Зарубежный детектив - 88

20

Зазвонил телефон. Валенцано перестал печатать и взял трубку.

— Это я — мадам Лупис, дружок. Синьора Паола дома?

Ему хотелось стукнуть старую шлюху трубкой по лбу.

— Сейчас посмотрю, — грубо ответил он.

— Ха, ха, ха! — засмеялась мадам Лупис. — Вам незачем смотреть, ручаюсь, что госпожа дома, и что вы, дорогой мой… знак Водолея — не так ли? — переживаете не самое счастливое время… Передайте ей трубку, а всякие там церемонии мне не нужны.

Он не удостоил ее ответом, а просто соединил с синьорой Шпага и принялся искать запавшую букву «р». Надо быть таким же глупцом, как эти восторженные дурочки из Алансона, чтобы написать, будто для них Шпага — символ далекой родины. Но вот нелюбовь Шпаги к этой старушенции, новоявленной Кассандре, оправдана.

Он сам удивился, как может жить в доме, чей хозяин полон дурацкого самомнения, а его жена вечно чем-то недовольна. Вначале она даже пыталась соблазнить его своим щебетом и красивыми позами. А он должен оставаться не только галантным ухажером и преданным секретарем, но еще и телефонистом, и архивистом, перечитывающим в день сотни писем ошалевших от восторга женщин. Валенцано испытывал чувство подавленности и недовольства собой. О своих же бедах он знал и без пророчеств этой картежной гадалки. В чем он был твердо уверен, так это в своей невезучести.

Порой ему казалось, что те, кто ощущает на себе нежное дыхание удачи, плывут от успеха к успеху, подгоняемые сильным попутным ветром. А у него все наоборот. Нет, катастрофических событий с ним не происходит. Но он постоянно вдыхает запах неудачи, и все, к чему он стремится, буквально ускользает от него.

Он никак не может выбраться из болота унылой, бесперспективной повседневности. Похоже даже, всевышний внушил ему, что любая его попытка обречена на неудачу. Если же он в чем-либо преуспеет, то не получит должного признания. А если такое признание к нему придет, то лишь после смерти, чтобы не нарушался закон его вечной невезучести.

А теперь, когда ему ненадолго удалось забыть обо всех своих неприятностях, появилась эта чертова гадалка и предсказала черные дни. И все это он принужден терпеть ради солидного заработка в размере… Он к тому же еще дьявольски жаден, этот Жан Луи Шпага, вкладчик швейцарских банков.

Валенцано злобно усмехнулся. Кровопускание очень поправило бы здоровье этого самовлюбленного наглеца. А вот теперь, когда убили Пиццу, приходится быть ему еще и шофером.

Они убили его ударами палки, эти проклятые бандиты.

Куда, в какой омут тянут разочарованную, озлобленную молодежь лживые пороки, обещая ей социальную справедливость и безбедную жизнь! А потом эти левые и правые экстремисты устремляются бить, громить, ломать, крушить всех и вся.

Что за тошнотворное время!

Пиццу тоже был отравлен идеологией фашизма. Молча, тайком от всех, готовился отомстить налетчикам. У него был пистолет, и он, возможно, пригрозил им.

Почему он не удержал Пиццу, когда тот рассказал ему о нападении демонстрантов?! Но ведь они со Шпагой не пострадали, небольшие повреждения получила одна «феррари». Так ведь это всего-навсего машина хозяина! Но нет, Пиццу хотел расплатиться за все сразу. Он, гордый островитянин, не верил в эффективность ни полиции, ни государственного правосудия вообще. И этот слепой гнев самолюбивого сардинца привел к печальному итогу. Мадам Лупис сказала бы, что это — знак судьбы.

Конечно, осложнилось и положение самого хозяина, господина Шпаги. Впрочем, этот гнусный паразит, само собой, аполитичен, иначе он может потерять несколько поклонников, принадлежащих к правым или к левым. Этого Жан Луи Шпага не переживет!..

