Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

12

Она добралась до театра уже в темноте. Еще шагов за сто до театра по обеим сторонам темной улицы у тротуаров стояли военные грузовики. Кончался последний акт. Капельдинерша в пальто и валенках, стоявшая у дверей в зал, когда Галина Петровна сказала ей, что она актриса и пришла к товарищу Балакиреву, ответила, что он сейчас сидит в зале, и, тихонько приоткрыв дверь, пропустила ее, просунув вслед за ней стул.

В зале было холодно, не так, как в фойе, но все-таки холодно. Зрители, почти все военные, сидели без шапок, но в шинелях и полушубках, над рядами поднимался пар от их дыхания. На сцене шла «Бесприданница», и, глядя на Ларису в белом платье, с кисейными рукавами, сквозь которые просвечивали голые плечи, Галина Петровна даже поежилась и обняла себя за плечи руками. На сцене было, наверное, очень холодно, холодно, как на улице. И что такое эти голые руки, и эти красные пальцы, и необходимость играть, забывая о том, как тебе холодно, и заставляя забыть об этом зрителей, сидевших в зале в полушубках и шинелях, – это могла понять только актриса. И Галина Петровна понимала это и с восхищением, смешанным с завистью, думала об этой двигавшейся по сцене Ларисе, которую играла актриса, раньше никогда ей не нравившаяся, а сейчас здесь в этом зале, на этом спектакле показавшаяся ей до слез хорошей.

Зал слушал молча и напряженно. Далекая, отделенная больше чем полувеком драма женской души, и непоправимость случившегося, и неизбежность гибели – все, абсолютно все с какой-то удивительной силой и прямотой действовало на этих сидевших в холодном зале людей в шинелях и полушубках зимы сорок первого года.

Когда акт кончился и актеры вышли перед занавесом кланяться, держась за руки, зал долго стоял и аплодировал им, не спеша одеваться, потому что одеваться было не нужно. Кажется, только сейчас, когда спектакль был уже сыгран, находившиеся в зале люди до конца поняли, как холодно было играть актерам, и, помимо всего остального, благодарили их еще и за это.

Галина Петровна тоже долго стояла и хлопала, пока не заболели руки. Когда занавес закрылся в последний раз и зрители стали расходиться, она увидела Витеньку. Витенька был в галифе, светло-серой габардиновой гимнастерке без петлиц и надетой поверх нее меховой безрукавке. Он шел, придерживая под руку маленького генерала с густыми черными усами. Они должны были пройти мимо Галины Петровны, она стояла и ждала. Уже почти рядом с нею Витенька повернулся, метнулся к ней от генерала, поцеловал руку, снова метнулся к генералу и, помахав ей рукой, крикнул, чтобы она подождала его здесь же, у выхода из зала, сейчас он вернется.

Витенька вышел с генералом в фойе, а Галина Петровна осталась стоять у дверей и стояла долго, минут десять, пока не разошлись почти все зрители.

– Золотой человек, – наконец вынырнув откуда-то и снова целуя ей руку, веселым голосом сказал Витенька, и Галина Петровна поняла, что эти слова относятся к генералу, которого он придерживал под руку. – Из Управления тыла, обещал нам хоть немного угольку подкинуть. А то видишь какой мороз – зуб на зуб у артистов не попадает. Все о вас забочусь! – Витенька улыбнулся. – Значит, все-таки прибыла…

– Ты получил мое письмо?

– А как же, с доставкой на дом, – усмехнулся Витенька.

Галина Петровна хотела спросить, что значит с доставкой на дом, но не решилась.

– Вот мы с тобой и военные люди… – сказал Витенька, с удовольствием оглядывая ее с ног до головы и продолжая улыбаться.

– А разве ты… – Галина Петровна не успела договорить: «в армии», Витенька перебил ее:

– Пока не забирают. Нужен тут. Но по военному времени в этом удобнее. Уже привык… – сказал он и с таким же удовольствием, с каким до этого оглядывал Галину Петровну, оглядел самого себя. – А что, не идет мне?

– Идет.

– Ну что ж, прежде всего сходим к худруку. Когда ты приехала?

– Сегодня.

– Пойдем, а то он исчезнет. Я уже все устроил, сейчас сможешь убедиться.

Они пересекли фойе и вошли в маленькую комнату около администраторской. Там без шапки, в шубе с поднятым воротником и в видневшейся из-под нее телогрейке, такой же, как у Витеньки, стоял высокий, худой человек с копной седеющих волос и, нагнувшись над электрической плиткой, зябко потирал руки.

– Зрители согреваются, когда хлопают, – сказал он, когда Витенька представил ему Галину Петровну, – а я вот мерзну… Похлопал бы тоже, да не хочется, и Карандышев и Лариса сегодня хуже, чем на прошлых спектаклях.

Галина Петровна возразила: ей, наоборот, показалось, что все актеры до одного прекрасно играют.

