По обе стороны Килиманджаро

Бесплатные зрители

Едва ли со времен Экли что-нибудь изменилось в повадках животных, разве что они привыкли к туристам. На капот развязно прыгают попрошайки-бабуины и протягивают ладошку к открытому ветровому стеклу: авось что-нибудь перепадет. Часами катаются непрошеные пассажиры, скалят свои собачьи морды, нетерпеливо колотят кулаками в стекло, перепрыгивают на другие машины. Разморенный шакал лакает воду по соседству с парочкой мечтательных марабу. Страус-самец, нервно распахивая веера крыльев, тренируется в строевой ходьбе. Вспоминаешь объявление в «Вечерней Москве»: «Театр купит перья страуса…». Перья — редкость, зато не редкость сам страус. Стадо зебр, похожих на толстых полосатых осликов; жирафы, какие-то эклектические существа: ноги и шея; антилопы, еще антилопы, газели… Весь этот феерический спектакль трудно представить себе, не увидев.

Но главное — это хищники, а самый главный из них — лев, который полностью властвует здесь, диктует свои законы, хочет — милует, хочет — казнит, один из наиболее мощных представителей звериного племени диктаторов, царь зверей.

Некогда распространенные по всему Африканскому континенту, в Азии и даже в Греции и Македонии, в наши дни львы почти перевелись, и Восточная Африка стала одним из очень немногих мест, где их еще можно наблюдать в естественных условиях. Вполне понятно, что каждый турист, приезжающий в заповедник Найроби, мечтает увидеть живого льва…

Оставляя за собой широкие хвосты пыли, машины с разных сторон мчатся к одному и тому же месту: маленькой роще на берегу каменистого ручья. В траве мелькает что-то желтое и лохматое.

Один за другим восемь львов! Они выходят из-за машин и ложатся на лысом пригорке. Последним пришел гривастый ветеран, мудрый, неторопливый, обремененный какими-то мыслями, заботами, а может, властью. Остальные с подобострастием поглядывают на него. Машины, которые буквально лезут одна на другую, чтобы подъехать поближе ко львам, их совершенно не интересуют. Солнце стоит низко. Оно зажигает траву и плоские кроны акаций. Скоро наступит время охоты.

На языке суахили лев — «симба». Мы привыкли к тому, что львы должны быть за решеткой. Симба свободен. Львы всегда сыты, они послушно прыгают сквозь пылающие обручи под аплодисменты зрителей. Симбе незнаком щелчок циркового хлыста, ему никто не сует куски мяса в клетку. Симба поджар, в «спортивной форме», даже худощав. Но только ему подчиняется животный мир, только такие, как он, могут удержаться здесь у власти.

Машины застыли в оцепенении. Никто не хочет трогаться с места: так бы и стояли часами. Воздух прозрачен и неколебим. В тишине мерно жужжат кинокамеры… Наконец гривастый поднимает свое семейство и ведет его в каком-нибудь метре от моей машины в степной простор. Львы помоложе крутят мордами и, нервно зевая, поглядывают на туристов, потом прыжками догоняют авангард.

Солнце коснулось горизонта и уже захлебывается в собственном зареве. Степь совершенно пуста, только львы удаляются куда-то, а за ними прямо по траве осторожно движется несколько самых отчаянных туристов. Остальные повернули назад, туда, где на воротах красуются силуэты чугунных львов. Включили подфарники. Вереница машин почтительно замедляет ход у стада атлетических буйволов на опушке леса. Вдали в рамке разноцветных лампочек засветился бледно-голубой экран «драйв-ина». Скоро начнется первый сеанс.

А мы с вами вновь обратимся к книге знаменитого путешественника.

Мы только спустились с ледников горы Кения, лежащих на высоте пяти километров над богатейшими по количеству зверья областями Восточной Африки. Лагерь наш был раскинут в давно знакомых местах на высоте полутора-двух километров над уровнем моря. Мы стояли на том же месте пять лет назад и прожили, не снимаясь, целый год. Мы выбрали место со здоровым и умеренным климатом, так как жена моя очень устала, и ей необходимы были покой и относительный комфорт, возможные только в условиях длительной стоянки. Я же решил использовать время, пока будут доставлены необходимые для устройства постоянного лагеря материалы, чтобы всласть поохотиться в бамбуковых лесах с ружьем и с фотографическим аппаратом.

Вокруг нашего лагеря расстилалось подлинное слоновье царство. Но я поднялся выше, к местам, где кончается лес и начинаются бамбуковые заросли. Мне необходимо было тщательно изучить бамбук, так как именно этим ландшафтом я хотел окружить задуманную мною группу слонов. Запасов я взял с собою всего на четыре дня. Со мною шли пятнадцать носильщиков, бои-оруженосцы и служители. приученные к обращению с фотографическим аппаратом.

После двух дней пути мы очутились на высоте около трех километров, на границе бамбукового леса. Мы продвигались по крепко утоптанной слонами тропе. По старым — приблизительно четырехдневной давности — следам можно было установить, что по тропе прошли три слона. Следы эти были необычайно велики, и я решил отложить фотографирование бамбукового леса и попытаться разыскать слонов. Я предполагал, что они пасутся где-нибудь по соседству и что преследование их займет немного времени. Мы шли до вечера, не встретив их.

