По обе стороны Килиманджаро

Мир Тингатинги

Несколько лет назад у торгового центра, растянувшегося анфиладой небольших магазинчиков в самом зеленом районе танзанийской столицы Дар-эс-Салама — Ойстер-Бэя, вдруг появилась, прямо на тротуаре, под витринами продуктовой лавки, очень странная выставка картин, написанных ярчайшими красками. Прохожие, в шлепанцах на босу ногу, с корзинами овощей и фруктов, пакетами молока и батонами хлеба, прячась от солнца, погруженные в свои повседневные заботы, как обычно, спешили куда-то, и мало кто обратил внимание на эти ослепительно яркие куски картона в грубовато сколоченных деревянных рамках.

А из тех, кто обратил, многие, наверное, подумали про себя: «Что это еще такое? Так… ничего особенного». Действительно, красками здесь никого не удивишь. Яркие, огненно-алые цветы зонтичных акаций, их сочные зеленые листья, ажурно сплетающиеся в какие-то нежные лапы, глубокого тона небо, солнце, океан — разве здесь и так недостаточно красок? Сюжеты картин были тоже довольно ординарные: звери и птицы. Может быть, чуть-чуть необычные, но это не сразу разглядишь. Манера письма — что-то вроде лубка по-африкански, какой-то нарочитый примитивизм или наивный реализм.

Рядом с картинами на тротуаре в независимой позе расположился африканец в поношенной рубахе. Его лицо с треугольными узорами татуировки безошибочно выдавало в нем выходца из южных районов страны, граничащих с Мозамбиком. Он, конечно, не имел никакого понятия об умудренной или наигранной простоте и наивности, о нарочитом примитивизме. Он просто рассказывал в самой неподдельной и искренней манере, вернее— без всяких манер, свои собственные видения, может быть, воспоминания, сны…

Своей искренностью, прямотой, сложной и тонкой индивидуальностью, пластикой линий, суровой борьбой за существование его работы напоминают Модильяни. Видимо, на первый взгляд покажется нелепым проводить какую-то параллель между классиком французского модернизма и наминающим африканским художником-самоучкой.

Оставим этот вопрос на суд искусствоведов. Но, думаю, стоит вспомнить о том, что свои первые шаги в живописи Модильяни начинал как раз с кропотливого изучения африканского народного искусства, пытался в какой-то степени подражать ему, творчески вместить в свою большую индивидуальность.

Картины на тротуаре у торгового центра Ойстер-Бэй продавались за бесценок: какие-то двадцать шиллингов, а то и дешевле! Сейчас некоторые из них перешли в танзанийскую Национальную галерею искусств. С них делают цветные репродукции. Выставки этих картин устраиваются в Англии и ФРГ. Появились подражатели, последователи, ученики, в общем, — все то, что позволяет говорить о новом оригинальном направлении.

Как это началась?

В самой северной части Дар-эс-Салама на берегу бухты Индийского океана приютилась небольшая деревушка Мсасани. Внешне она мало чем отличается от любой другой африканской деревни: те же приземистые глинобитные хижины, кое-где побеленные снаружи. Из-под красноватой глины, словно ребра, торчат узловатые топкие жерди. Бананы, тяжелые тенистые манго, кокосовые пальмы. В пыли играют ребятишки, их игры похожи на танцы. Резкие, но пластичные движения, идущие от самой души, которую ничто не омрачает. Отсутствие всяких загородок и заборов вокруг домов говорит только об одном: здесь не за что беспокоиться, нечего «охранять», здесь нет ничего, кроме самого-само-го необходимого, да и последнее бывает не всегда.

Все это роднит Мсасани с любой другой африканской деревушкой. Но в то же время Мсасани в не меньшей мере отличается от обычного поселка в сельской местности. Она — часть города, часть столицы, органически связанная с ней. Взрослое население Мсасани, особенно мужчины, днем не работает на маисовых полях- они моют полы в квартирах тех, кто живет в других кварталах города, никак не похожих на деревню; они стирают белье, готовят обеды на разные вкусы: европейский, индийский, китайский; они подстригают траву и колючие кусты вокруг вилл, расположенных по соседству с Мсасани.

Таких деревень, как Мсасани, в Дар-эс-Саламе несколько. И все они похожи как две капли воды. Их обитатели работают на Ойстер-Бэй, на Упанге, в кварталах Сивью или служат в центральной, деловой части города. Днем они ходят в униформе посыльных, садовников или домашней прислуги. Вечером, возвращаясь к себе в «деревню», обматывают вокруг бедер наподобие юбки старенький кусок цветастой материи и чувствуют себя дома. Они отдыхают на улице — там, где просторнее, больше воздуха и света, где можно поговорить с соседями, вспомнить добрым словом настоящую деревню, посудачить о росте цен, о том, что молодые жены пошли не те, что от них иногда «голова болит», наконец, как и водится везде, выпить с приятелем чарку «помбы» — крепкого, присланного из настоящей деревни самогона, бражки из орехов кэшью, из «пальмового лыка» или, впрочем, какая разница из чего?

