Близнецы святого Николая

III

Как он играл в тот вечер!

Не дай Бог повторить. На сцене был не актер, который мысленно видит себя и слышит… Карлино и не видел себя, и не слышал. Не он владел ролью, а роль им. Каждый нерв у него, каждая жилка, каждый атом мозга участвовал в словах, которые произносил он. Он жил и чувствовал, чувствовал всем телом. Перед ним была не размазанная баба, а настоящая Дездемона, и благородную венецианскую красавицу, дочь длинного ряда нобилей, он любил в эти минуты так, что самое небо, казалось, готов был кинуть к ее ногам. И верил ей… как солнцу, как Богу. Когда до его слуха, наконец, долетел собственный голос, он показался ему чужим. В каждом звуке его бились пульсы. Нельзя еще играть так, на третьем вечере умрешь на сцене… И публика, – страшная зала, что за несколько минут орала и свистала – теперь замерла. Сначала ничего не поняла, потом и ей что – то подступило и к глазам, и к сердцу, да так, что она уж не отрываясь от молодого Отелло… Уходил он – она тоже опамятовывалась, оглядывалась с удивлением, не слушала и не видела других артистов и с трепетом влюбленного ждала, когда, наконец, он покажется в кулисах. Только раз какой – то голос сверху крикнул:

– А ведь наш знаменитый Гоцци – просто сволочь!

Внизу засмеялись и вдруг так зааплодировали Карлино, что тому почувствовалось совсем несуразное: какая – то громадная ладонь подняла его в головокружащую высоту… Зажмурился. Это были его первые рукоплескания… До тех пор он слышал их для других и только для других.

Он даже зашатался.

– Ничего, друг, не бойся! – ободряли его.

В третьем акте он вел роль с такою уверенностью, что, когда, усталый и измученный успехом, он остановился у общей уборной, тот же старый актер вдруг обнял его.

– Счастье, что ты не послушал меня, дурака!

Карлино смотрел на него и не понимал, в чем дело…

– Сегодня я еще говорю тебе по прежнему «ты»… а завтра наш Карло Брешиани будет великим артистом и на нас, театральную мелочь, и глаз не опустит…

И с хозяином что – то сделалось.

Он вдруг кинулся к нему и уж не «Карлино», а «синьором Брешиани» величает.

– Я знал, синьор Брешиани, что вы такое. О, я давно вас насквозь видел… но что же делать, если у меня был контракт с этим дураком Гоцци. Ведь, между нами, Гоцци – дрянь и только. Разве ему кто – нибудь даст столько, сколько я ему платил? Никто! Он так сам о себе накричал, что и я попался. Но теперь – слуга покорный… Мы с вами, любезнейший друг, таких дел наделаем. Я знаю, молодые артисты любят кутнуть. Вино… женщины… Правда, и у нас в труппе есть снисходительные балерины… Вы только пальцем поманите. Они – сейчас… Но все – таки деньги молодому человеку – не лишнее. Вот вам, дитя мое… пятьдесят лир… впрочем, пятьдесят – это, пожалуй, много… Жалко на пустяки тратить… За глаза довольно вам тридцать… Э?… тридцать… а завтра я объявлю повторение «Отелло» с вами… Ведь по контракту вы всё должны играть, и эти тридцать лир – я так… Из великодушия… Сверх всего… Ведь, благодаря мне, вы выплыли в настоящую воду…

А за занавесом – публика нетерпеливо стучит, аплодирует, кричит: «скорее»…

Карлино, точно жужжание надоедливой мухи, слушал хозяина. Наконец, когда надоело, артист взял его за плечи и вытолкал… И тот ничего… Посеменил ножками, засмеялся и неизвестно кому предобродушно объяснил:

– Знаете, у знаменитых актеров всегда бывают странности… Я их, этих знаменитых актеров, делал сотнями. От меня они пошли табунами на всю Италию… Вот!

И кинулся далее – составлять афишу на завтра.

– Увеличьте цены, – рекомендовал он секретарю. – Первый ряд вдвое… Ложи – на три лиры каждую.

– Пусто будет.

– На Карло Брешиани пусто?!. Да вы с ума сошли! Мне бы его скорее контрактом окрутить. А то отнимут… Ей Богу, отнимут… Я видел, знал, какое у меня сокровище в труппе.

– Что же вы его не выпускали?

– Думал, пускай созреет. Каждый плод с ветки надо снимать спелым. А то оскомину набьешь. И если бы не болезнь негодяя Гоцци…

– Что же, Брешиани не поспел еще, по – вашему?

– Не поспел? Нет – не то…

Под у м а л – под у м а л.

– Я вам вот что скажу. Он слишком много дает публике; всё, что у него есть, всё… Так нельзя. Он, как мот, швыряет ей талант полными горстями. Ему надо будет поскупиться… Поскупиться. Да – с.

В четвертом акте театральный доктор отыскал импресарио.

– Ну, слава Богу!

– Что слава Богу?

– Завтра я вам поставлю Гоцци на ноги. Он будет играть.

– Вот что, любезнейший, если вы поставите мне Гоцци на ноги, так я вас собью с них… Поняли?

– Ничего не понял!

– Мне Гоцци не нужен… И если вы его не удержите в постели, я вам не заплачу ни одной копейки.

Доктор посмотрел на него… Подумал.

– Я полагаю, ему полезнее полежать еще…

– Я тоже…

– Во всяком случае, вы можете на меня рассчитывать…

И Гоцци встал тогда, когда сезон с дополнительными десятью спектаклями был окончен, а имя Брешиани уже гремело на всю Италию.