На следующий день с рассветом снова пустились вперед и шли, пока перед нами не открылась одна из тех полян, на которых любят пастись слоны. Они подолгу остаются на таких полянах и покидают их опустошенными, частью пожрав, частью вытоптав мелкую растительность. Но через полгода кусты и деревца вновь достигают двух — двух с половиной метров высоты, и слоны возвращаются, когда им вздумается, на облюбованные места.

Неожиданно я наткнулся на совершенно свежие кучи слоновьего помета. От них еще шел пар. Слоны не могли уйти далеко — они были здесь, самое большее, час тому назад.

Я погнался за ними напрямик, через низкий кустарник, но вскоре возвратился к тому самому месту, где впервые напал на свежие следы. Я решил обойти поляну кругом, чтобы найти таким образом свежепроложенную тропу, по которой слоны ушли в лес.

Поляна была расположена среди гор, как раз в том месте, где лее граничил с бамбуковыми зарослями. На самом краю бамбуковой рощи, по ту сторону поляны, опять оказались свежие следы. Вскоре из бамбуковой чащи до меня донесся характерный треск — слоны находились на расстоянии не более двухсот метров. Я остановился. Один из туземцев-следопытов пошел вперед. Я следил за ним до тех пор. пока он не дошел до поворота. Тут он остановился и знаком показал мне, что слоны ушли в этом направлении.

Я несколько успокоился и, повернувшись к нему спиной, стал наблюдать за носильщиками. Они снимали с плеч багаж и укладывали его у корней тесно сросшейся группы деревьев, которая в случае нападения могла послужить нам прикрытием. Двое боев-оруженосцев подали мне ружья, так как я хотел проверить, все ли в порядке. Одно из ружей я оставил при себе. Осмотрев второе ружье, я отослал одного из боев к носильщикам, разбиравшим багаж. Было холодно, по зарослям стлался утренний туман, руки мои окоченели, и я стал растирать их, прислонив к себе ствол ружья. Пока я согревался таким образом, оставшийся со мной оруженосец взял в руки пояс с патронами и стал мне показывать патроны, извлекая их один за другим, — обычная предосторожность, благодаря которой охотник может быть уверен в том, что его ружье в порядке и заряжено стальными пулями — единственными, которые в состоянии пронзить черепную коробку слона.

И вдруг, — не успев прийти к себя и продолжая растирать окоченевшие руки, проверять патроны и опираться грудью на стоявшее на земле ружье, — я почувствовал, что за мною, вернее, надо мною, стоит слон.

Я никак не могу объяснить, как и отчего я это почувствовал. Я ничего не видел и ничего не слышал. Мальчик, стоявший лицом ко мне, должен был раньше увидеть слона, но он не подал мне никакого предостерегающего сигнала. Я схватился за ружье и стал тихонько оборачиваться, пытаясь в то же время снять его с предохранителя, но тщетно. Помню, в эту минуту мне пришло в голову, что если очень резко дернуть за курок, то ружье все же выстрелит. Разумеется, это было бессмысленно, но я так твердо знал, что единственное мое спасение — выстрел, и притом немедленный, что эта идея не показалась мне дикой, и я очень отчетливо запомнил свое решение поступить именно так. Затем произошло что-то, в результате чего я был оглушен. Я даже не знаю, выстрелило ли в эту минуту мое ружье.

Следующее мое воспоминание — бивень, приставленный к самой моей груди. Я схватился левой рукой за угрожавший мне бивень, правой нащупал второй, с силой взметнулся вверх и, проскользнув между бивнями, кинулся навзничь на землю. Все эти движения были совершенно автоматическими.

Часто, преследуя слонов, пытался я себе представить, что буду делать, очутившись лицом к лицу с одним из них. Теперь эти умственные упражнения мне очень помогли. Я уверен в том, что человек, который отчетливо представляет себе такого рода нападение и много раз детально обдумывает, как его отразить, в минуту действительной опасности автоматически осуществит то, что в спокойную минуту ему подсказало воображение.

Слон с размаху вонзил оба бивня в землю. Его вытянутый во всю длину хобот приходился против верхней части моего тела. Мне стало ясно, что пришла смерть, но окончательно уверился я в этом секундой позже, увидев буравящие меня сверху маленькие злые глазки. Слон с силой опустил на меня свой хобот. Я еще слышал хрюканье, смешанное с каким-то присвистом. Затем все померкло.

Слон только задел меня хоботом. Он в эту минуту подбирал его, чтобы затем снова развернуть во всю длину. У меня был сломан нос, разорвана щека, зубы торчали наружу, так как щека их не прикрывала. Если бы это был не случайный удар, если бы слон целился в меня хоботом, мне бы не остаться в живых. Кроме того, он ободрал мне все лицо внутренней поверхностью хобота, жесткая кожа которого покрыта колючей щетиной и грубыми складками.

Слон, по-видимому, не сразу извлек из земли свои огромные бивни. Что-то задержало их там — то ли корни, то ли случайный камень. Если бы не это обстоятельство, он превратил бы меня в лепешку, так как я, конечно, не мог оказать ему ни малейшего сопротивления.

Слон, видимо, решил, что я мертв, и кинулся сломя голову за убегающими неграми. На мое счастье, он не наступил на меня…