Все это, конечно, очень далеко от сельских пасторальных идиллий. Мсасани — это скорее рабочий поселок. Здесь и горе, и праздники, и заботы, и любовь, свой неповторимый колорит и все те же мечты о прекрасном будущем.

Именно здесь, в Мсасани, жил Эдуардо Тингатинга, или Тинга Тинга, выходец из приграничного с Мозамбиком южного танзанийского района Тундуру. Видимо, он и сам толком не знал, как правильно пишется его имя — слитно или раздельно, так как на его родном языке, на языке его племени пока не существует ни одного учебника грамматики. Правда, в левом нижнем углу своих работ он аккуратно, латинскими буквами выводил: Э. С. Тингатинга, а иногда в правом нижнем углу ставил инициалы: Э. С. Т.

Многие в Мсасани помнят Эдуардо Тингатинту, но никто, даже его ученики, не могут рассказать о нем что-нибудь особенное. Хороший человек — что еще? Тингатинга — 1937 года рождения, из деревни Мипду, район Тундуру, область Рувума, садовник… Рекомендации? Может, и не все безупречные. Ведь человек с ярко выраженным творческим складом ума и не мог быть во всем ровным, послушным слугой при садовых ножницах. Тем не менее до 1970 г. Эдуардо стриг траву и кусты, как и его односельчане, где-то на участке одного европейца на Ойстер-Бэй. Европеец уехал, и Тингатинга, как и многие другие, вдруг оказался без работы. Некоторое время он оставался без всяких средств к существованию. И вот тут-то его осенила шальная мысль: попробовать писать картины маслом, писать то, что приходит в голову. Так на улице у магазинов торгового центра появилась первая экспозиция его картин.

Именно так объяснял свою новую профессию сам Тингатинга: стало необходимо, вот и начал писать. «Я почувствовал себя в мире нужды, страха, забот и темноты, когда узнал, что хозяин навсегда уезжает в Европу, — говорил Тингатинга. — Тогда-то я вспомнил о своем старом увлечении, которому раньше я не придавал особого значения. Я решил серьезно заняться живописью».

18 июня 1971 г. в танзанийской Национальной галерее искусств были впервые выставлены работы Тинга-тинги. «Это начало долгой и успешной карьеры художника», — писала в то время танзанийская газета «Нэшнелист». Но, к. сожалению, она ошиблась. Ее в общем-то № вполне обоснованное пророчество не сбылось или, вернее, — не полностью сбылось. Картины Тингатинги живут. Но его жизнь оказалась недолгой. В мае следующего года он погиб при каких-то таинственных, необъяснимых обстоятельствах. Говорят, это было убийство, — возможно с целью ограбления… Через два месяца, 10 июля 1972 г., его работы экспонировались на художественной выставке в Национальном музее Дар-эс-Салама.

«Рисуя по наитию и основываясь на реальной натуре, Тингатинга сделал множество эскизов животных, людей, птиц. Его форте заключается в преувеличении: массивные носы, чрезмерно длинные клювы, большие уши; даже жираф у него с преувеличенно длинной шеей, не говоря уж о его льве с суперафриканской густейшей гривой, — так писала о манере Тингатинги танзанийская газета «Дейли ньюс» после открытия выставки его работ в Национальном музее. — Тингатинге присущи дерзость и оригинальность, которые возвышают его до уровня наиболее выдающихся представителей народного искусства.

Выраженные им мысли, а также оттенки красок дают возможность получить глубокое представление об африканской культуре, о сочетании печали и радости с мимолетными «мазками» деревенского юмора».

Газета назвала Тингатингу «пионером фольклорной живописи в Танзании». В этом направлении он был первым и остается наиболее выдающимся его представителем. Конечно, в Танзании были и есть другие художники, хотя их немного. Можно назвать имена Сэма Т. Нтиро, Элиаса Тенго и Э. Чалли. Их картины полны социальных идей и выполнены в реалистической манере. С. Нтиро и Э. Тенго известны советскому зрителю по выставке их произведений, состоявшейся в Москве в конце 1971 г. Э. Чалли — молодой художник, выпускник Дар-эс-Саламского университета. Первая выставка его работ была устроена в 1971 г. Одни названия картин говорят сами за себя: «Борьба продолжается», «Колонизатор», «Неоколониализм», «Народная милиция» и т. д. Но картины Эдуардо Тингатинги занимают совершенно особое место. Они как бы уходят своими корнями в мир представлений племени маконде, прирожденно талантливых резчиков по дереву. Под прикосновением Тингатинги традиционная скульптура маконде пережила интересную трансформацию: объемная пластика как бы сплющилась, остались только два измерения; зато появились яркие, сочные краски, которые дали традиционным образам новую жизнь.

Тропинка из деревни Мсасани к торговому центру на Ойстер-Бэй не зарастает. На тротуаре у продуктовой лавки по-прежнему каждое утро можно увидеть с десяток новых картин. Это работы учеников Тингатинги. Как и Эдуардо, они начинают на тротуаре, но и их картины уже находят дорогу в Национальную галерею искусств. Среди лучших его последователей можно назвать Аджаба Абдалу, Тедо, Мпату, Линду, Мруту, Адеуси, Амонде… Впрочем, этот список постоянно растет. И завтра на тротуаре обязательно появятся новые имена.