Из прихожей донесся голос Паолы. Но говорила опа не сухо, как обычно, а очень мягко, даже ласково, как разговаривала только с желанными гостями. Она всегда придавала большое значение интонации, тону.

— Ручаюсь вам, доктор! — ворковала она. С тех пор как он отказался быть еще и привратником, домофон соединялся прямо с кухней, так что он не мог понять, что там происходит, это исключено.

Валенцано вяло отпечатал несколько фраз и выглянул в приоткрытую дверь — узнать, что делается в гостиной. Однако услышал лишь легкий шорох. Это отчаянно зевала Балайка, лежа в углу на коврике. Зазвонил телефон. Все те же верные друзья просили поздравить синьора Шпагу. Они так рады, что опасность наконец-то миновала. Кретины. Им непременно надо кого-то поздравлять.

— Передаю трубку синьоре, — сказал он после очередного звонка. И пошел ее искать сначала на второй этаж, потом на кухню — может, Анджела знает, где сейчас госпожа.

Паола вскоре ответила звонившему, но, пока она подходила, Валенцано, кроме треска в трубке, услышал и взволнованный голос Анджелы: «Нет, нет, я не думаю». У того, кто задавал вопросы, был мощный баритон. «Доктором» оказался майор Руссо.

Нет, гончие добычу упускать не собирались. Еще бы, и помощник начальника полиции, и взбудораженные журналисты, и, конечно же, истеричные поклонницы Шпаги — все требовали головы преступника. Вполне логично, что они подвергали допросу и Анджелу. Потом доберутся и до него, чтобы выяснить, не существовало ли какой-либо связи между ним и пустившимся в бега убийцей.

Он вставил в машинку новую страницу. Число поздравительных открыток и писем все росло и росло.

Когда Руссо появился на пороге кабинета, кипа конвертов на письменном столе Валенцано напоминала бумажный небоскреб.

— Я закончил в кухне допрос с пристрастием синьорины Анджелы, — с улыбкой объявил майор. — Теперь ваша очередь. Похоже, сегодня беседам не будет конца!

Он сел на единственный свободный стул.

— Кажется, будто рассказ тебе повторяют в сотый раз, но неизменно выуживаешь еще какие-то крохи сведений. В нашем деле нетерпеливым людям делать нечего.

Валенцано написал на конверте почтовый индекс, вынул конверт из машинки и сказал:

— Я к вашим услугам, майор. Наконец-то я свободен, адская работа на сегодня фактически закончена.

Руссо посмотрел на бумажный небоскреб, указательным пальцем поправил сползающие на нос очки и мягко спросил:

— Признайтесь откровенно, доктор Валенцано, вам по душе такая работа?

Валенцано тяжко вздохнул. У этих полицейских ищеек отменный нюх. Кого может удовлетворить эта жалкая работа — дурацкая переписка с тупыми домашними хозяйками: «Дорогой Жан Луи, пишу тебе, чтобы снова сказать «браво»…», с разгневанными юными поклонницами, полными дешевой романтики — «…пришли мне хоть слово привета, скажи «Чао Чинциа», и я повешу твою фотографию рядом с нашим знаменем…»

— Я надеялся на большее, — честно ответил Валенцано. Снова сел за машинку и выбил такую пулеметную дробь, что у Руссо застучало в ушах.

— Знаете, — продолжал, прервавшись, Валенцано, — я и не ждал иной работы. Но надеялся на новые, интересные связи, которые открыли бы мне дорогу в мир кино и телевидения.

— Значит, вы хотели стать актером?

Он спросил так, потому что Валенцано был красив. А если у него есть еще и артистические способности, то почему бы ему в этом не преуспеть.

Валенцано улыбнулся смущенной и горькой улыбкой.

— До приезда сюда я учился в Риме в академии драматического искусства и на режиссерских курсах во Флоренции.

Он снова застучал по клавишам. С тоской глядя на сверкающую каретку, громко заключил:

— Я слишком многого хотел и, видно, потому потерпел фиаско.

