Зарубежный детектив - 88

5

Ночной крепкий сон и утренние лучи солнца приободрили Шпагу.

Ему не снились кошмары, и едва он открыл глаза, как сразу почувствовал себя бодрым и свежим.

Сквозь гардины проникал такой яркий свет, что он решил — выпал первый снег. И очень этому обрадовался. Взял домофон и велел Анджеле принести кофе и газеты.

Когда Анджела раздвинула гардины и он поглядел в окно, то с огорчением увидел, что и следов снега нет. Он принялся перелистывать «Коррьере», и хорошее настроение мгновенно улетучилось.

«Шпага далеко не в лучшей форме», «мало остроумия и много страха в лице», «Весьма серая передача, которую украсила лишь веселость и находчивость Альберты». Развернул «Стампу», и тут же в глаза ему бросилось заглавие статьи: «Наш Шпага, видно, совсем утомился?»

«Ну что за негодяи! Рады его раскритиковать по любому поводу, а вот когда передача удается, похвалу из них клещами приходится вытягивать. Паршивые щелкоперы!» Он оделся и торопливо спустился в кабинет.

Увидев Валенцано, сидевшего за письменным столом и невозмутимо изучавшего какой-то счет, он и вовсе рассвирепел и бросил на стол газеты.

— Так-то вы правите идиотские писания Мако и его достойных друзей? Нет, чем вы все-таки занимаетесь?

Валенцано аккуратно отложил газеты в сторону.

— Я убрал худшее, синьор Шпага. В том числе и такое вот замечание — «достаточно удара барабанной палочки, чтобы наш Шпага задрожал от страха». — Он посмотрел «хозяину» прямо в лицо.

— Но тогда надо было на них нажать, пусть написали бы и то, почему вчера у меня пропала охота веселиться. Хотел бы я посмотреть, как бы вы повели себя на моем месте, Валенцано!

— Вы, синьор Шпага, похоже, забыли, что сами же и запретили упоминать об этом. Да и доктор Пьерантони советовал молчать. Ведь такого рода письма с угрозами не редкость. Автор анонимного письма как раз и хотел, наверно, вас попугать и тем повредить телепередаче. Значит, самое разумное никак на эти угрозы не реагировать.

Итак, над ним висел не дамоклов меч, а ржавый серп. Но это почему-то еще больше разозлило Шпагу. Он сердито заходил по комнате.

— Где моя жена?

— Я ее не видел, синьор Шпага. Сейчас половина десятого утра. Может, она еще не спускалась вниз.

В прихожей служанка Анджела чистила пылесосом ковер. Тео в своем голубом комбинезоне казался ангелочком, обсыпанным, правда, боротальком.

Увидев отца, Тео бросился к нему.

— Папа, давай поиграем в танк! Ты будешь танком.

Он обвил ручонками отца за ноги и стал в нетерпении прыгать, встряхивая своими длинными локонами.

Шпага сел на пол, сына водрузил на колени и наклонился всем телом вперед. Тео схватил отца за пальцы и, пока тот рывками подвигался вперед, то и дело плюхаясь на ковер, радостно вопил: «Огонь, огонь!» А потом направил танк прямо на Анджелу.

— Синьор Шпага, вам звонит инженер Моденари, объявил с порога Валенцано.

— Иду.

Шпага встал, передал сына Анджеле, сел за столик и стал ждать, пока Валенцано не соединит его с инженером.

— Шпага слушает.

— А это вы, Шпага! — воскликнул вице-директор по выработке телепрограмм Моденари с таким удивлением в голосе, словно не он звонил, а его случайно соединили с квартирой Шпаги. Откашлялся и сразу перешел к делу.

— Что-то мы вчера были вялыми, а, Шпага? Уже просмотрели прессу? От этих типов ничего не ускользает!

Этого звонка, увы, можно было ожидать.

По тону вице-директора Шпага, однако, заключил, что совсем вялым он не был. Ну а множественное число «мы были вчера вялыми» говорит о том, что шеф не собирается слишком сурово судить его, Шпагу, за упущения. Все мы люди, и каждый может допустить промах, если он не в форме.

Он хотел тут же воспользоваться снисходительностью Моденари, но в последний момент передумал. В конце концов, у него, черт побери, есть свое оправдание.

— Дело в том, — сухо сказал он, — что я был не в лучшем настроении. Перед самой передачей я получил приятное известие о милом желании какого-то негодяя отправить меня на тот свет.

— Анонимное письмо, я все знаю, дорогой Шпага, доктор Пьерантони ввел меня в курс дела. Да, но вы же знали, что зал под неусыпным контролем полиции. Стоило этим бандитам, которым вы подарили входные билеты…

— Они тут ни при чем! — сухо заметил Шпага. — Билетами я отделался от их вечных приставаний и просьб. — Пусть Моденари думает, что это были его неугомонные поклонники и обожатели.

