По обе стороны Килиманджаро

* * *

Прошло более пятидесяти лет с тех пор, как Экли охотился в Восточной Африке. За это время многое изменилось.

— Простите, сэр, что пришлось вас побеспокоить. Мы хотели бы заглянуть в багажник вашей автомашины, — настойчиво, хоть и вежливо, сказал молодой загорелый англичанин, одетый в куртку и шорты цвета хаки. Двое африканцев стояли поодаль.

Этого я не ожидал. Когда увидел человека с поднятой, как семафор рукой, то решил, что он, видимо, просит подвезти до города.

— С удовольствием, — ответил я, — если вы сначала представитесь и, кстати, объясните причину вашего любопытства.

— Мы из управления национальных парков министерства природных ресурсов, — сказал англичанин, вынимая из кармана куртки свои документы. — Еще раз извините нас, сэр, но это входит в наши обязанности. Взгляните вон туда…

У обочины дороги, там, где были его сослуживцы, что-то лежало. Присмотревшись, я увидел шкуры и рога антилоп. Все стало понятно: борьба с браконьерством.

Лучшие, живописнейшие уголки Кении отведены сейчас под национальные парки и заповедники. Это район горы Кения, озеро Накуру с розовыми фламинго, окрестности Найроби, Цаво, Амбосели и другие места. Как-то ночью львы из Найробийского заповедника забрались на ферму одного европейца и задрали нескольких коров. Шум разбудил фермера, и он пристрелил непрошеных гостей. Разразился скандал. Многие требовали отдать его под суд или вообще лишить кенийского гражданства. Вот как рассматривается теперь вопрос об охране животных в Кении. Их не только оберегают, но пытаются распространить в тех областях, которые они покинули по различным причинам или где вообще никогда не водились.

«Килагуни лодж» — небольшой пансионат для туристов в заповеднике Цаво. За цементным барьером широкая открытая веранда. Внизу водопой слонов. Почти прямая, утоптанная ими тропа уходит далеко в глубь африканского буша, над которым на горизонте возвышается огромный снежный шатер Килиманджаро. В этот день собралось много туристов. Одновременно примчалось несколько легковых автомобилей и крытый брезентом грузовик, который выкатил прямо на поляну и остановился под большой раскидистой акацией метрах в пятидесяти от веранды. Двое выпрыгнули из кабины, к ним подошли другие в куртках и шортах цвета хаки. Они быстро подняли задний брезентовый полог кузова, под которым оказался плетеный заслон клетки. Кто-то с веревкой взобрался на крышу грузовика и, привязав один конец к заслону, перекинул другой через толстую ветвь акации, так что тот повис прямо над кабиной.

Рядом со мной появился седой старичок с кинокамерой. Лицо его торжественно сняло.

— Не знаете, что там происходит? — спросил я.

— Вам очень повезло, вы увидите, как будут выпускать леопарда на волю! Великолепный экземпляр! — заговорил старичок, не спуская глаз с грузовика — Пойман в лесу на склонах горы Кения. Уже второй оттуда. Здесь, в Цаво, давно нет леопардов. Эти два будут неплохим началом…

Старичок как-то по-особому прицелился своей кинокамерой, расставил ноги, словно приготовился стрелять из ружья. Возможно, он в прошлом был охотником. Внизу люди отбежали в укрытие. Из кабины грузовика потянули веревку, и заслон приподнялся. Выше, выше… Наконец выход открылся.

Внутри клетки темно и не заметно никакого движения. Все та же напряженная тишина. Прошла минута, другая. Один из сидевших в кабине не выдержал и, высунув руку, стал постукивать палкой о кузов. Никаких признаков жизни, как будто клетка была пуста. Рядом со мной тяжело дышал старичок, не отрывая взгляда от видоискателя.