– Да ну? – Худрук, продолжая потирать руки над плиткой, вскинул на нее глаза. – Значит, все превосходно играют?.. – Он рассмеялся, и на его живом, насмешливом лице забегали веселые морщинки. – Просто вы их жалеете, понимаете, как им холодно, и жалеете… Как с углем, обещают? – обратился он к Витеньке.

– Обещают.

– Это хорошо, – сказал худрук. – На сцене все забывают! А потом ночью, дома болеют. А потом днем все равно опять играют! А как иначе? Для чего мы тогда здесь? Да и как можно иначе, когда такой зал! Видели сегодня наш зал? – вдруг спросил он Галину Петровну.

– Видела.

– На каждый спектакль иногда треть, а иногда половина зала приезжает прямо из действующей армии. И даже неизвестно, как перед ними надо играть. Наверное, гениально. Во всяком случае, надо, играя, нести в себе чувство этой необходимости. Одна наша актриса после спектакля так и выпалила мне: «По-моему, я сегодня гениально сыграла!» А я даже не рассмеялся. Понял, что, наверно, прочла это со сцены в чьих-то глазах, уходивших после спектакля обратно на фронт. И, значит, для кого-то из них действительно сыграла гениально. Пусть даже для одного человека. Все равно. А вообще-то играем мы пока средне, – словно сам услышав свой высокий дрогнувший голос и застеснявшись его, снова прежним насмешливым тоном добавил худрук. – Единственный среди нас гений – Виктор Васильевич… – Он хлопнул Витеньку по плечу. – Если б не он, пропали бы. Все достает, все делает! Даже пришлось с болью душевной совсем оторвать его от творческой работы…

В глазах у худрука блеснула насмешливая искорка.

– Зато все остальные творят благодаря тому, что он у нас административный гений! Как там, будет машина домой доехать? – поежившись под шубой, повернулся он к Витеньке.

– Есть, – сказал Витенька. – А с первого января вообще закрепляют за нами одну машину.

– Ну вот, я же говорю – гений, обыкновенный гений! – снова весело потирая над плиткой руки, сказал худрук. – Значит, были на Карельском фронте, вернулись в Москву и хотите у нас играть? – спросил он Галину Петровну, собственно, не спросил, а как бы наложил резолюцию на ее прошлом, настоящем и будущем.

Галина Петровна взволнованно ответила, что будет счастлива играть у них в театре, что за этим и приехала.

– Вот и хорошо, – быстро сказал худрук, и его веселое маленькое личико под копною седых волос снова хитро, по-лисьи сморщилось. – Скажите спасибо Виктору Васильевичу, он тут заочно стоял за вас горою! После Нового года сразу начнем репетиции, возобновляем… – Он назвал нашумевшую перед войной пьесу. – Будете репетировать героиню, но во втором составе – тут уж не будьте в претензии.

Галина Петровна искренне ответила, что она ни о чем другом и не смела думать. Ей и так весь этот разговор казался счастливым сном.

– Порепетируйте, а спектаклей через восемь-десять сыграете, раньше не выйдет! А то, сами знаете, премьерши – существа ревнивые, тем более когда молодость не на их стороне. – Он насмешливо поклонился Галине Петровне, давая понять, что хотя разговаривает с нею не вполне всерьез, но при этом отдает должное ее внешности. – Так я поеду, – наконец, отрывая руки от плитки, сказал он Витеньке, – если машина есть вашими молитвами…

– Вы прямо домой? – спросил Витенька.

– Да, а что?

– Если нетрудно, пришлите ее нам обратно, – сказал Витенька, кивнув на Галину Петровну.

– Через десять минут верну, – сказал худрук и, взяв своей горячей от плитки рукой руку Галины Петровны, любезно прижал ее к губам. – До будущего года!

Он ушел, а Витенька, попросив Галину Петровну еще подождать его минут десять здесь, побежал доделывать какие-то свои необходимые театральные дела. Галина Петровна стояла одна в маленькой комнатке, грея над плиткой руки так же, как за минуту до этого их грел худрук, и думая о том, как все теперь будет: как она пойдет в первый раз на репетицию, кто еще будет играть и как вообще все получится у нее в этом театре, может быть, наконец, хорошо, не так, как раньше! Два или три раза дверь приоткрывали незнакомые ей люди, оглядывали комнату и, увидев, что здесь нет никого, кроме нее, снова закрывали дверь.

«А куда же я сейчас поеду? – подумала она. – Домой?» Но там у нее в рюкзаке даже ничего не осталось поесть. На той станции, уже перед самой Москвой, где они простояли два часа, они с Машей Макаровой сгрызли пополам последний сухарь. Или, может, все-таки попросить Витеньку отвезти ее к Маше?

Так думала она, в то же время предчувствуя, что Витенька пригласит ее сейчас к себе домой и что она не решится отказаться. Да ей будет и невозможно объяснить ему, почему сейчас, после того, как он сделал для нее все, что обещал, она вдруг откажется заехать к нему. «Заеду, а потом уеду, непременно уеду», – неуверенно подумала она.

Вернувшись, Витенька поспешно надел висевший на стене полушубок и ушанку и, как она и думала, предложил заехать к нему. И она молча кивнула.