Слова. Том III. Духовная борьба

Искажённая совесть

– Геронда, Вы часто говорите, что человек должен быть внимателен, чтобы не испортить, не исказить свою совесть. Каким образом совесть становится искажённой?

– Успокаивая свой помысел, человек попирает свою совесть. Успокаивая свой помысел длительное время, человек устраивает себе другую – свою собственную совесть, сшитую на свой аршин, то есть совесть искажённую. Однако в этом случае человек лишается внутреннего покоя, поскольку искажённая, испорченная совесть внутреннего покоя принести не может. Ведь человек, допустивший какую-то погрешность, не находит себе покоя, даже если кто-то делает вид, что не заметил его погрешности или успокаивает его: «Ты не виноват, не волнуйся». Некоторые из тех, кто становится последователями разных гуру и занимается подобными вещами, поняв, что с ними происходит что-то неладное, приходят ко мне за советом. Но, когда, желая им помочь, я начинаю что-то объяснять, они упираются и стоят на своём: «Нет, в нашей вере всё правильно». – «Слушай-ка, – отвечаю я, – но раз у вас „всё правильно“ и раз это „правильное“ приносит тебе покой, то зачем ты приходишь ко мне со своими вопросами?» Вот так эти люди, не находя внутреннего покоя во лжи, всё равно настаивают на своём и стараются где только можно «урвать» хоть сколько-нибудь ложного покоя. Однако истинного покоя они не находят.

– Геронда, а может ли человек всю жизнь прожить с искажённой совестью?

– Если верит своему помыслу, то может.

– А как он может исправить свою искажённую совесть?

– Он может её исправить, если мыслит смиренно, не доверяет своему помыслу и обсуждает его с духовником.

– А может ли, геронда, человек исказить свою совесть, оттого что он чрезмерно чувствителен?

– Раз он исказил свою совесть, то это значит, что, скорее всего, его чувствительность никуда не годится. Ведь испорченное повлечёт за собой испорченное. Некоторые говорят: «Я человек чуткий», но с людьми при этом обращаются варварски и без причины на них набрасываются.

– Геронда, у людей, которые занимаются самооправданием, совесть покрылась «накипью»?

– Тот, кто занимается самооправданием, всё же не лишён и внутреннего обличения голоса совести, не бесчувствен. А раз человек не бесчувствен, то ему становится больно за свой греховный проступок, и потом к нему приходит Божественное утешение. Но тот, кто исказил свою совесть, доходит до бесчувствия. Такой человек хвалится преступлением, которое совершил. Мне приходилось видеть людей, которые рассказывали о совершённых ими преступлениях так, словно хвалились подвигами. Ведь если кто-то изощрит свою искажённую совесть, то это уже не просто очерствение, это кое-что похлеще. Однажды, когда я жил в монастыре Стомион в Конице, туда пришёл один мужчина и сказал: «Я хочу поисповедоваться». – «Я не священник», – стал отказываться я, но он продолжал настаивать: «Нет, хочу рассказать об этом тебе». Рядом с нами оказалось несколько женщин, пришедших в обитель поклониться святыне. «Вам лучше уйти», – сказал им я. «Ничего, пусть посидят, послушают», – разрешил мужчина и начал рассказывать о своих молодых годах: «В молодости меня отдали учиться сапожному ремеслу, но, сидя днём в мастерской, я всё время дремал, клевал носом. Спросишь, почему? Да потому, что ночами вместе с такими же отчаянными парнями я ходил воровать. У нас в уезде становой пристав был малый не промах. Он нам так говорил: „Ну, молодцы, ночь темней – вору прибыльней. Мне нужны два барана. Остальное ваше – сколько унесёте“. Ну, раз такое дело, то шли мы, как говорится, по христианским домам. Снимал я свою бурочку, первым делом псам – хлыстом по морде с плеча, а хлыст у меня был хороший, кизиловый; потом заходили мы в загон, отбирали двух баранов и овец, сколько было по силам. Барашки – господину становому, овец в нашу овчарню прятали, а потом без промедления становой – что бы ты думал? – сажал нас в кутузку! Но ты послушай дальше! Хозяева, которые видали ночью, как мы у них воровали, спозаранку спешили в участок к становому и говорили: „Такой-то и такой-то нас обокрали!“ – „Как так: такой-то и такой-то? Они оба сидят в каталажке! Клевету на людей пришли наводить?“ И давай их лупцевать – охаживать!.. Но вот какой я тебе расскажу случай: пришли мы однажды к отаре и видим: сторож, молодой ещё влашёнок[71], но здоровый как бык, и с ним его отец. „Как подойти к отаре? – говорят мне товарищи. – Ведь они нас разбросают, как спички!“ Спички, говоришь? А ну-ка… Снимаю я с плеча обрез, ловлю влашёночка в прицел, и – пук! – готово дело, завалился родимый… Папашу его я верёвками примотал к одной груше… Ну, я тебе скажу, мы там и набрали добра!..» И обо всём этом он рассказывал как о подвигах, со смехом! Видишь, до чего доводит человека искажённая совесть?

А один мой знакомый полицейский, служивший в конвойном управлении, не переставая плакал, потому что преступник, которого ему пришлось конвоировать из одной тюрьмы в другую, за множество преступлений был приговорён военным трибуналом к высшей мере наказания и расстрелян. Полицейский начал разыскивать родственников расстрелянного, кое-кого отыскал и попросил у них прощения. Но один из родственников преступника, живший в Америке, прислал ему такой ответ: «Да его давным-давно надо было расстрелять, ведь столько людей осталось бы в живых!»

Видите, какая огромная разница между состоянием полицейского и того человека, о котором я рассказал вам раньше? Первый по долгу службы просто отконвоировал в тюрьму злодея и считал себя виновным в его смерти. А второй рассказывал о совершённых им преступлениях, словно о подвигах, и хвалился ими!