Время второго оборота

Письмо

На сайте одного издательства он прочитал объявление: «Открывается еженедельная рубрика „Исповедь начинающего писателя“». Собираться с мыслями долго не пришлось. Всё уже давно осознано, слова плотными шеренгами теснятся на стартовой линии, ожидая команды. Строчки ложились быстро:

«Я – не начинающий писатель. Я просто начал писать. На исповеди положено говорить некрасивую правду и признаваться. Некрасивую правду можно говорить только на костре. И все это знают. Поэтому публичная исповедь – это фальшь и кривлянье. Что-то вроде стриптиза неопытных исполнителей. После исповеди я должен начать новую жизнь или продолжить старую, но другим человеком. И что делать с прошлой? Да и человек ведь не меняется, он не может меняться! Потому, что не умеет. Он может лишь мимикрировать, затаиваться, как вирус. А жизнь остаётся точно такой же, как и была. Поэтому я и начал писать, чтобы объяснить тем, кто путается в смыслах, произнося только слова, даже красивые и сильные.

Ну! Разденься!
Выйди на улицу голой,
И я подавлю свою ревность,
Если так нужно для дела… [59]

„Хочешь быть мастером, макай своё перо в правду. Ничем другим больше не удивишь“, – писал Василий Шукшин. „Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши, не говорится никакая речь“, – говорил Николай Гоголь устами Городничего. „To be, or not to be?“[60]И в этом слышится: „Лгать или не лгать?“

Психиатры, психологи по результатам тестов любят выносить абстрактные формулировки, что-то вроде: „Утрата интереса к жизни в связи с потерей объекта обладания“. Удобно: подходит многим. Когда-то подходило и мне. Я недоумевал: что за вздор! Какого ещё объекта? Я ничего не терял! Позже понял, это – о Боге. О том незримом, невыраженном, но лишающем жизнь полноты. Всё, что ты делаешь, кажется каким-то незавершённым и не приближающим к цели, которая то теряется, то начинает выглядеть бессмысленной, а потом вообще старается убить тебя. Сейчас – я как будто вижу Его, я знаю Его и чувствую, но не могу приблизиться к Нему. Я – исполин, богатырь Святогор, а Он – смиренный пахарь Микула с перемётной сумой. Я скачу к Нему аллюром в „три креста“, а Он идёт полевой межой среди ржаных колосьев. Над Ним кружат жаворонки, пред ногами Его вылетают перепела и кузнечики, а под моим конём раскалываются горы. Но – тщетно… Расстояние между нами не сокращается!

Я хотел избавиться от суетности, раздав имущество нищим, но их Вожак сказал: „Мы не возьмём. Когда-то один из нас взял одежды Распятого. Теперь всё, к чему мы ни прикасаемся, превращается в руины и становится прахом. Так будет продолжаться до тех пор, пока Он опять не вернётся. Мы ищем любовь, но получаем лишь гнилые зубы и дряблое сердце“…

Я любви не имею, потому что любовь – это Бог, а я – медь звенящая и кимвал звучащий. Каждый может вырвать у меня кусок печени и вложить персты в мои язвы. Но к утру мои раны исцелятся. Это будет продолжаться отныне, и присно, и во веки веков, до тех пор, пока я не прикоснусь к Нему…

К женщине первой тяга —
Как у вальдшнепа тяга.
Было всяко и будет всяко,
К ней лишь останется тяга [61].

Тогда Её звали… Нет! Это не моя тайна… Тропинку, ставшую едва приметной, пересекал ручей. Прозрачный, холодный, с каменистым дном, бегущий с предгорья Эльбруса. Мы шли с Ней по щиколотку в воде, потом – по колено. Брызги сделали Её платье прозрачным. Пройдя вглубь леса, мы рухнули на землю, встретившую нас прохладной кожей. Дальше – острые камни плавились под нашими телами, а Её распахнувшиеся на мгновение глаза и короткий, со стоном вздох отрезали все пути моих страхов и сомнений. Налившийся свинцом лоб мгновенно вернул меня в дебри рычащего и стрекочущего, перевитого корнями и стволами первозданного мира.

Сердце моё забилось сильной сверкающей рыбой, оказавшейся в лёгкой рыбацкой лодке. Только реликтовый мозг был холоден и знал твёрдо – ни одна из самых тёмных сил, устрашавших Великого Принца, не могла остановить и меня. В этот момент я тоже был Буддой…

– …Всё? – едва слышно спросила Она.

– …Всё, – ответил я как странное, далёкое эхо…

Да, ВСЁ необходимо ЗАБЫТЬ. Напрочь. Навсегда! Но я вновь хочу вернуться в этот миг и этот мир, открывшийся совсем внезапно! Мне грезятся эти огромные, упирающиеся в спокойное, тёплое небо деревья. Я хочу слышать крики больших, ярких птиц и есть самые сочные и сладкие на всей Земле фрукты. Я тоскую по этим свирепым, огромным и клыкастым зверюгам. Они не тронут меня, потому что всегда исполняют Его волю. И никогда не лгут Ему… Я солгал лишь однажды, когда Он спросил меня: „Где Авель, брат твой?“ С тех пор я не слышу Его голоса, а моя ложь стала лишь другой правдой. Я хочу начать всё сначала и на Его вопрос ответить честно: „Отче, мой брат сейчас на дальнем пастбище, у Синего озера! Он скоро вернётся, и мы вновь принесём Тебе свои дары. Я принесу смоквы, виноград и сладкий картофель, а брат мой – лёгкость, радость и свободу!“ Вдруг занемеет, исказится судорогой лицо и слёзы хлынут обильным очистительным потоком.

