Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

Картина четвертая

Та же обстановка, что и в третьей картине. Вечер. Прошло десять дней. Смит один, задумавшись, неподвижно сидит в углу в глубоком кресле. Долгое молчание. Входит Джесси, как и в предыдущей картине, в домашнем платье и фартуке.

Джесси. Что с тобой, Гарри?

Смит (очнувшись). Да. Что?

Джесси. Что с тобой, милый? Половина десятого. Ты уже четыре часа сидишь вот так.

Смит. Неужели половина десятого?

Джесси. Я уже два раза заходила, думала, что ты задремал.

Смит. Нет, я не спал.

Джесси. Ты счастлив, что кончил книгу?

Смит. Да.

Джесси. Ты устал? Да? И все мои сегодняшние гости напрасно затеяны?

Смит. Нет, нет, почему же? Очень хорошо. Только откуда ты взяла денег? По-моему, на моей чековой книжке их уже нет.

Джесси. Денег? Конечно. Уже неделя, как их там нет. Но я…

Смит. Ты заняла денег?

Джесси. Нет, просто была моя тысяча долларов, которую я сберегла еще после армии.

Смит. Зачем ты…

Джесси (перебив его). Замолчи. Сейчас же замолчи. Я была так рада тому, что у тебя кончились деньги и мы можем хотя бы неделю жить на мои. Я была горда этим. И не порти мне моей радости. Завтра Макферсон прочтет твою книгу – и ты будешь опять богат. А сегодня ты еще совершенно бедный, совершенно мой, и даже будешь ужинать за мой счет. Боже, как это приятно. Это может понять только женщина.

Смит. Я все больше люблю тебя. Сегодня мне кажется, что уже нельзя любить тебя сильнее.

Джесси. Сегодня? А завтра? Завтра ты должен любить меня еще сильнее.

Смит. Завтра? Да, может быть, завтра я буду любить тебя еще сильнее, если только…

Джесси. Что – если?

Смит. Если только ты вдруг не бросишь меня завтра.

Джесси. Что ты говоришь, сумасшедший! Что с тобой? У тебя слезы на глазах. Ты устал. Ты просто ужасно устал. (Не позволяя ему встать, становится перед ним на колени, прижимается к нему.) Что ты придумал? Куда я уйду от тебя? (Вскакивает.) Скорей, пойдем посмотрим, как я все приготовила. (Вытащив его из кресла, ведет за руку к двери столовой, открывает ее.)

В глубине столовой виден празднично накрытый стол.

Тебе нравится?

Смит. Очень.

Джесси (закрыв дверь и прохаживаясь по комнате под руку со Смитом). Ты – раз, я – два, Мег – три, Престон – четыре. Потом Фаннии Бридж и еще одна моя старая приятельница – Салли Хопкипс, по-моему, ты ее не знаешь.

Смит. Не знаю.

Джесси. Я ее даже не очень люблю. Но она была всегда такая рассудительная и так осуждала меня, а теперь я ее зову, чтобы похвастаться перед нею тобой. Это – шесть. Гульд – семь. Я знаю, ты его недолюбливаешь.

Смит. Нет, ничего.

Джесси. Но я позвала его тоже нарочно. Он всегда относился к тебе немножко свысока, особенно за глаза. Пусть приедет и посмотрит, как хорошо у нас с тобой. Во сто раз лучше, чем у него с его богатой выдрой там, в Сан-Франциско.

Смит. А Боб будет?

Джесси. Конечно. Он восьмой, и последний. Когда Мег днем поехала в Нью-Йорк отвозить твою книгу, я ей сказала, чтобы она где угодно откопала его и приехала вместе с ним.

Пауза.

Гарри!

Смит. Что, дорогая?

Джесси. Что с тобой? Что случилось? Тебя что-то мучает. Что тебя мучает? Ну, скажи мне.

Смит. Нет, ничего. Ровно ничего. Наверное, я просто отчаянно устал.

Оба подходят к стеклянной степе веранды, смотрят в сад.

Джесси. Да, совсем забыла. Видишь вот этот кусочек земли от грушевого дерева и дальше, с холмиком и тремя соснами?

Смит. Вижу!

Джесси. Красиво? Да?

