Близнецы святого Николая

XXIV

В другое время Брешиани сам смеялся бы над собою и над своим «знаменитым» соперником и… победителем, Фаготти. Но теперь ему было не до того. Приподнятые нервы заставляли артиста видеть всё в крайне мрачном освещении. В самом деле, лучшим его достоянием, образами его фантазии, его умом, его знанием, воспользовался другой, да еще и опозорил его перед людьми, до сих пор чуть не молившимися на него. В Италии народ живет театральными впечатлениями. Проворовавшийся осужденный банковый Ванька – Каин, бандит, кто хотите, может держать голову высоко, но освистанный артист никогда. Его положение безвыходно. Это паршивая собака, в которую каждый проходящий сопляк безнаказанно запускает камнем. Сестра, жена, любовница – первые чувствуют его стыд. Он и на них бросает нечто до нельзя отвратительное. Тут всё забудут, но провалившемуся актеру нужно несколько сезонов блестящего успеха, чтобы о нем начали говорить как о человеке, стоящем чего – нибудь поболее картофельной шелухи.

Этторе не находил себе места. Сообщить об этом матери значило в конец расстроить ее. Старушка, несомненно, слегла бы, болея душою за сына. Она и так всё это время прохворала. Ссоры детей с отцом дались ей недаром. Кинуть великому Карло Брешиани упрек – «вот – де чему я подвергаюсь из – за тебя», нельзя. Он склонен был бы поверить, что сын его действительно провалился. Мало ли таких прошло и кануло в Лету на его памяти. Но тем не менее, нужно было действовать, во что бы то ни стало и как можно скорее. Ведь сплетни и клевета растут. Тот же Фаготти, очевидно, во все концы Италии написал о своем успехе и о фиаско соперника. Теперь понятен этот хам. О, разумеется, подобная низость не сойдет ему даром. Этторе был не из тех, которые позволяют оскорблять себя безнаказанно… Но следует предпринять что – нибудь сейчас же, сию минуту…

Редакции театральных изданий, печатавших заведомую ложь, были в Милане. От Комо до Милана всего час с минутами, и на другой же день утром молодой человек летел туда. Он не видел еще статей, о которых ему говорили вчера, но при одной мысли о них вся кровь кидалась ему в голову. Спутники по вагону с недоумением смотрели на него, когда он вскакивал с места и бормотал про себя. Они даже многозначительно переглядывались и качали головами: «У него – де не все дома!» В Милане он сел в первый экипаж.

– Живо. Via Monte Napoleone.

Редакция газеты, а вместе с тем и театральное агентство помещались на заднем дворе громадного дома. Дворы его, впрочем, похожи на колодцы и в душном каземате, куда провели Этторе, было темно так, что пока он ничего не видел перед собою…

– Что вам угодно? – спросил кто – то из мрака.

– Редактора… (по – итальянски – директора).

– Eccomi! Вот я…

– Где вы?

– Тут, около вас…

Мало – помалу, Этторе разобрал маленького вертлявого похожего на обезьяну старика в черной бархатной ермолке…

– У вас всегда так темно?

– Когда является артист или подписчик, мы зажигаем газ.

– Так зажгите!

Тот влез на стул, чиркнул спичкой и длинный язык синего пламени заколебался в воздухе…

– Вот… На год или на полгода?

– Что на год?

– Хотите подписаться?

– Нет. Погодите, у меня к вам дело.

– А, понимаю. Молодой артист ищет дебюта… Eccomi (вот я!), я вам доставлю случай блистательный… Единственный… Разумеется, это будет вам стоить…

– Я не ищу дебюта… Я пришел просить у вас объяснений.

– Каких? Прежде всего, с кем имею честь?

– Этторе Брешиани, игравший в Фаэнце под псевдонимом Савелли.

Маленькая обезьяна проворно юркнула на другую сторону большого стола и с быстротой, обнаруживавшей боевую опытность, заслонилась громадною конторскою книгой.