Для этого мне необходимо вернуться назад и знать, что другого мира мне не нужно и его никогда не будет…

Ты встречай меня хлебом-солью
в самом красном твоём наряде [62].

За окном – зловонное дыхание неопорожнённого кишечника последней цивилизации. Рождественский пирог „Stollen“ (нем.), вместо коньяка и апельсинового сиропа пропитанный мазутом, фекалиями и трупным ядом… Законы не могут нарушаться смертными. Реверсивность времени работает лишь вне осознания прошлого и будущего. Такая практика осуществима лишь за границами Матрицы и пределами Добра и Зла.

Это единственно возможный способ возвращения в действие книги первой – Бытия… Дело за пустяком:

поймать точку „сборки“, взять под контроль свободный электрон, нейтрализовать магнитное поле, вызвать на себя огонь всех ракетно-артиллерийских дивизионов и остаться невредимым, преодолеть власть притяжения к женщине… Получить в наследство Царство Божие…

Они любят стриптиз.
Они получат стриптиз [63].

А писателей, поэтов и так уже слишком много… Классика, андеграунд… „Варенька, подруженька, девочка, сестрёнка, на котором дубле мы с тобой устанем?“[64]Рефлексии, самолюбование собственной слабостью. Посмотрите! Я такой же, как все, но не такой, как вы…

„Лицемер! Вынь прежде бревно из глаза своего и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза ближнего твоего“ (Мф. 7:5). Всё, что раздражает и что восхищает, – сильнее тебя, если способно стать центром иной гравитации, стянуть внимание из точки „сборки“. Устранить очаг раздражения или сбежать от него – не получится. Невозможно и приблизиться к объекту восхищения так же, как одинаковыми полюсами соединить два сверхмощных магнита. Это физика и… „серая чугунная скука железных законов“ братьев Стругацких, законов, которые „не нарушаются… не умеют нарушаться“.

„Что самое важное для писателя? Это иметь злобное, омрачённое, ревнивое и завистливое эго. Если оно есть, то всё остальное приложится“. Так считает писатель Пелевин Виктор. У него своя правда. Моя правда – зависимость от маленького кусочка плоти. Это синусовый узел сердца – водитель ритма. От него зависит моя жизнь. Не от власти, не от выпирающей повсюду дури и абсурда, а лишь от него. Ему нужно только одно – моё спокойствие. Как моему Главному Заказчику – моя нейтральность… Раскрыть природу всякой мерзости и не сползти в злоречивость, даже тщательно подбирая слова, – невозможно. Оправдывать, романтизировать пороки и отклонения или молчать – преступно. Зло становится бессильным и размагничивается при единственном условии – если ты бесстрастен. Это состояние веры и любви в её библейской трактовке. Предельная, нечеловеческая концентрация: „…на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона“[65]… Дальние орбитали, кишащие инфернальными сущностями, маловерного не выпустят:

„…Нечистая сила металась вокруг его, чуть не зацепляя его концами крыл и отвратительных хвостов… Все глядели на него, искали и не могли увидеть его… <…>

– Подымите мне веки: не вижу! – сказал подземным голосом Вий…

„Не гляди!“ – шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел он и глянул“.

Так, видимо, представлял свою будущую судьбу Гоголь.

Вий, Драконы, Левиафан и прочие непобедимые мифологические и сказочные чудовища – проекции одних и тех же глобальных физических явлений, возникающих в сознании человека. Они лишают не только веры и наследства Царства Божьего, но даже не позволяют быть ПОЛНОЦЕННЫМ.

О чём ещё можно говорить? Что может быть выше по смыслу?

„Нет столь отважного, который бы потревожил его; кто же может устоять перед Моим лицем? Кто предварил Меня чтобы воздавать ему? Под всем небом всё Моё“. Иов, величайший из ветхозаветных праведников, услышал эти слова Бога из бури… И никаких благостных обещаний „любви“… Богу нужны верные и надёжные слуги. Только они получают лучшие дары. Это совсем не „батюшки“, „старушки“ и „боголюбцы“. И не розовые единороги… „Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твёрдо, не дрогнут. Сердце его твёрдо, как камень, и жёстко, как нижний жёрнов. Когда он поднимается, силачи в страхе совсем теряются от ужаса. <…> Нет на земле подобного ему; он сотворён бесстрашным; на всё высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости“. Об этом свидетельствовал Иов… Теперь это известно всем. Преодолеть то, что сильнее тебя, можно лишь получив качества, имеющиеся у того, кого считаешь источником своих страданий. Нужно сначала стать таким же. В этом и смысл Книги Иова, самого загадочного (по мнению „толкователей“) текста Ветхого Завета. Мифологическая непарность – отсутствие притяжения, привязанностей, дающее неограниченную власть, в том числе – власть обладания.

В жизни царит лишь термодинамика Ньютона. Выигрывает тот, у кого больше масса и ускорение. Только там, где не существует границ, ни масса, ни ускорение значения не имеют… Все равны. „Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника. Малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего“

(Иов. 3: 17–19). Вот почему любой закон должен быть обязателен для всех, как непременное условие равновесия. Если его нет, система обречена. Что же остаётся писателю? „Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет…“ (Мф. 5:37). Всё остальное – действительно, от лукавого. Это тоже Закон»…

В издательство он текст, конечно, не отправил. Жизнь на какое-то время продолжала оставаться прежней, потому что слова ещё не были произнесены ВСЛУХ. Как на исповеди.