Смит. Да.

Джесси. Это почти четверть акра. Я говорила сегодня с мисс Ходсон. Это ее земля. Она говорит, что может продать ее нам, и не особенно дорого. Когда ты получишь деньги за книгу, мы непременно купим эту землю. Тогда у всего этого сада будет совсем другой вид. Хорошо?

Смит. Хорошо.

Звонок.

Джесси. Слава богу. Это, наверное, Мег и Боб. (Поцеловав Смита, выбегает.)

Смит продолжает неподвижно смотреть в окно.

(Вбегает. В руках у нее большая картонка.) Приехали. Держи, и сейчас же иди переодеваться.

Смит. Что это?

Джесси. Это мой сюрприз тебе. Я послала с Мег деньги портному, чтобы выкупить твой новый костюм. Вот. Иди переодевайся. Только скорей. Я хочу поскорей увидеть тебя в нем. Ну, иди, иди. (Почти выталкивает его.)

Входят Мег и Морфи.

Мег. Я выполнила ваше поручение и даже сидела в мужской парикмахерской, пока мистер Морфи стригся и мыл голову.

Джесси. Спасибо, Мег. А вы, Боб, честное слово, могли бы приехать сюда и с немытой головой, но поскорей.

Морфи. Не мог. Я мыл голову, чтобы прийти в себя.

Мег. И заметьте, два раза.

Морфи. Да, два раза. Парикмахер мне вымыл голову, вытер и причесал меня. Но я почувствовал, что этого мне недостаточно, и попросил его вымыть мне голову еще раз. Он пробовал возражать, но я ему сказал, что это не его дело и что, если я хочу, я могу мыть собственную голову хоть пять раз подряд.

Джесси. Вы веселый сегодня. Может быть, хоть вы развеселите Гарри?

Морфи. Ладно. Вы же знаете, что я ни в чем не в состоянии отказать ни вам, ни мисс Стенли.

Мег. Только не впутывайте меня.

Морфи. Почему? С тех пор как мы с вами договорились не касаться политики, у нас чудные отношения. Вы сегодня даже пили виски из моей фляжки.

Джесси. Мег, что я слышу?

Мег. Шел дождь, я вела машину и замерзла, а у него вечно оттопыриваются карманы от этих фляжек. А вам уже стало жаль, что я обездолила вас на один глоток виски?

Входит Смит, переодетый в темно-синий костюм.

Джесси (вертит его). Так. Очень хорошо. Мег, вы не находите, что здесь в синие морщит и немножко широко?

Морфи. Теперь так шьют.

Джесси. А вы молчите. На вас вообще все сидит как на вешалке. Как, Мег?

Мег. Нет, по-моему, хорошо.

Смит. Довольно меня вертеть, я не глобус.

Джесси (ворчливо). Ну, конечно, галстук, как всегда, под мышкой. (Поправляет галстук, потом тянется к нему и целует его в губы.) Неправда, ты очень хорошо завязал сегодня галстук. Это я нарочно, чтобы незаметно тебя поцеловать. (Мег и Морфи.) Вы ведь ничего не заметили?

Морфи, Мег. (хором) Нет, мы ничего не заметили.

Джесси. Мег, идемте со мной, у нас еще тысяча дол…

Морфи. Подождите. Посмотрите на сюрприз, который я привез для Гарри. (Роется в кармане, вытаскивает газету, развертывает ее. Видно, что во весь газетный лист что-то крупно напечатано.)

Джесси. Что это?

Морфи. А это Макферсон дал сегодня воскресное приложение, и в нем целую страницу занимает (кивает на Смита) наш достопочтенный друг. Здесь написано, какой гениальной будет его книга, какой он сам талантливый, объективный, честный, какой красивый будет переплет и, главное, как недорого будет стоить все это, вместе взятое. Ну, как?

Джесси. Очень внушительно.

Морфи. И заметьте! Все это, еще не читая его книги. Честное слово, так бывает раз в сто лет!

Смит. Да.

Морфи. Его имя – по два дюйма каждая буква.

Джесси. Просто чудно. Я даже не думала, что так будет. А ты, Гарри?

Смит. Я тоже не думал. То есть не вполне представлял себе.