И вдруг (я даже не успел понять, как это произошло) под брезентовым пологом что-то мелькнуло, и прямо на нас пулей вылетела огромная темно-желтая пятнистая кошка, вытягиваясь в траекториях прыжков. Перед самой верандой леопард резко свернул в сторону и исчез в кустах. Никто даже не шевельнулся.

Старик с сожалением опустил кинокамеру — едва ли он успел что-либо снять. — достал большой носовой платок и вытер им шею. Оцепенение понемногу спадало. Зазвенел нестройный хор возбужденных голосов. На ушастых гигантов, осыпающих себя красной пылью и игриво брызгающих из хобота водой, никто не обращал внимания. Люди в униформе снова собрались под акацией. Один из них не спеша сматывал веревку.

Вернемся к книге К. Экли:

Он долго уклонялся от борьбы, хотя я помешал ему охотиться. Но в конце концов, несмотря на тяжелые раны, лев перешел в наступление против двух белых и тридцати туземцев, хотя у него оставалась полная возможность спастись от них бегством.

Я охотился за антилопами на плоскогорье Мау. Это плато расположено на высоте 2438 метров над уровнем моря, и я был уверен, что не встречу здесь львов. Однажды в небольшой долине, сжатой невысокими холмами, я видел двух антилоп. Я стал осторожно взбираться на один из холмов и вдруг услыхал какое-то движение на противоположном склоне ущелья. Сначала я подумал, что там бродит еще одна антилопа, однако, поднявшись выше, обнаружил, что антилопы, которых я выслеживал, почему-то беспокойно приглядываются к отдаленному краю холма. Я стал тоже приглядываться и увидел старого льва, медленно взбиравшегося на противоположный холм. Он обернулся ко мне и вдруг прижался к земле. Он, подобно мне, выбрал на холме удобную и возвышенную точку, с которой можно было свободно обозреть всю долину. Нас разделяло только ущелье. Расстояние между нами было не более четырехсот метров. Антилопы перебегали с места на место в разделявшей нас долине. Там же внизу, как я теперь мог видеть, лежала мертвая зебра. Видимо, лев отдыхал поблизости от затравленной минувшей ночью добычи, и я побеспокоил его. Бои-оруженосцы с запасным оружием и с лошадью, которую они вели под уздцы, несколько отстали, в бывшей со мной двустволке оставался только один патрон. Учитывая это, я решил, что правильнее всего будет временно отступить и вооружиться более основательно. Я боялся, что лев за это время уйдет. Это не была обычная охотничья жадность. Я боялся лишиться именно этого льва. У него была замечательная густая черная грива. Кроме того, в этой части Африки никто никогда не встречал черногривых львов.

Когда я с запасом патронов и в сопровождении оруженосцев возвратился на прежнее место, льва там не было. Мы тщательно обыскали окрестности, но нашли только остатки съеденных им в разное время животных. Однако я крепко надеялся на то, что старый разбойник не расстанется так легко со столь богатыми дичью угодьями. Я решил, что правильнее всего будет остаться здесь на ночь, а на следующий день продолжить охоту на льва, призвав на помощь моего спутника Кеннеди и тридцать туземцев.

Недалеко от того места, где я впервые увидел льва, начиналось ущелье, упирающееся концом своим в небольшой, но густой лесок. Склоны ущелья кое-где поросли частым кустарником. Были все основания думать, что лев, отступая, скрылся в этом кустарнике. Без особой надобности он вряд ли стал бы перебираться в лес. Поэтому у меня сложился следующий план: наутро начать наступление со стороны лесной опушки и гнать льва по ущелью в открытую долину.

Загонщики с шумом и криком оцепили ближайшие к краю ущелья кустарники. Пространство, поросшее ими, было не более ста метров в длину и пятидесяти метров в ширину. Как всегда, прежде чем войти в подозрительные заросли, загонщики стали особенно громко шуметь. Сквозь этот шум мне почудилось негромкое львиное ворчанье, но так как затем все смолкло, я решил, что ошибся, приняв за ворчанье звук, изданный кем-то из боев.