– Я вас должен предупредить, молодой человек, что я, во – первых, старик… Понимаете, старик. А во – вторых, мы все здесь живем под сенью законов, обеспечивающих неприкосновенность каждого гражданина… Если наше ремесло и доставляет иногда кое – кому неприятности, то от нас зависит немедленно и исправить их. К тому же, жалея вас… Сын такого отца! Великого Карло Брешиани! У меня в обоих карманах по револьверу, и каждый заряжен шестью пулями, хотя и одной довольно, чтобы отправить вас в лучший мир. И притом – заметьте, я в условиях законной обороны.

– Вы кончили?

– Да…

– Я бить вас вовсе не собираюсь.

– Толкуйте. Тут вчера приходил Пессина. Знаете трагика? Тоже не собирался… Даже расцеловался со мною в дверях, а как я разинул рот и отослал секретаря, он и подмял меня под себя. Видите?

Он повернулся и показал завязанную шею.

– Вижу.

– То – то!

– Я таких, как вы, не бью. Мое дело расправиться с Фаготти.

– Охота вам обращать внимание на каждого факино. Ведь он факино, дурак…

– Однако вы печатаете этого дурака и факино, зная, что он налгал на меня.

– Еще бы не знать. И лгать – то умно не умеет. Он и в Иврее провалился, как сапожник. Но это всё равно – я должен был его печатать. Я честный человек и не мог отказать ему. Он уплатил сто франков в год за абонемент, и мой журнал к его услугам. Вот, например, сегодня он прислал телеграмму: «Анкона. Муниципальный театр. Успех небывалый, единственный… Фаготти – Велисарий несравненный. Публика нафантазирована, семьдесят вызовов, серенада с факелами, венки и подарки. Фаготти – артист первостепенный. Его признают равным Росси и Сальвини. Сорок два обморока и двенадцать украденных часов. Завтра повторение спектакля. Билеты распроданы. Остальные артисты ниже всякой критики – но великий Фаготти несет всё на своих могучих плечах». Хорошо?

– Да ведь это вранье?

– Еще бы не вранье, но я все – таки, как честный человек, должен это печатать.

– Хвали он себя, но зачем вы поместили клевету по моему адресу?

– Это его право, он откупил место.

– Вы должны напечатать опровержение.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что вы не абонированы на мой журнал.

– А если абонируюсь?

– Тогда у вас будет откуплено тоже место, и вы тоже можете печатать всё, что вам угодно. Хоть сообщите, что публика утопила Фаготти в Адриатике – это ваше дело. Внесите сто лир и объявляйте, что он осел – я первый этому охотно поверю. Потому что он хуже осла. Осел полезное животное. И вот еще что. Если вам нужна rivincita (отыгрыш), вы обратитесь ко мне. У меня теперь в распоряжении театры по всему Veneto: и Тревизо, и Конельяно, и Порденоне, и Местра, и Ровиго, и Адрия… я вам устрою furore, вы себя на небесах почувствуете. Такой клаки вселенная не видала! Нужно вам сказать, у меня нет «impossibile». Я вам в решительном месте заставлю беременную женщину выкинуть в партере от ужаса. Публика – прямо вам говорю – с ума сойдет. Со сцены мои молодцы вынесут вас на руках. Banda municipale (городской оркестр) по всему, хотя бы Тревизо пройдет впереди вас. Устроим вам депутации от цехов и корпораций, разошлем телеграммы во все пять частей света и в прочие, если окажутся. Хотите, найду отчаянную голову, которая так будет растрогана после вашего спектакля, что, сознавая весь ужас своего падения, повесится. Разумеется, за дверями полицейские репортеры для протокола… Вот что скажу вам, caro mio, если вы не пожалеете денег – из – за вас случится несколько дуэлей с настоящими офицерами. То есть вперед говорю, такой рекламы свет не видел…

Но оказалось, что ни беременных женщин, ни отчаянной головы с веревочной петлей, ни дуэлей с настоящими офицерами молодому артисту не надо.