Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы

– Что это, раненый? – спросила Жанна.

– Как видите.

Она быстро подошла и наклонилась, будто следя за перевязкой. Светлые глаза открылись, и губы раздвинулись под стрижеными рыжими усами.

– Г.фон Штакель, вы меня не знаете. Запомните это, – проговорила Жанна.

Едва ли фон Штакель понял, что ему говорили, потому что тотчас впал в беспамятство, а записная книжка его была потеряна. В ней был отмечен маршрут немецких войск до Парижа, адрес парижского ресторана, куда приглашал их на обед император Вильгельм, счет мелочных расходов, пять строчек начатого стихотворения, письмо от матери и карточка Жанны Меар в роли Венеры из «Тангейзера».

Неделя казалась годом. Мир, предложенный Вильгельмом на любых условиях, был отвергнут, часть фортов перешла в руки врагов, немецкие газеты трубили о победе, в Берлине устраивались празднества, и королевскую семью Бельгии германский император объявил несуществующей. Половина этих фантазий не доходила до дома г-на Блуа, где все по-прежнему ждали участи родины и самих себя.

Капитан фон Штакель, придя в чувство, попросил есть и удивился неблагодарности бельгийцев, которые сами вызвали немецкие войска для защиты от французов и сами же с ними дерутся. Так было им сказано дома и так они верили; может быть, не все, но он, по крайней мере, был в этом уверен, иначе ему было бы трудно разорять мирную страну.

– Вы не похожи на немца.

– Я? Нет, я – настоящий и типичный, по-моему, немец.

– Во всяком случае не типичный капитан Вильгельмовой армии. Вообще не немец. Теперь уж мы не строим иллюзий на ваш счет; вы везде показали, что вы такое и какими себя утверждаете.

Они говорили в той же комнате с тюльпанами. Г-жа Меар уже сняла концертный костюм и заняла платье у служанки, перевязав грудь косынкой крест на крест. Волос тоже не прибирала, а носила большой чепец.

– Вы похожи на Шарлотту Кордэ!

– Может быть.

– А помните, как мы ездили в Сан-Суси?

– Помню, но не время об этом вспоминать.

– Как вы стали строги, г-жа Меар.

– Я не строга, я только не бестактна.

– Простите, – немец наклонил голову, покраснев.

Потом рассердился и захотел вбросить монокль в глаз, но это ему не удавалось.

– Не надо, – остановила его Жанна, – не делайтесь похожими…

– На кого?

– На тех, которые расстреливают детей.

– Я этого никогда не делал.

– Теперь вы ответственны и за других.

Голова горбуна просунулась в дверь, впустив за собою полосу света из соседней комнаты. Сидевшие обернулись скорее на неожиданный свет, чем на голос Кирилла.

– Я стучал, я, право, стучал; но вы не слыхали.

Оба промолчали, и Ларжи продолжал, стоя на пороге:

– M-lle Жанна развлекается, как может, не правда ли?

– Правда.

– Теперь она уже развлекается разговорами с военнопленными и не считает нужным петь серенаду Гретри?

– Я только что собиралась это делать!..

– Вы можете петь в такое время? – спросил немец.

– Отчего же? Если бы сюда пожаловали ваши приятели, я бы поливала их кипятком. На офортах я бы только мешала мужчинам, а пока… пока я развлекаюсь, как могу, и развлекаю других. Разве я оскорбляю кого-нибудь этим? Может быть, во мне слишком дает себя знать кровь моих прабабушек, смотревших на войну как на жестокое, но простое и необходимое дело, так что по вечерам во время перемирий они устраивали балы, – я не знаю. Я не выдаю себя за героиню, но люблю Бельгию не меньше кого бы то ни было.

Рояль удачно передавал трепетанье мандолины, и любовно-печально, просто и успокоительно Жанна запела. Горбун молча зажег свечи, от которых поющая сделалась еще белее и как-то рыжее. Офицер сидел, опустив голову, вдруг прислушался, поднялся…

– Постойте, m-lle, прошу вас.

– Charmante Leonore! – допела Жанна и встала, не кончая отыгрыша.

– Что случилось? Пальба? Но она все время… хотя теперь она как будто ближе.

– Трубы, трубы…

– Да, музыка…

– Но ведь это… это… немецкий марш.

– Вы лжете, этого не может быть!

Крики, топот лошадей, выстрелы приближались. Жанна осталась стоять, опершись на рояль, спиной к зажженным свечам.

Шарль влетел ветром и без слов бросился к ногам г-жи Меар.

– Проклятые, проклятые! – прошептал горбун.

Жанна, не наклоняясь к Шарлю, говорила:

– Пусть погибнет Бельгия, но и вы, и вы не устоите, потому что Бог, сердце, искусство за нас!

Залп, как зарница, сверкнул совсем близко, разбив стекло. Клавиши вдруг издали аккорд, не похожий на звуки Гретри, и г-жа Меар сильнее отклонилась назад на рояль. Чепчик слетел, и волосы искусственно и театрально рассыпались на клавиатуру. Было странно, что они не заставили звенеть струны. Так умирают в кинематографах, только не льется липкая кровь изо рта. Шарль крепко сжал колени продолжавшей стоять г-жи Меар. Старая Блуа торопливо вошла и будто лучше всех поняла, в чем дело. Оттащила Шарля, и та, которую он обнимал, вдруг упала, будто только его руками и держалась. Г-жа Блуа закричала и расстегнула для чего-то лиф певицы. На музыку и выстрелы внизу никто, казалось, не обращал внимания. Ларжи, наклонившись, смотрел, не отрываясь, на грудь, которую он так хотел бы чувствовать теплой и трепещущей.

– Стыдно, стыдно, стыдно! – вдруг раздался голос капитана.

Старый Гастон посмотрел на него и ответил:

– Что застрелили Жанну Меар, вещь довольно обыкновенная в военное время, но вообще-то вы правы: теперь стыдно быть немцем.

– Батюшка, – вдруг сказал мальчик, отходя от мертвой, – где французские войска? Понимаете, не бельгийские, а французские?

– Не знаю. А зачем тебе?

– Так. Мне надо!