— Конечно, конечно, — примирительно проговорил господин вице-директор. — Но стоит ли пугаться какого-то кретина, который хочет любой ценой выделиться из толпы. Угрозы мы получаем каждый день и в большом количестве.

Он хрипло засмеялся.

— К тому же это показывает, дорогой Шпага, что вы по-прежнему остаетесь любимцем зрителей, не так ли?

Похоже, ему совсем не нравилась эта популярность Шпаги. И теперь он решил поострить на его счет.

Да и это притворно-ласковое «дорогой Шпага» самому Шпаге действовало на нервы. Всемогущий покровитель! Не слишком ли вы много о себе воображаете, синьор Моденари? Если бы не мы, трое-четверо лучших на телевидении ведущих, вы бы и сейчас показывали лишь телефильмы для слабоумных, безнадежно устаревшие фильмы тридцатых годов, литературные споры для горстки эрудитов да министров, которые «торжественно заявляют».

— Словом, ждем от вас в понедельник отменной передачи, — прокаркал Моденари в трубку. — Этот тип из Кастелламаре, кажется, его фамилия Мори, не дает себя согнуть. Так что побольше напора, дорогой Шпага.

И повесил трубку, даже не дав ему высказать все свои соображения.

Господину вице-директору начхать на угрозы, которые адресуют другим. Этот сукин сын Моденари даже останется в выигрыше, если его, Шпагу, и впрямь убьют. Примутся громко оплакивать гибель бедного Шпаги и строить сотни догадок о мотивах преступления.

И это лишь увеличит популярность его телеконкурса, который продолжит Икс или Игрек. Продолжит с великой радостью, ведь тьма людей, завистливых бездарей, только и ждут его болезни или смерти, чтобы занять это место.

Из прихожей донесся голос Паолы. Она только что вернулась и, покачивая бедрами, снимала перед зеркалом шубу. Кофейного цвета блузка явно не гармонировала с ее темными волосами.

— Тебе этот кофейный цвет вовсе не идет, делает тебя вульгарной, — бросил он, уязвленный ее веселым, оживленным выражением лица.

— Неужели? — проворковала она.

— Где ты пропадала?

— Прогулялась пешком до парка. Давно уже не было такого приятного прозрачного утра.

Посмотрела на мужа и нанесла ответный удар.

— Милый, у тебя мешки под глазами, и потом ты небритый.

И верно, он до сих пор не побрился. Он похлопал себя по щекам и ничего не ответил. Настроение вконец испортилось.

Паола при всяком удобном случае напоминала ему с победоносным видом, что на шестнадцать лет его моложе. А о том, что она мечтала выйти замуж за человека в летах, умудренного опытом, начисто забыла. И потом, как она не понимает, что знаменитый телеведущий средних лет вовсе не обязан вести себя как беззаботный, проводящий все дни в безделье юный плейбой. Она смотрела на него так, точно сравнивала его лицо, глаза, нос с лицом, глазами и носом другого, хорошо знакомого им обоим человека.

И вдруг его осенило.

— А Массимо ты в парке не встретила? — небрежно спросил он, словно считал вполне нормальным, что его девятнадцатилетний сын, бунтарь и скандалист, рано утром встречается в парке со своей мачехой.

Паолу его вопрос почему-то сильно разозлил.

— На что ты надеешься, отказав ему в денежной помощи? Хочешь собственными руками сделать из него уголовного преступника?

— Я всего только следую логике, Паола. Когда человек навсегда уходит из дому, потому что ему опротивел отец-буржуа, утопающий в роскоши, как в дерьме, — это его слова, Паола, надо полагать, что он решил обходиться без всех этих мерзких удобств. Разве я ошибаюсь? А может, вонючие деньги отца-буржуа все-таки его манят?

— Он ничего у меня не просил.

— Верю тебе, верю. Вы же с ним люди духовно близкие. Ты, конечно, постарше, но, приложив некоторые усилия, можешь понять его поколение. Не то что этот подонок отец. Вот он, реакционер паршивый, ничего не понимает и все продолжает зарабатывать и копить деньги. Только эти грязные деньги реакционера почему-то в руках у сына не пахнут. Так сколько ты ему дала? — в упор спросил он.

— Двести тысяч.

Она смотрела на него с вызовом, он на нее — с горечью.

— Будем надеяться, что на две недели ему хватит, и он не совершит очередной глупости.

Паола не способна была рассуждать объективно, она всегда и безоговорочно брала сторону Массимо. Но она как-то забывала, что, тоже презирая буржуазный уют и комфорт, пользовалась всеми благами богатой женщины.

И все же Паола была единственной нитью, связывавшей его с сыном, и Шпага старался не вступать с ней в открытый конфликт. Иначе бы она вообще стала скрывать от него встречи с Массимо. Поэтому он прибегал лишь к иронии, к невеселым остротам, призванным скрыть боль, которая часто становилась просто нестерпимой.

В прихожую вошел Тео, держась за хвост Балайки, и Паола переключила на него все свое внимание.

Шпага решил подняться наверх и побриться.