Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

Сбоку на бруствере сидели два бойца с пулеметом, направленным на дверь блиндажа.

– Пулемет не берет! – возбужденно сказал Кольцов. – Наверное, у них с той стороны или плита, или котельное железо.

– Раскидали бы насыпь! – сказал Саенко.

– Долгая история, товарищ комиссар, – ответил Кольцов. – Сейчас из пушки дадим – будь здоров!

– Вон ты какой рассудительный стал, – сказал Саенко. – А мы с командиром полка боялись – ты с ножом в зубах туда полезешь.

– Бой на сегодняшний день закончился, товарищ батальонный комиссар, к вечеру помирать неохота. Не знаю, зачем эта японцы помирать хотят.

– А ты спроси их, – сказал Саенко.

– А я уже спрашивал.

– Еще раз предложите выйти и сдаться, – приказал Худяков.

Кольцов лег на покрытие блиндажа, сполз вниз так, что лицо его оказалось на уровне верхней части двери, и громко крикнул несколько слов по-японски.

– Что он им говорит? – спросил рыжий полковник у Худякова.

– Сдаваться предлагает.

Броневик с коротким ревом рванулся вперед, проехал метр, остановился и навел пушку на дверь блиндажа. Кольцов снова сполз вниз и крикнул по-японски те же слова, что кричал раньше.

– Молчат!

Он перемахнул с блиндажа на бруствер окопа, пробежал по нему несколько шагов, остановился рядом с броневиком и, постучав по броне, сказал:

– Давай!

Броневик коротко ударил из пушки и дернулся от отдачи.

Когда рассеялся дым и опал столб земли и песка, за развалившейся дверью стала видна черная дыра блиндажа. Пулеметчики сидели наготове у пулемета.

Кольцов пробежал по брустверу и, вытаскивая наган, крикнул по-русски:

– Выходи!

Послышался шорох, короткий стон, и, переступив порог, из блиндажа в окоп, навстречу броневику, вылез японец с поднятыми руками и окровавленной головой. Как завороженный глядя прямо в пушечное дуло, он прошел несколько шагов на подгибающихся ногах и остановился.

– Ах ты сволочь! – прошептал один из стоявших возле броневика красноармейцев и, воткнув в землю лопату, которую он до сих пор еще держал в руках, с искаженным лицом схватил лежавшую на бруствере винтовку.

– Ты что делаешь? – с неожиданной быстротой спрыгнув в окоп, вырвал у него винтовку рыжий полковник. – Ты что, на пленных намахиваешься, вояка? – повторил полковник, уже пренебрежительно отпихнув красноармейца и заслонив своим плотным телом японца.

– Он двух бойцов убил, сволочь! – сказал красноармеец, отстраняясь, но все еще не сводя с японца ненавидящих глаз.

– Мало ли что сволочь. Все они сволочи, – сказал полковник и недоверчиво оглянулся: не бросится ли еще кто-нибудь на спасенного им японца?

Но первые секунды ожесточения уже миновали.

– Вытащите его отсюда! – крикнул красноармейцам Кольцов. – Видите, он идти не может!

Японец действительно не мог идти. Прислонясь к стенке окопа, он медленно оседал на землю и мелко подрагивал окровавленной головой. Двое красноармейцев взяли его под мышки и, держа на отлете, чтобы не замараться в крови, стали выводить из окопа.

Кольцов спрыгнул в окоп и с наганом в руках скрылся в блиндаже. Вслед за ним протиснулось несколько красноармейцев. Через минуту Кольцов вышел.

– Один, – сказал он и, словно его могли не понять, поднял палец. – Мертвый. Офицер. А этот – денщик, наверное, – кивнул он вслед пленному. – Поглядите, товарищ майор, – и, подойдя к Худякову, Кольцов разжал кулак.

В руке у него был содранный с мундира офицерский полупогончик.

– Две полосы, три звездочки, – сказал Худяков, разглядывая полупогончик. – Полковник.

– Скажите пожалуйста! – протянул Кольцов, не то удивляясь, что в блиндаже оказалась такая важная птица, не то жалея, что не удалось взять японца живым.