Джесси. Вот видишь, а ты сегодня весь день грустишь. Растормошите его, Боб, а то я буду сердиться на вас обоих. Идемте, Мег.

Джесси и Мег выходят.

Морфи. Я вижу, тебя что-то не очень порадовал мой сюрприз.

Смит. По правде говоря, не очень.

Морфи. Почему?

Смит. Это долго рассказывать.

Пауза.

А впрочем, можно и коротко. Видишь ли, Боб, дело в том, что я написал совсем не ту книгу, которой от меня ждут.

Морфи. Что?

Смит. Именно то, что я сказал. Не ту книгу. (Берет в руки принесенную Морфи газету.) «Русские хотят войны?» Так вот, я отвечаю на этот вопрос отрицательно. Русские не хотят войны.

Морфи (с восторгом). Вот это отмочил. Будь ты проклят. Это здорово. И книга уже у Макферсона?

Смит. Да, уже четыре часа, как она у Макферсона.

Морфи (хохочет). Воображаю себе!

Смит. Что?

Морфи. Воображаю себе физиономию Макферсона. (Заглядывает в газету.) «Гарри Смит, известный своей объективностью и честностью». (Смеется.) Интересно, как они теперь будут давать задний ход?

Смит. Не знаю. Я не думал, что дело зайдет так далеко, особенно эта проклятая и неожиданная реклама.

Морфи (задумчиво). А знаешь, ведь, пожалуй, твое дело плохо.

Смит. Неважно.

Морфи. Ты… ты в самом деле написал книгу, которая категорически не подойдет Макферсону, или…

Смит (перевивая его). В этом русском вопросе не может быть «или». Только «да» и «нет». Макферсону нужно было «да», а я сказал «нет». Вот и все.

Морфи. Нет, еще не все. Есть еще договор.

Смит. Ну что же, я не получу по нему больше ни цента.

Морфи. Но и это еще не все. Они могут попробовать заставить тебя вернуть то, что ты уже взял.

Смит. Наплевать. Все равно я ужо нищий – возвращать или не возвращать эти деньги. Когда подойдут сразу все платежи по рассрочкам, все это станет уже не моим. Начиная с этого дома и кончая машиной, на которой ты приехал.

Морфи. Подожди. А если другое издательство?

Смит. Уже думал. Не выйдет. Макферсон, то есть, вернее, его издатель Кесслер, заключил со мной договор, по которому они имеют гарантийный срок для издания – два года.

Морфи. Ну?

Смит. Ну и все.

Морфи. Но если они отвергнут и вернут тебе книгу?

Смит. И не подумают. Зачем? Наоборот. Они формально ее не отвергнут и не вернут, а просто будут два года держать ее у себя и не издавать. А я тоже не смогу нигде ее издать, потому что на эти два года она – их собственность. А через два года ее ужо поздно будет издавать – это не роман и не книжка стихов, это репортаж, он умрет через полгода.

Морфи. Подожди, ты понимал это, когда садился писать книгу?

Смит. В общем, да, понимал.

Морфи. Так какого же дьявола ты ввязался в это безнадежное дело, из которого нет выхода? Как ты мог?

Смит. Не знаю. Мог. Мог так и не мог иначе. Это было сильней меня. В России мне вдруг стало стыдно за себя, за тебя, за всех нас, за то, что мы заставляем всю Америку жевать каждый день вместе с завтраком (хватает газету) эту отраву. Этот «русский вопрос» давно перестал быть только русским вопросом. Это пробный камень, на котором во всем мире сейчас проверяют честь и честность людей. Я вспомнил, что я человек. Да, да, человек, а не служащий Макферсона. Что я когда-то был молод и честен, что, наконец, у меня есть старуха мать, которая с детства учила меня разным хорошим вещам, старая, ворчливая, честная американка, которая и до сих пор уважает Линкольна больше, чем Херста. И я написал эту книгу, будь она проклята. Пусть ее прочтут только пять моих друзей – я все равно не раскаиваюсь в этом. Довольно предоставлять монополию на честность коммунистам. Пусть они, сколько хотят, называют меня недостаточно левым, черт с ними, но они теперь не посмеют назвать меня нечестным.