорваться, нас укутает покрывалом толщиной в несколько десятков метров. Ну а «Дальше — тишина».

Я не выдерживаю.

— Надя, я, кажется, забыл выключить двигатель, возвращайся к вездеходу и жди нас там.

Она делает вид, что не слышит.

— Надя, прошу тебя…

— Возвращайся сам, — не оборачиваясь, бросает она.

Мы проходим кустарник, отсюда до Актау метров двести.

— Я говорил, что их догонят! — торжествует Вася. — Знай наших!

Нижняя часть склона оголена.

Теперь я уже точно знаю, что дело плохо. Если бы оно обстояло иначе, Олег, Хуссейн и Рома ни одной лишней секунды не оставались бы под этим гнусным склоном. «На том свете темно, — говорит в таких случаях Олег, — до чего ни дотронешься, холодно. Дёру отсюда, братишки!»

Теперь мы спешим, хотя спешить некуда и поздно.

— Мы за ними… они лэсенкой на склон… мы им: «Спускайтесь, там гибэль!» — сбивчиво рассказывает Хуссейн. Они смэялись… вот этот смэялся, обзывал!

Я смотрю на унылого, с поникшей головой типа — Анатолий…

Лавинку они обрушили пустяковую, кубов на триста, всех завалило, но трое остались живы-невредимы.

Сбросив лыжи, Надя склоняется над неподвижным телом.

— Искусственное дыхание! — волнуется Мурат. — Массаж!

— Все сделали, — сдавленно говорит Олег, — опоздали… Эти трое на поверхности были, а ее откапывали, неудачно она…

На меня в немом изумлении смотрят голубые глаза Катюши.

— Перелом шейных позвонков. — Надя встает. — Мгновенно…

— Хуссейн, этих переписать, — командует Мурат. — Составишь протокол. Потом доложишь, почему в КСС никого не было.

— Дежурный там был, — вступается за Хуссейна Рома. — Они его заперли и взяли лыжи.

Бедная дурочка, с горечью думаю я, чувствуя, что к горлу подкатывается комок. Ты хотела только любить и смеяться, а дождалась протокола. Без тебя мир уже не будет таким красивым, бедная дурочка…

Я подхожу к Анатолию и с силой врезаю ему по скуле. Он поднимается, вытирает с лица кровь и честно говорит:

— Бей еще.

Он внушает мне отвращение.

— Бог подаст.