– Вот сволочи! Какие же сволочи! – повторял рыжий полковник, словно оправдываясь перед окружающими за то, что после всех своих разговоров о японцах вдруг прыгнул в окоп и спас пленного. – Ну, я пойду к себе, – наконец сказал он, протягивая руку Худякову, – как бы мои тоже какой-нибудь блиндаж не проморгали!

Он вылез из окопа и пошел по склону сопки, несгибаемый, плотный, внушительный, полная противоположность Худякову с его собравшейся горбом грязной шинелью и налезавшей на лоб слишком большой каской. Худяков еще в начале боев потерял фуражку и все время ходил в этой каске, не снимая ее.

– Товарищ командир полка, – сказал ординарец, подходя к Худякову.

– Да, – не выходя из задумчивости, отозвался Худяков.

– Фуражка, – скатал ординарец. – Я вам заказывал. Привезли из военторга.

Худяков посмотрел на фуражку, расстегнул брезентовый ремешок каски, снял ее, бросил у ног, все еще не беря из рук ординарца фуражку, устало потер затекшую от тяжелой каски шею и таким же усталым движением поерошил взад и вперед свалявшиеся волосы.

Ординарец продолжал держать фуражку в руках. Худяков наконец взял ее и, пощелкав пальцем по донышку, надел на голову, чуть заломив набок, отчего его невидная фигура в горбатой шинели приобрела неожиданную складность.

– Командира полка на провод! – подбегая, крикнул запыхавшийся связной.

Худяков вылез из окопа и пошел вслед за ним.

– Может, все-таки повернут на Ремизовскую? – глядя вслед Худякову, тихо сказал Саенко Лопатину.

Оба прислушались. Сквозь шум ветра и шорох бешено летевшего по склонам песка со стороны Ремизовской сопки доносился тяжелый гул артиллерии.

– Товарищ комиссар, – сказал стоявший поодаль Кольцов, – какое-то начальство едет.

Саенко обернулся и увидел черную «эмочку». Держа направление на них, она упорно взбиралась по крутому склону сопки. Наконец шагах в пятидесяти она забуксовала, из нее вылезли Климович и Сарычев. Саенко пошел им навстречу.

У Сарычева был расстегнут воротник, а шея туго, под самый подбородок, обмотана бинтами. Он не мог нагибать голову, отчего его лицо приняло несвойственное ему надменное выражение.

– Приехал к вам забирать своих танкистов. – Сарычев повел негнущейся шеей в сторону Климовича: – Как он у вас тут работал? Не подводил?

– В донесениях указывали, – сказал Саенко.

– По донесениям знаю. А по душам?

Не щедрый на похвалы Саенко посмотрел на Климовича, подумал и сказал:

– Неплохо. Помогал.

– Это первый пункт, – сказал Сарычев. – А второй – насчет Баталова. Где будете хоронить?

– Еще не знаем точно. Наверное, возле медсанбата.

– Неправильно! – сказал Сарычев. – Надо его похоронить на Баин-Цагане. Рядом с танкистами, где вместе боевое крещение получали. Кончатся бои – поставим там, на горе, выбывший из строя танк. Пушкой в сторону Токио. Правильно? А, Климович?

– Жалко Баталова, – вместо ответа сказал Климович.

– Так как насчет похорон? – снова спросил Сарычев. – Если решаете, я завтра на Баин-Цаган делегацию своих танкистов пришлю.

– Хорошо, – сказал Саенко, – я сегодня согласую с политотделом дивизии.

– А что согласовывать? – недовольно сказал Сарычев. – Когда умираем, ни с кем не согласовываем. – Он помолчал и повернулся к Климовичу: – Поехали!

Саенко проводил их до машины. Машина попятилась назад, развернулась и понеслась вниз по склону. Провожая ее глазами, Саенко вспомнил слова Сарычева: «Умираем – не согласовываем», – и подумал о том, что когда он у себя на Полтавщине, в Потоках, еще только вступал в сельскую комсомольскую ячейку, командир эскадрона Сарычев уже ходил с Первой Конной на Львов, а красноармеец Баталов воевал против эмира бухарского. Деревянная пирамидка, которую он повезет завтра на могилу Баталова, уже, наверное, изготовлена в хозчасти полка. Осталось только составить надпись…

«Вот и вся недолга! Жалко, что мы в тот свет не верим», – горько усмехнулся Саенко.