Кустарники были переплетены колючками, крапивой и какими-то растениями, усаженными длинными шипами. Пробираться через них было очень неприятно. Загонщики лишь очень медленно продвигались вперед. Я шел рядом с ними, чтобы придать им энергии. Но уже на середине пути я до такой степени исцарапался о шипы и колючки, что решил оставить загонщиков и спуститься на дно ущелья. Борьба с колючками несколько расхолодила мой пыл и поколебала убеждение в том, что лев скрывается именно в ущелье. Я уселся на вершину покинутого муравьями термитника и стал поглядывать по сторонам. Вдруг Кеннеди выстрелил. Лев, неожиданно выпрыгнувший из зарослей прямо против Кеннеди, быстро кинулся в другую сторону. Он наискосок перебежал через ущелье и стал подниматься по противоположному склону. Теперь пришла моя очередь стрелять. Лев упал, но тотчас же собрался с силами и заполз в кустарник, разросшийся по краям глубокой впадины метров около пятидесяти в поперечнике. Кеннеди стал по одну сторону впадины, я — по другую, так, что оба выхода из нее оказались под огнем. Загонщики стали кидать камни и дреколье. Но лев не подавал признаков жизни. Возможно, что он околел, но еще правдоподобнее, что он притаился совсем рядом с нами и готовится к бою.

Нам очень хотелось знать, что он там делает, но любознательность эта была все же не настолько велика, чтобы заставить кого-нибудь подползти к кустам и заглянуть в них. Наконец мой оруженосец Дудо предложил разложить костер и выкурить зверя. Когда огонь разгорелся, Дудо бросил горящую головню в ту часть зарослей, где, по его мнению, залег лев. Головня провалилась в кусты, послышался рев, кусты закачались. Таким образом нам удалось точно определить убежище льва. Град пылающих головней посыпался в его сторону. Однако лев не отзывался. Бои снова взялись за камни, но и это не помогло. Тогда Дудо стал стрелять из малокалиберного ружья — не для того, чтобы убить зверя, а для того чтобы поднять его из логова. Расчет его оказался правильным. Кусты снова зашевелились, и лев выполз из засады. Путь к отступлению был свободен, но лев не захотел им воспользоваться. По движению кустов мы видели, что он крадется к краю впадины. Мало-помалу он подошел к нам почти вплотную, и, хотя мы его не видели, он нас, наверное, прекрасно видел. Он стоял неподвижно на виду двух белых и тридцати негров, враждебной толпой обступивших огромный костер. А тыл его по-прежнему оставался неоцепленным. Он глядел на нас минут пять, затем грозно зарычал и кинулся пз кустов. Так встретил он пулю, несшую ему гибель. Он пал в борьбе с врагом, без единой мысли о бегстве — первый черногривый лев, убитый в британских владениях Восточной Африки. Он был стар. Шкуру его испещряли рубцы от ран. Одну из лап он когда-то сломал, но она благополучно срослась. Кончик хвоста был оторван. Однако, несмотря на все эти повреждения, это был превосходный экземпляр черногривого льва.

Четверо в общем-то нормальных и уже не совсем молодых людей давятся от смеха, ерзая на сиденьях автомашины, то и дело поворачиваются в разные стороны, шумят, жестикулируют. Один из них я. Про трех моих спутников я могу с полнейшей уверенностью сказать, что таких бурных и восторженных восклицаний от них не слышали лет двадцать-двадцать пять. Они и сами не подозревали, что еще способны на столь непосредственное выражение чувств. Мы ехали с закрытыми окнами. Жара давала себя знать, я опустил стекло и высунул локоть наружу. «Лев!» — крикнул кто-то, и я отдернул руку, больно ударившись о дверцу, вызвав очередной приступ хохота… Такой запомнилась мне первая поездка в заповедник Найроби.