— Черт возьми, вы же еще молоды, Валенцано! Выберитесь наконец из порочного круга, не вечно же вам быть секретарем — слугой у Шпаги!

Валенцано ответил с неожиданной силой.

— Конечно, нет! Я и так потратил годы, чтобы понять, что бесполезно ждать случая там, где он никогда не представится.

Он нахмурился и оторвал пальцы от машинки, чтобы избавиться от неодолимой потребности производить шум.

— Как наивно было ждать помощи от Шпаги! Он, наоборот, всячески изолировал меня от артистической среды, не давал мне ни малейшей возможности пробиться. Должно быть, ему до того нравилась моя работа, что он боялся меня лишиться! — с мрачной иронией добавил он.

— Желаю вам найти свой путь в другом месте, — с искренним сочувствием отозвался Руссо. Он выпрямился и пододвинул стул к письменному столу.

— А теперь вернемся к нашим делам. Надо думать, вы выполняете некоторые поручения и госпожи Шпага, — осторожно и тактично начал он, стараясь ничем не унизить беднягу Валенцано. — Кто знал, что синьора поведет сына в «Ринашенте»? Синьора Паола говорит, что она обещала это Тео еще несколько дней назад.

Он внимательно следил за глазами Валенцано, который явно стремился припомнить, что он слышал от госпожи Шпага, но так ничего и не вспомнил.

— Право же затрудняюсь ответить. Мне она сказала об этом в то самое утро и дала целый ряд поручений. Конечно, она бы сама все сделала, если б не должна была сводить Тео в «Ринашенте». Она просила отнести подругам праздничные картонки с лентами и получить в магазинах заказанные продукты и вещи.

— Значит, вы никому не говорили о том, что синьора собиралась с сыном в «Ринашенте»?

— Да, никому, — подтвердил Валенцано.

— Даже Анджеле?

— Анджеле?

Он удивленно посмотрел на Руссо своими большими черными глазами. Пожал плечами.

— Сказал, что ухожу, и больше ничего.

— А вернувшись, узнали, что Тео похищен, — заключил Руссо. — Не так ли?

— Я узнал о похищении незадолго до полудня. Анджеле только-только позвонил синьор Шпага… Знаете, ведь вначале подумали, что Тео просто потерялся, и кто-нибудь мог отвести его домой. — Они помолчали.

— Ну а что вы скажете о Пиццу? — вдруг перевел разговор на убитого шофера майор Руссо.

Валенцано удивленно взглянул на него, а потом в явном замешательстве спросил:

— Что я могу рассказать такого, чего вы уже не знаете?

— Мне пришло на ум, — вдруг признался Руссо, — что он предложил похитителям украсть ребенка. Вы же знаете, что сардинцы в этих делах часто бывают большими мастерами.

— Да, но ведь Пиццу убили до похищения Тео!

— А если он был в сговоре с теми типами с улицы Пальманова? — не сдавался Руссо. — Ну, с Верде и его дружками. Пиццу могли убить по любой причине — из-за политических разногласий, из-за того, что не поделили добычу. А потом уже эти типы сами похитили Тео.

— Нет, это невозможно!

Но тут же Валенцано засомневался и, щуря глаза, неохотно признался:

— Об этом я как-то не подумал. — Он задумчиво покачал головой. — И такой вариант, пожалуй, не исключен. Но если это так, я вам ничем, увы, не могу быть полезен.

Упоминание о Пиццу как-то сковало Валенцано. Быть может, ему неприятно было хоть в чем-то подтвердить подозрения в адрес погибшего шофера, неспособного, ясное дело, защитить себя. Руссо понял все колебания молодого секретаря, он поднялся и мягко заключил:

— Конечно, подозревать убитого не больно-то красиво, — согласился он. — Но и такую возможность заранее отвергать нельзя. Может, раздумывая над этим, вы вспомните какие-либо слова или факты, которые раньше показались вам не стоящими внимания. Если это случится, не стесняйтесь, звоните мне прямо на службу.